появились… в лаптях.
— Разрешите? — спросил Ваня и, не дожидаясь разрешения, вышел из класса.
Но ни в коридоре, ни на школьном крыльце нищего уже не было. Он пожал плечами и вернулся.
— Однако это что-то мне напоминает, — сказала Катя Устьянцева, когда он вернулся. — Есть у художника Перова такая картина: ученики в классе, а в дверях стоит паренёк-нищий, как раз с такой вот сумой и в лаптях.
— Это был он, — сказал Ваня очень серьёзно. — Сошёл с картины и отправился по миру — милостыни собирать.
5.
И все другие классы отпустили раньше времени.
— Дементий, как домой пойдём? Заблудимся.
Прозвище это вот откуда: однажды, отвечая у классной доски, он басню Крылова «Демьянова уха» назвал «Дементьевой ухой». Катя фыркнула от смеха… хотя что тут смешного? Впрочем, он не обижался ни на её смех, ни на прозвище. Он простил бы ей и более обидное, он как бы признавал за Катей такое право, но обращался с нею довольно сурово.
— Барышня, не много ли для тебя чести, чтоб идти со мной вместе?
— Не покидай меня, Дементий. Как знать, может быть, я тебе ещё пригожусь.
— Например?
— Если на нас нападут волки, ты отдашь меня им на съедение, а сам останешься жив. И волки сыты, и ты цел.
— Дельная мысль…
Им немного повезло: как вышли из школы — подкатил, дребезжа, рейсовый автобус, на нём можно проехать часть пути — до Ергушова, а уж дальше просёлком. Однако же это был дряхлый автобус, двигался он медленно, как в похоронной процессии, словно боялся заблудиться в снегопаде; на выбоинах по-старушечьи приседал, охая и всхлипывая; в моторе у него что-то жалобно поскуливало и подвывало, того и гляди издаст последний всхлип и замрёт навсегда. Наверно, он уже исчерпал свой жизненный ресурс и двигало им лишь сознание долга.
Пассажиры сошли с него, испытывая облегчение: уж лучше пешком идти, чем этак ехать.
— Катафалк, — проворчал Ваня.
Развернувшись с жалобным скрипом, «катафалк» скрылся за снегопадом.
— Я не успел заметить, а сидел ли кто в шоферской кабине?
— А верно, — отозвалась Катя. — Я тоже не видела водителя.
— Это самоходный гроб, — мрачно решил Ваня.
На окраине Ергушова у дороги лежало рогатое дерево. Оно рухнуло в прошлом году — кто-то подрубил с неведомо какой целью — и служило удобным сидением для тех, кто ожидал тут попутного транспорта. У него обломали ветки, ободрали кору, и вот на голом стволе нынче оказалось выжжено четко — словно с неба упали огненные буквы: «СЛОВА УЛЕТАЮТ, НАПИСАННОЕ ОСТАЁТСЯ». За толстым суком надпись продолжалась после короткого тире: «VERBA VOLANT, SСRIPTA MANENT».
Ваня постоял над этой надписью, размышляя вслух:
— Вэрба волант, скрипта манент… Надо же, какой-то умелец… не поленился выжечь да ещё так красиво… словно печать приложил.
— Разве не ты?
— Я не настолько прилежен…
— Кроме тебя, больше некому.
— Я начертал бы по-гречески.
— Ты разумеешь по-гречески? — ехидно осведомилась она.
— Нет, не сподобился.
— Но у тебя же сорок умов!
— Полагаю, кто-нибудь подсказал бы… Ты же слышишь, вокруг нас всё время какие-то шепоты.
— Не пугай меня, Дементий. Пойдём скорей домой.
А вокруг было очень тихо… и медленно падал снег.
1.
Это был странный снегопад: на небосклоне, где быть солнцу, светило размытое пятно. Неужели там, высоко вверху, ясное небо? Откуда же тогда снег? Белая тьма кругом.
И дорога, и лежащее дерево исчезли за снежной пеленой, едва от них удалились на десяток шагов. Просёлок, уходящий в сторону от большака, от деревни Ергушово, едва угадывался под снегом, который толстым слоем покрывал и её, и то, что справа и слева, а придорожные кусты являли собой диковинные фигуры, некоторые из них имели устрашающий вид.
Теперь-то Катя шла, не отставая: боялась потеряться.
— Ты чего, как собачка на поводке? — сказал он ей через плечо. — Иди рядом.
Она ему в ответ:
— Собака всегда бежит впереди хозяина.
— Грубишь, — заметил он и прибавил шагу, пошёл так быстро, что она уже поскуливала жалобно:
— Ну, Дементий, не сердись… Этак я отстану и потеряюсь. А ты за меня в ответе перед Богом и людьми. Слышь, Дементий!
— Иван-царевич, — поправил он и сбавил шаг.
Временами ему казалось, что впереди маячит человеческая фигура, залепленная снегом, или даже две. То и дело неясные голоса долетали, но не понять было, кто говорит и что говорят. Наличие этих путников впереди немного успокаивало: значит, верно угадывает дорогу. Впрочем, голоса слышались и откуда-то сбоку, и даже сверху — снег, что ли, разнимал чей-то разговор на части и разносил по сторонам?
— Где-то рядом попутчики, — сказала Катя насторожённо.
— Это бесы, — пояснил Ваня. — Они всегда в эту пору… у них теперь самый лёт.
— Почему именно теперь?
— Вишь, какая замять! А тут мы с тобой… Их хлебом не корми, дай только поводить людей, чтоб заблудились, потешиться над нами да и погубить.
— Ой, да ну тебя! Чего пугаешь!
— Мчатся бесы, вьются бесы, невидимкою луна…
— У нас даже луны нет.
В полном безмолвии падали и падали снежинки, каждая величиной с головку одуванчика. Снег был настолько невесом, что поднимался даже от того движения воздуха, которое производили шагающие ноги двоих путников — поднимался, будто пух, и, клубясь, растекался по сторонам. Невесомость снега внушала обманчивое впечатление, будто всё лишилось своего веса — и земля под ногами, и ты сам. Позади оставались не следы, а борозда, как за плугом, но и она быстро закрывалась.
Странный снег, очень странный.
Ветер, если он возникал, был и не ветер даже, а лёгкое веяние, которое время от времени устраивало кутерьму вокруг, отчего окружающий мир уменьшался настолько, что становилось даже тесно. Впечатление такое, будто оно заключены в огромное яйцо, в пустую его скорлупу, наполненную рассеянным светом извне — этот свет сгустками, хлопьями падал и поднимался, кружил так и этак…
2.
— Царевич, а что это у меня в ушах тиндиликает? — озаботилась Катя и потерла свободной рукой одно ухо, потом другое.
«Тиндиликало» и у него, сначала слабенько, но вот всё явственнее. Звук этот раздавался в ушах, приплывая откуда-то и потом опять уплывая.
— Ой! — вдруг вскрикнула она. — Смотри-ка, кто это?
У ног её в снегу крутился пушистый зверёк… это был котёнок! Самый что ни на есть домашний котёнок со смышлёной мордочкой и будто одетый в рыжую шубку и черные чулочки. Катя присела и погладила его.
— Откуда ты взялся? Заблудился, бедненький… Ну, иди ко мне.
А он выскользнул из её рук, подбежал к Ване, потёрся об его
