- А что, интересно, ответил товарищ майор?
- Товарищ майор ничего не ответил, но дал мне глазом понять, что мне недолго быть в МГУ имени Ломоносова. Но ничего не возразил - что на это возразишь!
- И майор как в воду глядел...
- Да, после третьего семестра меня, ну и так далее.
- И чем вы занимались, так сказать, до 1985 года?
- Чем занимался? Да чем только не занимался. Работал каменщиком, штукатуром, подсобником на строительстве Черемушек, в геологоразведочной партии на Украине, библиотекарем в Брянске, заведующим цементным складом в Дзержинске Горьковской области... Кем угодно.
- И все это время вас не печатали?
- Как то есть не печатали, когда практически во всех государствах... Сначала был на меня наплыв стран НАТО, примерно с 76-го по 81-й, потом они отхлынули. Потом пошли страны Варшавского Договора.
- У нас вас тоже читали, и очень немало...
- Дело даже не в этом. Были читатели очень дурного разбора. Им было наплевать на суть, главное, был оттенок запрещенности. Такие никогда не будут смотреть Рафаэля, а вот надписи в туалете Курского вокзала будут очень и очень изучать.
- Но были и другие?
- Еще бы, я для них это и делал. Я, когда писал, знал заведомо, кого имею в виду.
- Извините за некорректный вопрос: на что вы жили? И где брали время, чтобы писать?
- Ну я же постоянно работал. А когда я писал, лежа на второй полке строительного вагончика, ко мне подходили и говорили: а ты чего там кропаешь? Ты чего, в институт хочешь поступать? Все равно не поступишь - туда только по блату поступают, так что нечего кропать, давай пойдем пить водяру. Таким образом снимается всякая проблематика. Или вот еще очень неплохой штрих к...
- К вашей биографии?
- Да не обо мне речь. Я имею в виду русский народ. Вернее, советизированный... Так вот вам случай. Упал кабель в траншею с ледяной водой. И ведь кому-то нужно лезть его вытаскивать. И самое странное - никто не решается. Я гляжу на своих коллег - никто. И я - не потому, что опять же отважный человек, а потому, что мне было противно на них глядеть, - я полез. А в это время проходит мимо мамаша с ребенком, показывает ему на меня, у которого в жизни не было ни одной четверки, и говорит: вот, если будешь плохо учиться, то придется потом, как этому дяде, по траншеям лазить.
- А правда, что вы однажды чуть-чуть не побывали в Сорбонне?
- Меня пригласили из Парижского университета на филологический факультет, и одновременно с этим было приглашение от главного хирурга-онколога Сорбонны, сейчас не помню фамилий, тем более что мне не отдали назад этих приглашений. И приглашения эти были отпечатаны так красиво и на такой парижской бумаге и все такое... И вот тут стали заниматься почему-то моей трудовой книжкой. Ну зачем им моя трудовая книжка, когда нужно отпустить человека по делу? А тем более когда зовет главный хирург Сорбонны - он ведь зовет вовсе не в шутку, кажется, можно было понять. И они копались, копались - май, июнь, июль, август 1986 года - и наконец объявили, что в 63-м году у меня был четырехмесячный перерыв в работе, поэтому выпустить во Францию не имеют никакой возможности. Я обалдел. Шла бы речь о какой-нибудь туристической поездке - но ссылаться на перерыв в работе двадцатитрехлетней давности, когда человек нуждается в онкологической помощи, - вот тут уже... Умру, но никогда не пойму...
- Венедикт Васильевич, а вы знаете, "кто виноват"?
- Понятия не имею. Ты бы еще спросил, "что делать?". И вообще пора кончать с этой фразеологией. Нужно избрать для первого случая хотя бы немножко другую, а там, глядишь, и остальное получится.
- Кстати, о фразеологии. Вот термин "советская интеллигенция".
- Господи, а это что такое?
- Как вы относитесь к тому, что советская интеллигенция должна унаследовать лучшие традиции интеллигенции русской?
- Понимаю, понимаю, о чем речь. Но это чистейшая болтовня. Чего им наследовать? Советская интеллигенция истребила русскую интеллигенцию, и она еще претендует на какое-то наследство...
- А как вы оцениваете современное состояние культуры - как кризисное?
- Никакого кризиса нет, и даже полное отсутствие всякого кризиса. Добро бы был хотя бы элементарный кризис, а то вообще - ни культуры, ни кризиса, решительно ничего.
- Но что-то интересное в современной литературе все же появляется?
- Появляться появляется. По-моему, самое перспективное сейчас направление - это вот те поэты, что плетутся в хвосте у обэриутов.
- А в прозе?
- В прозе мне нравятся наши культуртрегеры типа Михаила Гаспарова, Сергея Аверинцева. А среди прозаиков не нахожу никого. Я, по-моему, их хорошо всех ощупал и ничего пока не нашел.
Меня дважды спросили, каким критерием мерить?! И я сказал: очень простым критерием - сколько я б ему налил, это абсолютно точный критерий. Кому - ни граммули, кому - и то погодя - грамм сто. Василю Быкову - полный стакан, даже с мениском, Алесю Адамовичу - даже сверх мениска, ну и так далее. А вообще-то о прозе нечего и говорить.
- Вы считаете, это безвозвратно?
- По-моему, безвозвратно. Все, что делается в России - все безвозвратно. Даже могил ничьих не найти. Нам ли еще шутить по поводу безвозвратности.
- А что у вас из написанного еще не напечатано сегодня? Что мы, надеюсь, скоро прочтем?
-- Ну не знаю, потому что "Заметки психопата" вряд ли решаться печатать. Там очень много не то чтобы непристойностей, но неожиданных лексических оборотов. К непристойностям они уже привыкли, я наблюдаю за телевидением, уже с голыми задами ходят, но вот с лексическим проворством они никогда не примирятся. Потом еще "Благая весть", роман "Дмитрий Шостакович", потерянный в моих скитаниях по Отечеству, потом статьи о норвежцах - о Кнуте Гамсуне, Бьёрнсоне, о позднем Ибсене...
- А стихи вы писали когда-нибудь?
- Писал. То - под Маяковского, то - под Игоря Северянина, когда мне было лет шестнадцать-семнадцать. И у меня то получалось, то не получалось. И потом я решил, что хватит дурака валять. Вообще в молодости я влюблялся во всех поочередно. Сначала в Бальмонте, потом спустя два месяца, Белого, ну и так далее.
- А осталась какая-нибудь любовь из этих юношеских влюбленностей?
- Все остались, в том-то и дело. Всем признателен. А то ведь люди обычно лихо расправляются с теми, кому они обязаны. Люди, подхватившие самое необходимое, скажем, у Анны Андревны или у Марины Иванны, уже смотрят на них как бы свысока, а то и просто плюют. Вот это мне непонятно. Я, например, совершенно люблю каждого человека, который хоть немножко обязан. Будь то Бальмонт, будь то Северянин.
- Как вы познакомились с русским Серебряным веком на Кольском полуострове? Или тогда были еще книжки?
- Ну как были книжки? Были, конечно, типа "Как закалялась сталь" моего любимого Николая Островского.
- А где же вы познакомились с чередой ваших возлюбленных, начиная с Бальмонта?
- Ну, это уже, разумеется, когда поступил на первый курс в МГУ. Хоть и ничего еще не было издано, но среди студентов - основное студенчество было настолько плохо, что противно и вспоминать - но опять же, как всегда, как и в Царскосельском лицее, непременно найдется кто-то, кто кое-чего кое в чем смыслит. Так вот мне повезло, я на них напал.
- А если говорить об учителях литературных?
- Конечно, Салтыков-Щедрин, Стерн, Гоголь, ранний Достоевский, ну и так далее, я мог бы слишком многих перечислить. Но в конце концов даже Северянин и то учитель, даже Афанасий Фет - и то учитель.
А теперь давайте, задавайте ваш последний вопрос. Я очень люблю последние вопросы, как не люблю первых и вторых.
- Хорошо. Вот вы сегодня всем стали нужны. Вчера у вас было ЦТ, сейчас я, там, в соседней комнате, ждет девушка из "Экрана". Эти "цветы запоздалые"... Как они вам?
- Ну, какой вопрос, очень поэтический и ненужный. Не "цветы запоздалые", вовсе нет. Наоборот, меня бесит не их запоздалость, а эта вот их запоздалая расторопность. Вот что бесит меня больше всего.
"Авто". 1991. No 18, 7-13 мая. С. 12
Беседу вел Игорь Болычев
"Умру, но никогда не пойму этих скотов"
...Предлагаем вашему вниманию одно из последних интервью Венедикта Ерофеева, лишь частично опубликованное в "Московских новостях" незадолго до смерти автора. Пришло время напечатать его полностью, без всяких изъятий, не смущаясь резкостью отдельных суждений и характеристик великого русского писателя.
- Венедикт Васильевич, чем вы занимались, так сказать, до 1985 года?
- Чем занимался? Да чем только не занимался. Работал каменщиком, штукатуром, подсобником на строительстве Черемушек, в геологоразведочной партии на Украине, библиотекарем в Брянске, заведующим цементным складом в Дзержинске Горьковской области... Кем угодно. Людям и во сне не приснится.
- В 69-м году вы написали "Москву - Петушки"...
- Я-то ее закончил в январе 70-го, но уже не имеет значения, какая там разница...
- И все это время вас хоть и не печатали, но зато читали...
