— А чего еще-то? — сказал Шипов. — Много ли мне надо? Ты вот подай нам штофчик, да редечки не забудь… А вы, судари мои, чего стоите? Вы садитесь, лямур-тужур, пейте, веселитесь. — И он медленно оглядел их всех, и все тотчас начали усаживаться за свои столы, словно время и не перевалило за полночь. — А вы тоже садитесь, господа студенты…
— Нет уж, увольте, — сухо ответил высокий студент. — С нас достаточно.
— Отчего же? — сказал его товарищ. — Я бы остался. Ей-богу, мне интересно.
— Уж лучше бы не садились, — проворчал Потап. — От вас одно расстройство… Вон человека обидели… Не больно много за гривенник-то?
— Ах, обидчивый какой, — засмеялся Шипов, — ну просто сетребьен какой-то. А ведь это я тебя вдарил.
— Значит, заслужил, — сказал городовой.
— А я-то думаю: как же это об тубарет? — удивился хозяин.
— Значит, не об тубарет-с, — на лету ответил Потап, — значит, вот от них все и случилось, — и кивнул на студентов.
— Пошел прочь, — сказал высокий студент.
— Это я прочь?! — распалился Потап. — Теперь глядите, Михал Иваныч, глядите, как я буду из энтих бородатых душу вынать-с! — И он шагнул к студентам. — Глядите-с… Значит так, вы, господа хорошие, можете меня по морде, а я, значит, терпи?.. Момент, подновинские свое дело знают…
— Да бей их! — крикнул кто-то.
Потом уже хозяин божился, что видел, как глаза Шипова излучали свет наподобие искр. Потап сделал еще шаг.
— Хоп… А где он, где он, тубарет?.. А вот мы сейчас тубаретом…
— Ну, будя, — вдруг сказал Шипов. — Наговорил, консоме, с три короба. Вы, господа студенты, присаживайтесь… Прошу… Угощаю…
— Ой, — захохотал Потап, — а и напужал я их! Хозяин глядел из-за стойки на Шилова, не отрывая глаз. Соломенные бакенбарды Михаила Ивановича торчали празднично и как бы с насмешкой. Он ловко разливал из штофчика и любезно пододвигал рюмочки компаньонам.
Все по-прежнему уже сидели за столами, но никто не пил и не ел, только в кругу Шипова крякали, ухали, аппетитно жевали редьку.
— Когда я жил в доме князя Долгорукова, — сказал Шипов, — мне всегда казалось, что жизнь вокруг сплошное удовольствие.
Тут городовой замер. Студенты переглянулись.
— Да, да, — продолжал Шипов. — Так я предполагал. Однако должен вам сказать, что тайные сумления обуревали меня, жгли мою душу. Да рази ж такое возможно? — думал я. И вот однажды прихожу к князю. «Ваше сиятельство, говорю, — дозвольте на мир поглядеть». — «Изволь, мон шер, гляди». И вот я гляжу. И что же я вижу, господа? Люди все в озлоблении и ослеплении, так и норовят друг друга съесть, так и норовят друг дружке в морду заехать… Вас это не шокирует?
— Ну да, — сказал городовой грустно, — покою нет.
— Да они меня не били, — сказал Потап, подавая, — это я сам мордой об тубарет-с…
— А ты, я гляжу, и подавать-то не умеешь, — сказал Шипов Потапу. — Что за манеры, братец! Перед тобой сидят благородные люди, тре жоли, а не какие-нибудь… Срам!.. А ну-ка, воротись да снова, снова… Так… Скользи, скользи… А линии-то нет, нет, срам!.. Ну чистый скот, консоме… Это невозможно!.. Ах ты господи, я не могу этого видеть, этого позора, этого скотства!.. Дай-ка сюда. — И он выхватил из рук обалдевшего Потапа поднос и вдруг замер, затем медленно склонился вперед, одновременно вытягивая правую руку с подносом, словно лебедь крыло, и сделал мягкий вкрадчивый шаг. Видишь, как рука идет? Видишь?.. Теперь гляди на ноги… Одна… за ней другая… След в след… Вот так, а не в растопырку, дурень. — И он заскользил к столу, плоский, весь вытянувшийся, вкрадчивый, пружинистый. Полет надобен, полет, — приговаривал он, скользя к столу, — полет летучей мыши, бесшумный полет и… — Поднос, словно сорвавшись с руки, плавно очертил круг над головами изумленных студентов, и медленно пошел книзу, и застыл. Дополнительный штофчик, булькнув, встал в центре стола, соусник с тертой редькой занял свое место, поднос взмыл в синее небо, посверкивая серебром.
— Эх! — крикнул Евдокимов из-за стойки. — Каналья!
Потап низко кланялся. Бородатый студент зааплодировал. Кое-кто в зале подхватил.
«Дети, — подумал Шипов, — рты поразинули… Ай-яй-яй!»
— Бывало, — сказал он, — мы с князем, да со всем семейством, да из Петербурга понаедут, отправляемся на пикник. Полянку всегда я намечал… Уж тут, пардон, моя привилегия была… Ты бы, Потапка, в тех местах об стволы-то и впрямь морду-то расшиб бы при твоей неуклюжести. А уж секли бы тебя, дурака, почем зря…
— Очень вам благодарны за науку-с, Михал Иваныч, — кланялся Потап. Век не забудем.
«Ах, надоели они! — подумал Шипов. — Им только представление и давай, а не дашь — изомнут всего».
— Вы в близких отношениях с князем? — спросил бородатый студент.
— Да как вам сказать, — прищурился Шипов, — хотя теперь чего уж… Проговорился я… А доказательств теперь у меня нет, ну что вам сказать?.. Простите великодушно… Будто и не было ничего… — И засмеялся.
Городовой подмигнул студенту.
— Полноте, — смутился студент, — я ж и не требую доказательств.
— А ежели не требуете, — сказал Шипов, — так понимайте, что я не просто, тре жоли, с вами сижу, лясы точу…
— Вы, господин Шипов, видимо, служите? — полюбопытствовал высокий студент.
— Видите ли, душа моя, — ответил Михаил Иванович благодушно, — все мы служим государю — кто где… Вы вот мою манишку разглядываете, а я ведь могу и фрак надеть-с… — И оборотился к городовому: — Верно?
— Святая правда, — сказал городовой. Студенты засмеялись.
— Забавно, забавно, — сказал высокий. — Pаrlez vous frаncаis?[1]
— Ax, милый, — покачал головой Шипов, — зачем же так-то? Не надо. Я же тебя наскрозь вижу, мон шер… Эй, Потапка, ты чего ж человека на улице позабыл? Веди его сюда, будя. А что, господин студент, как вам сдается этот трактир? Грязнецо ведь. А вы думаете, он мне по ндраву?.. Я в настоящих ресторациях бывал-с, знаю… Чистый ампир-с… Да ведь там с людьми не поговоришь, а здеся я кое-чего могу и узнать. — И засмеялся, очень довольный.
— Забавно, забавно, — повторил высокий. — Да я, кажется, догадываюсь, сударь…
В этот момент появился Потап, а с ним вместе и приятель Шилова.
— А вот и господин Гирос. — сказал Шипов торжественно, — Амадей Гирос. Итальянец.
Гирос церемонно поклонился.
— Ты ведь из итальянцев? — спросил Шипов.
— Конечно, — сказал Гирос. — Отец итальянец, мать итальянка. Чего же еще?.. Опять редька! А я замерз, как собака… — И он ловко выхватил полную рюмку у бородатого студента и опорожнил ее. — О, страшный напиток! Зачем меня на мороз бросили, как веник? — Он взял рюмку высокого и плеснул содержимое в глотку. — Глупый напиток, глупая традиция: сперва пьешь, чтобы согреться, потом тебя бросают на мороз, чтобы ты прочухался, а потом снова пьешь, чтобы согреться… — И захохотал.
Он действительно напоминал тощую огорченную птицу с длинным лиловым клювом, но смеялся при этом ослепительно.
— У вас в Италии небось жарко? — спросил городовой.
— Жарко, жарко, — засмеялся господин Гирос, — уж, как жарко. — И он наклонился к Шилову и зашептал, зашептал…
— Слава тебе господи, — сказал Шипов. — Ступай, Амадей, ступай, голубчик. Все будет пуркуа.
Господин Гирос откланялся, запахнул свое черное добротное пальто, черные рассыпающиеся волосы прикрыл клетчатым картузом и, выставив лиловый нос из-под большого козырька, сказал, поигрывая улыбкой:
— Вы все мне очень пришлись, господа. Беда с вами расставаться. Но долг превыше всего. Избави меня бог позабыть вас!
Дверь хлопнула. Господин Гирос исчез.
Хозяин, не сводящий взора с Шилова, начал понемногу обо всем догадываться. Ах, лиса! Вот лиса! Хотя кто ему нужен-то? Кого он, лиса эдакая, вынюхивает? Кому сети расставляет? Пьет-пьет, а не пьян. Али студенты эти глаз ему колют?.. Дружка своего велел на мороз вытрясти…
— А он и не сидел там вовсе, на морозе-то, — шепнул Потап. — Погрозил мне, да и пошел в гостиницу…
— Уууу, — промычал Евдокимов, — проси гостей по домам расходиться.
— Боюся, — признался Потап.
— А этот ваш Толстой, граф этот ваш, он что, с ума сошел — школу на свои деньги открывать? — спросил Шипов. — Это где ж такое? Это в Туле, стало быть?
— Отчего же с ума сошел? — рассердился высокий студент. — Благородный человек.
«Все устраиваются — кто как, — подумал Шипов, — суетятся-суетятся, а там, глядишь, и жизня вся… Как мышки серенькие, суетятся. А ведь никто себя мышкой считать-то не хочет, вот ведь что. Каждый думает: я кошка, — а на самом-то деле он и есть мышка… Вот ведь как».
И тут он вспомнил, как сам три дня назад бежал, распахнув гороховое свое пальто, затребованный самим Московской городской части частным приставом господином Шляхтиным. Ох, уж как он бежал! Господи мой боже, аи беда какая?.. Прыг-прыг по ступенькам… Ффу! Только глаз не отводить, в глаза глядеть… Прицелочку сделать… Ах ты господи! И вбежал…
