Какое чудесное прошлое! Но Антона не было с нами.
Ясно вижу я А. только в наших занятиях грамотой. Кухня. На столе зажженая керосиновая лампа, кроме А. за столом его друг - сын хозяина Коля Авраменко. Перед ним раскрытый букварь, вернее - азбука. В листе белой бумаги прорезана дырочка, в которую можно видеть только одну букву. Накрывали азбуку листом, и я должен назвать ту или другую букву. Мне было 4 года. Я скоро научился читать, но писать еще не мог. Я читал все, что попадалось мне на глаза, даже заборную литературу, и на этой почве у меня случались неприятности, но это не относится к А.
Я рос избалованным и чересчур шаловливым ребенком. Я воевал с Сашей и причинял ей много всяких неприятностей. Но это был человек бесконечно добрый и незлобливый, и она мне все прощала. Но кому я отравлял существование, так это несчастной Наташе. В своей несознательной жестокости ребенка я причинял ей много всяких мелких неприятностей. Я уже не помню все, что я с нею проделывал, но, Боже, сколько раз я заставлял ее плакать.
Но однажды настал день возмездия. Приманив меня золотым шоколадным рублем, она со слезами наслаждения вцепилась в мои уши и изо всех сил начала их драть, как тряпки. В тот день я многое понял и многое в своих понятиях изменил. Во всяком случае я понял, что в жизни, как в шоколадном рубле, на который меня поймали, имеется две стороны: плохая и хорошая.
Я пишу это для того, что дать почувствовать, хоть немного, ту атмосферу, в которой протекала жизнь А. Наверное, это был очень спокойный, послушный и тихий мальчик.
Жизнь в поселке шла день за днем, без большых событий. Иногда в училище устраивались чтения с проекционными картинами, иногда родные по вечерам уходили в жел.-дор. клуб (очень редко), лето сменялось зимой, были будни, глухие провинциальные будни, не было ни кинематографа, ни театра, никаких общественных праздников. Жили почти так же, как жили в 15 или 16 веке, по церковным праздникам: от Рождества до масляной, потом до Пасхи, потом до Троицы, потом опять до Рождества. На Пасху всей семьей ездили в город к пасхальной заутренне. В церкви отец держал меня на руках, и я был поражен окружающим великолепием, блеском горящих свечей, золотом иконостаса и одежды духовенства, торжественным пением и ароматом ладана. Вижу маму с золотой брошью, еще свежую и красивую, вижу Сашу, напудренную, с блестящими глазами, помню прикосновение отцовской бороды, пахнущей табаком и одеколоном, но не вижу А.
(Смотри продолжение). Публикация по журналу "Советская педагогика" 1991,6,7.
Виталий Семенович Макаренко.
МОЙ БРАТ АНТОН СЕМЕНОВИЧ.
[ВОСПОМИНАНИЯ] часть 2.
ПОСАД КРЮКОВ НА ДНЕПРЕ
В 1898-1899 гг. две железные дороги, до того самостоятельные, а именно Харьковско-Николаевская ж. д. (Х.-Н. ж. д.) и Курско-Харьковско-Севастопольская ж. д. (К.-Х.-С. ж. д.), были соединены в одну большую сеть (до 2500 км), которая получила название "Южные железнодорожные дороги" (Ю. Ж. Д.). Через несколько лет эта дорога стала одной из самых богатых и благоустроенных дорог империи.
В порядке расширения деятельности дороги и были построены в Крюкове огромные ультрамодерные ремонтные мастерские (8 корпусов, электростанция, водонапорная башня, 15 подъездных путей), куда и был, вместе с другими рабочими, снова переведен мой отец (в декабре 1900 г.).
Как Белополье был "заштатным" городом, так и Крюков не был даже городом, а был только "посадом" г. Кременчуга и в официальных документах назывался Посад Крюков на Днепре. В административном отношении Крюков всецело зависел от Кременчуга и был только одним из его полицейских участков. Отделенный от Кременчуга Днепром, Крюков, к сожалению, с незапамятных времен третировался как "бедный родственник". Не имея собственного муниципалитета, Крюков обречен был на вечное прозябание.
Когда мы переехали, в Крюкове было 10 000 жителей, но не было ни больницы, ни диспансера, ни одного врача, ни акушерки, не было проточной воды, канализации и даже не было никакого освещения (если не считать двух керосиновых фонарей на главной улице). Только вокзал, жел.-дор. пути и вдали мастерские освещались электричеством.
Если бы надо было охаректизировать население Крюкова одним словом, то это слово было бы: мещанство. На 10 000 населения не было ни только ни одного книжного магазина, но не было ни одного газетного киоска. Даже на вокзале не было.
Население Крюкова можно было разбить на три группы: 1) мещане (из них половина старобрядцы), 2) евреи, 3) железнодорожники.
Евреи занимались торговлей. Также все ремесленники были евреи. Но чем жили мещане - для меня и сегодня является загадкой. И жили совсем не бедно, во всяком случае гораздо лучше, чем ужасная еврейская беднота, где в каждой семье было по 8-10 душ детей.
Железнодорожники, по сравнению с мещанами и евреями, представляли зажиточный класс. Жили они на южной окраине Крюкова, поближе к мастерским, и многие из них уже успели приобрести собственные небольшие домики, как немного позже и мой отец. Это было не трудно - деньги были полноценны, платили золотом и серебром, жизнь была дешевая - достаточно было сэкономить 800-1000 рублей. Вообще они находились в привелигированном положении. Так, например, у них имелись свой врач, два фельдшера, бесплатная аптека, бесплатная больница, бесплатная библиотека, баня и клуб.
Особый оттенок придавало Крюкову находившееся там Главное интендантство. Склады интенданства занимали целый огромный квартал с часовыми по углам у караульных будок. Было очень много индендантских чиновников, носивших полувоенную форму.
И тем не менее при всех своих недостатках Крюков показался нам чуть ли не столицей. Большой ежедневный базар, много магазинов, три церкви, аптекарский магазин, Херсонская улица, вымощенная камнем, тротуары, но, главное, чудесный, широкий Днепр. Стоило только перейти жел.-дор. мост - и вот уже большой индустриальный культурный центр, Кременчуг.
В этом отношении нам с Антоном повезло. Кременчуг, несмотря на то что он был только уездным городом, был гораздо культурнее и оживленнее губернского города Полтавы. Не говоря уже о том, что в Кременчуге имелся постоянный театр (драматический), театр оперетки, театр миниатюры, позже открылись 4-5 шикарных кинематографа, имелась прекрасная новая аудитория, - Кременчуг постоянно посещался гастролерами: даже такие артисты, как Шаляпин, Анна Павлова, Орленев, Ян Кубелик, Бронислав Губерман, Баттистини, всегда посещали Кременчуг, иногда приезжала Киевская или Харьковская опера, 2 раза в год приезжал симфонический оркестр Ахшарумова, струнный оркестр Андреева и многие другие.
Я даже помню программу первого симфонического оркестра, на который мы попали с Антоном в 1903 г. А. было 15 лет, а мне только 8. Для меня это было рановато, но А. в таких ярких красках описал преимущества симфонического оркестра перед духовым, что я долго и нудно ревел, но все же выплакал у папы согласие. Мы почти первыми пришли в театр и, Боже, с каким благоговением и восторгом прослушали "Стеньку Разина" Глазунова, "Пер Гюнта" Грига, 40-ю симфонию Моцарта и 4-ю симфонию Шумана.
Я тогда же дал слово, что стану скрипачом. И действительно, в 1907 г. я купил свою первую скрипку. Кубелика из меня, конечно, не получилось, но я играл достаточно прилично для того, чтобы в первые годы эмиграции, сначала в Константинополе, потом в Париже, зарабатывать на жизнь игрой в ресторанах, кинематографах, на балах и вечеринках.
Кременчуг был очень оживленным торговым городом. В нем квартировали два пехотных полка и артиллерийская бригада. Было три средних учебных заведения.
В Крюкове мы поселились сначала в доме Лосева. Это был очень старый домик в конце длинного, грязного переулка, с огромным, запущенным садом, полным черемухи, сирени и шиповника. Этот сад тянулся до самой Екатеринославской улицы. С другой стороны переулка высокий, мрачный, деревянный забор отделял нас от чугунно-литейного завода Лабинского. В доме было всего две комнаты и кухня. А за домом начинался огромный заливной луг, тянувшийся до самого Днепра, весь заросший незабудками и лютиками, где в небольших озерках, оставшихся после весеннего разлива, сновали черные головастики и стайки крошечных стройных рыбешек.
Мы прожили в этом доме недолго. Помню, что весной Днепр доходил почти до нашего дома - он разливался на 10 километров.
Через несколько месяцев мы перебрались к Миронову, где мы прожили с 1901 по 1905 год.
У МИРОНОВА
Дом Миронова! Еще в большей степени, чем дом Скальковского в Белополье, дом Миронова, был настоящая республика в Крюковском государстве, целый мир. Но какой некультурный, темный, отсталый, мещанский, до ужаса серый и скучный мир.
Миронов был разбогатевший мужик-подрядчик, скупой, жадный, весь заросший бородой, которая начиналась сразу же под глазами и росла даже в ушах и носу. У него было душ 10 детей от мала до велика. Старшая была Пелагея - Поля. В то время ей было 15-16 лет, но она уже была, как говорится, "дебелая" - полная, пухлая, не урод, но и не красавица, не глупая, но и не умная, едва умевшая читать и писать (как и все дети Миронова, как и он сам). Это и была та самая Поля, на которой Антон хотел жениться в 1905-1906 г.
