фигурки и встал.
«Ну?»
Он переводил глаза с одного на другого. Он не знал, каких слов он ждет, чего хочет. Но главное — быстрее. Да? Нет?
— Видишь, Олег, — сказал Валерий Павлович, — мы вот посовещались, поразмыслили.
Голос у тренера был какой-то странный, неуверенный, непохожий на обычный властный его тон.
Олегу этот колеблющийся голос сразу не понравился.
«Ну?»
— Положение, как сам понимаешь, сложное, трудное…
«Ну же! Ну?»
— И вот мы пришли к такому заключению…
«Ну?! Да не тяни же!..»
— Ты сам… Только сам можешь решить — надо ли тебе выступать…
Теперь Валерий Павлович глядел прямо в глаза Олегу.
— Все зависит от твоего внутреннего самочувствия. Мы предоставляем тебе полную свободу выбора. И знай: никто не скажет тебе ни слова упрека. Ни в том, ни в другом случае.
Валерий Павлович остановился, поглядел на начальника команды, на врача. Словно спрашивал: все ли я сказал? И так ли сказал?
Оба кивнули.
— А теперь — подумай, — добавил начальник, и все трое гуськом ушли из холла.
Олег так и остался стоять возле столика с разбросанными шахматными фигурками.
«Вот так голова — два уха!» (Это была любимая присказка мастера у них в ремесленном.)
Этого он никак не ожидал. Он был твердо уверен, что «начальнички» что-то решат. Так или иначе, но решат. А тут…
Он ушел к себе в номер, сел у окна.
«Итак…»
Мыслей было много. Противоречивых. Разных. И за. И против. Чем больше он углублялся в них, тем больше запутывался. Как в подземных пещерах. Он однажды бродил в подземных пещерах. Чем дальше, тем страшнее. И тем труднее выбраться…
«При чем тут пещеры?» — сердито одернул он себя.
Хороших секунд, конечно, нынче не покажешь. В газетах пойдут охи да вздохи. Такой конфуз. А самый прыткий комментатор изречет: «Закат чемпиона»! Или так: «Недолгая слава». Да, что-нибудь в этом роде. Красивое и хлесткое.
Не бежать? Обидно, конечно. Столько готовился. Но зато — без позора. Болен — и все. Болен — и точка. Зрители будут даже сочувствовать ему: бедненький, как не повезло!..
Он встал, походил по номеру, снова сел.
«И все-таки… Если бежать — есть маленький шанс. Малюсенький. А вдруг — хорошо пройду? Вряд ли… Ну, а вдруг?»
Он снова вскочил, забегал по номеру.
«Да, шанс все-таки есть. Один процент. Нет, пожалуй, процентов пять. На злости. И на технике».
Он задумался и вдруг увидел… Торжественный пьедестал. Три ступеньки. Три спортсмена. И ни одного — советского.
«Вот тебе и голова — два уха!»
Как же так? Три… И ни одного советского.
Именно. «Борисы» — они не тянут. А он — он болен. Не участвует. И все. И конец.
И тут же пришло решение. Ясное. Четкое.
Черт с ним, с позором! Черт с ними, с журналистами и комментаторами! Надо стартовать! А вдруг… Ну, не золото, хоть серебро… Ну, хоть бронзу!
Он глянул на часы. Ого, в обрез! А необходимо еще размяться.
Быстро уложил чемоданчик, вышел в холл. Там его словно ждали. И начальник, и Валерий Павлович, и врач, и «Два-Бориса-Два».
— Ну?! — сказал Олег. — Чего тянем-то?!
Бывают ли чудеса?
Говорят, бывают.
И в спорте — тоже. Миллионными тиражами распечатано в популярных брошюрках, как один лыжник, сломав лыжу, все-таки дошел до финиша и занял первое место; как гимнаст, тяжко раненный на войне, вернул подвижность своей искалеченной руке и вновь стал чемпионом.
Значит, бывает…
А может, и сейчас?.. Случится чудо?
Так думали «Два-Бориса-Два», стоя возле дорожки, где брала старт очередная пара: Олег и швед Стивсгруд.
Стадион насторожился, замер. Стадион ждал. Трибуны ведь не знали, что «русский Оло» вышел на лед полубольной.
Стадион жаждал быстрых секунд. Недаром же про этого Оло писали: «новая звезда», «скороход № 1».
И только стоящая возле дорожки небольшая группка русских понимала весь драматизм этих минут.
Борис Зыбин топтался неподалеку от стартера, тревожный и возбужденный. Его черед бежать еще не скоро.
«Ай да Олежка, — думал он. — Все-таки вышел на лед! И внешне вроде бы даже незаметно… Уверенный, как всегда. Одно слово — пушка!»
И еще один человек на трибунах сознавал всю трагичность положения: мистер Бергман.
Он очень переживал за «русского Оло». Полюбился ему этот парень. И кроме того, мистер Бергман отчасти чувствовал себя виноватым. Ведь это он в баре шоколад… Презент! Хорошенький презент! Правда, вообще-то виноват не он, не хозяин гостиницы, а фирма кондитерских изделий. И все же…
Он потом узнавал. Отравление шоколадом — редчайший случай. Отравляются консервами, рыбой, мясом. Но шоколадом? И все-таки — бывает…
Вот и его Билл. Целые сутки собаку терзали страшные боли. Еле спасли.
А русские?.. Не подозревают ли они?.. Может, думают, что он нарочно?.. Подсунул шоколад…
От этой мысли мистера Бергмана бросало то в жар, то в холод. О, он знал свирепые нравы «большого спорта»! Знал, что там делались штучки и похлеще.
Неужели же русские предполагают, что он?.. Это было бы ужасно!
И сейчас, на трибуне, мистер Бергман ерзал от беспокойства. Он никому не сказал о болезни русского чемпиона. О, мистер Бергман — старый спортсмен! Он знает: о таких вещах не распространяются. Молчок. Секрет. Противникам нельзя этого знать.
Сухо щелкнул пистолет стартера, и не успел еще игрушечный хлопок выстрела домчаться до трибун, как скороходы рванулись вперед.
Стадион взревел. Борис Зыбин на миг отвел глаза от дорожки. Зрители орали, выли, молотили кулаками по дощатым стенкам трибун. Басом рявкала какая-то труба, кто-то истерически вопил: «Артур! Артур!». Слева хором запели — не то молитву, не то гимн.
Все знали: пятисотка — коронная дистанция «русского Оло». Он, конечно, обойдет Артура Стивсгруда. Но не это волновало сейчас болельщиков. Время? Какое время он покажет? Удастся ему выйти из сорока секунд?
Об этом тревожился и Борис. Он видел: старт Олег взял хорошо. Казалось, его рывок слился с выстрелом.
«О, здорово!» — Борис даже свистнул, лихо, по-разбойничьи.
И тут же оглянулся. Нет, на него никто не обращал внимания. В этом диком реве можно было хоть мяукать, хоть кукарекать, все равно сосед не слышал соседа.
Уже после первых двухсот метров Олег намного оторвался от шведа. Шел Олег резво и красиво. И болельщики орали, поддерживая симпатичного русского парня.
И только истинные ценители видели: нет, не то. Что-то происходит с этим русским. Его бегу не хватает обычной мощности, напора, темперамента.
И мистер Бергман, сжавшись от возбуждения в комок, сложив руки на груди ладонями вместе, будто он молился (а может, и
