-- Ну, конечно, конечно,-- вкрадчиво отвечал старик, наклоняясь к девочке.
Они прошли. Пахнуло духами. Эрвин обернулся, затем продолжал свой путь.
"Однако.-- вдруг спохватился он.-- Двенадцать -- число четное. Нужно еще одну, и нужно успеть до полночи..."
Ему было досадно, что приходится еще искать,-- и вместе с тем приятно, что есть еще одна возможность.
"По дороге найду,-- успокаивал он себя.-- Несомненно найду..."
-- Может быть, это будет лучшая из всех,-- вслух сказал он и стал зорко всматриваться в блестящую темноту,
И вскоре он ощутил знакомое сладкое сжатие, холодок под ложечкой. Перед ним быстро и легко шла женщина. Он видел ее только со спины,-- он не мог бы объяснить, что именно так взволновало его, отчего с такой мучительной жадностью ему захотелось ее обогнать, заглянуть ей в лицо. Можно было бы, конечно, случайными словами описать ее походку, движение плеч, очерк шляпы -- но стоит ли? Что-то вне зримых очертаний, какой-то особый воздух, воздушное волнение,-- влекло за собой Эрвина. Он шел быстро, но все же не мог поравняться с ней, в глазах мелькал влажный блеск ночных отражений, женщина шла ровно и легко, и ее черная тень вдруг взмахивала, попав в царство фонаря, и, взмахнув, скользила по стене, перегибалась на выступе, пропадала на перекрестке.
-- Боже мой, но ведь мне нужно видеть ее лицо,-волновался Эрвин.-- И время идет.
Но потом он о времени забыл. Эта странная, молчаливая погоня по ночным улицам опьянила его. Он ускорил шаг, обогнал, далеко перегнал женщину, но из робости не посмел оглянуться,-только опять замедлил шаг, и она, в свой черед, его перегнала, да так быстро, что он не успел разглядеть. Снова он шел в десяти шагах за ней,-- и уже знал, несмотря на то, что лица ее не видел, что это есть лучшая его избранница. Улица горела, прерывалась темнотой, снова горела, разливалась блестящей черной площадью,-- и снова женщина легким толчком каблука ступала на панель,-- и Эрвин за ней, растерянный, бесплотный, опьяненный туманом огней, ночной прохладой, погоней...
И опять он перегнал ее, и, опять оробев, не сразу повернул голову, и она прошла дальше, и он, отделившись от стены, понесся следом, держа шляпу в левой руке и взволнованно болтая правой.
Не походка, не облик ее... Что-то другое, очаровательное и властное, какое-то напряженное мерцание воздуха вокруг нее,-быть может, только фантазия, трепет, восторг фантазии,-- а быть может, то, что меняет одним божественным взмахом всю жизнь человека,-- Эрвин ничего не знал,-- только шел по тротуару, ставшему тоже как бы бесплотным в ночной блестящей темноте, только смотрел на ту, которая быстро, легко и ровно шла перед ним,
И вдруг деревья, весенние липы, присоединились к погоне,-они шли и шушукались, с боков, сверху, повсюду; черные сердечки их теней переплетались у подножия фонаря; их нежный липкий запах подбодрял, подталкивал.
В третий раз Эрвин стал приближаться. Еще шаг... Еще. Сейчас обгонит. Он был уже совсем близко, когда внезапно женщина остановилась у чугунной калитки и звякнула связкой ключей. Эрвин, с разбега, едва не наскочил на нее. Она повернула к нему лицо, и при свете фонаря он узнал ту, которая утром, в солнечном сквере, играла со щенком,-- и сразу вспомнил, сразу понял, всю ее прелесть, теплоту, драгоценное сияние, Он стоял и смотрел на нее, страдальчески улыбаясь. -Как вам не стыдно...-- сказала она тихо.-- Подите прочь.
Калитка открылась и с грохотом хлопнула. Эрвин остался один под умолкшими липами. Постоял, затем надел шляпу и медленно отошел. Пройдя несколько шагов, он увидел два огненных пузыря,-- открытый автомобиль, стоящий у панели. Он подошел, тронул за плечо неподвижного шофера.
-- Скажите, какая это улица,-- я заблудился.
-- Улица Гофмана,-- сухо ответил шофер. И тогда знакомый, мягкий, хрипловатый голос раздался из глубины автомобиля:
-- Здравствуйте, это я.
Эрвин оперся ладонью о край дверцы, вяло ответил:
-- Здравствуйте.
-- Я скучаю,-- сказал голос.-- Жду здесь моего приятеля. Мы с ним должны отправиться на рассвете. Как вы поживаете?
-- Чет,-- усмехнулся Эрвин, поводя пальцем по пыльной дверце.
-- Знаю, знаю,-- равнодушно ответила госпожа Отт.-Тринадцатая оказалась первой. Да, у вас это дело не вышло.
-- Жалко,-- сказал Эрвин.
-- Жалко,-- отозвалась госпожа Отт.
-- Впрочем, все равно,-- сказал Эрвин.
-- Все равно,-- подтвердила она и зевнула. Эрвин поклонился, поцеловал ее большую черную перчатку, набитую пятью растопыренными пальцами и, кашлянув, повернул в темноту. Он шагал тяжело, ныли уставшие ноги, угнетала мысль, что завтра понедельник и что вставать будет трудно.
