же, на столе присутствовала зелень всех видов: это и петрушка, и укроп, и листья салата двух видов, даже нашлось место для кориандра, который ужасно не нравился баб Вере, но который обожал Василий Иванович.
Хотя фельдшер и запретил нашим старикам есть жирное (дескать, там есть какой-то холестерин), но по такому случаю из погреба Тимофеича достали трехлитровую банку с соленым, обильно посыпанным смесью черного и красного перца, с крупно порезанным чесноком, салом. Среди этого перечня изобилия домашних яств были и продукты из сельпо. На старой хрустальной селедочнице по краям были разложены крупные куски малосольной, обесшкуренной и филированной селедки. По центру этого блюда были положены икра и молоки, добытые из рыбы. Венчали все это великолепие фиолетовый лук, порезанный кольцами, растительное масло, которым слегка полили рыбу, и мелко порезанные укроп и петрушка, которыми густо припорошили всю селедочницу. Для дамы на столе стоял еще один графин, но уже с морсом, приготовленным из прошлогоднего малинового варенья. В легкой плетеной хлебнице лежал бородинский хлеб, с пористым мякишем и потрескивающей при надавливании корочкой, без которого и стол был бы не столом.
– Ну че? Где вы там? – уже усевшийся за стол Василий Иванович позвал своих друзей.
– Да успеешь ты, она не прокисает! – подойдя к столу, протирая рюмочки полотенцем, висевшем у нее на плече, сказала баба Вера.
–А где сам-то?
–Да там, все никак не может достать свою любимицу.
Любимицей баб Вера называла гармонь Тимофеича. Она и правда была любимицей всей деревни: ни один праздник не проходил без нее. В молодости Тимофеич был одним из лучших работников колхоза, за что его и премировали этой самой гармонью.
– Да угомонись ты, черт старый! Тебе что, в поле на утро? Все равно до обеда из своей избы не выходишь! – показываясь из-за угла дома, проговорил Тимофеич, через плечо неся музыкальный инструмент.
–Да вас не дождешься… А я уже совсем устал смотреть на этот натюрморт. Да садитесь уже!
– Ладно-ладно, бери да разливай, – успокоил его Тимофеич,
Потерев руки с довольным видом, Василий Иванович взял в правую руку графин с самогоном, в другую – маленькую, украшенную узором, сверкающую в лучах закатного солнца хрустальную рюмочку, и ловким и быстрым движением руки наполнил последнюю, как он всегда говорил «почти с горкой». Ко всем ранее перечисленным талантам Василия Ивановича я забыл добавить его умение разливать «высооктановые». К этому процессу он всегда подходил с большой ответственностью и профессионализмом, за что был в большом почете в мужском коллективе деревни. Наливая третью рюмку, Василий Иванович заприметил, что на столе стоит еще одна, четвертая рюмка.
–Верунь, ты еще что ль кого ждешь? Лишнюю тару на стол поставила, – с ноткой ехидства в голосе спросил Чапай.
–А это вон для него! – сказал Тимофеич, указывая наверх слеги.
Подняв головы вверх, старики дружно рассмеялись. На верхушке у самой антенны виднелась красная шапочка этой маленькой, но гордой птицы. Выглядело это так, будто бы он тоже хотел присоединиться к застолью, но в последний момент передумал (может Василий Иванович на этот раз обидел его?). Соскользнув со своего рабочего места, дятел улетел. Больше к Тимофеичу он не возвращался.
Просмеявшись, Тимофеич сказал:
–Ну что? Давай по первой?
Выпив по рюмочке и закусив, Тимофеич начал потихоньку брать первые аккорды на своей любимице. Через пару минут, как бы размявшись и вспомнив все свои навыки, он, растянув меха гармони на полную, обратился к бабе Вере:
–Ну что, Верка, давай нашу.
–А давай!
И полилась по вечерней поволжской земле простая русская песня, заполняя людские души каким-то необъятным смыслом, какой-то добротой и ласковой любовью. Наверное, поэтому русская любовь и дружба самые крепкие на свете. И ничего лучше нету для нас, чем услышать на закате дня, в лучах закатного солнца, когда в воздухе стоит звенящая тишина природы, переливы гармони и слова простой русской песни 2:
… За полями, садами за пасекой
Не уйти от придирчивых глаз:
Всем, кто держит свой камень за пазухой –
Ох и трудно в деревне у нас.
Слега – толстая жердь, брус
Приведен последний куплет песни «От людей на деревне не спрятаться» на стихи Николая Доризо. Поэт написал текст песни по просьбе режиссера Станислава Ростоцкого к фильму «Дело было в Пеньково».
