подобной сини. Даже в каталогах, по которым бабуля заказывает товары на дом.
– Вы приехали за ней?
Он не отвечает, Элен тоже молчит, но как она на него смотрит, с ума сойти! Куда только девался выцветший цвет глаз!
Я подошла, поцеловала Элен в лоб, и он показался мне горячее обычного. Мое состояние можно сравнить с небом, о котором говорят: «Дьявол выдает замуж дочь…» – у меня в душе шел дождь и светило солнце. Люсьен наконец-то вернулся на морской берег, чтобы увести любимую в рай. Я больше ни разу не видела Элен такой.
Я взяла ее за руку.
– Чайку тоже заберете? – сдавленным от волнения голосом спрашиваю я у Люсьена.
Он отвечает недоумевающим взглядом. Он не понимает, о чем я говорю. Этот человек – не призрак.
Никогда за всю жизнь мне не было так страшно, как в то мгновение. Он был живой, настоящий. Я резко повернулась и сбежала из комнаты № 19, как воровка, застигнутая на месте преступления.
Люсьен Перрен родился 25 ноября 1911 года в Милли.
В его семье наследственная слепота передавалась от отца к сыну и поражала только мужчин. Они начинали слепнуть уже в раннем детстве. Ни один Перрен не увидел огоньков двадцати свечей на именинном торте.
Отец Люсьена, Этьен Перрен, встретил свою жену Эмму, когда она была маленькой девочкой. Он узнал ее, когда был зрячим, но постепенно Эмма исчезала из поля его зрения, ее лицо словно бы запотевало, как стекло. Этьен любил жену по памяти.
Он испробовал все средства и способы, чтобы спасти глаза: закапывал разные эликсиры, целебную воду из источников Франции и других стран, сыпал волшебные порошки, лил розовую и васильковую воду, крапивный и ромашковый отвары, спитой чай и воду всех «мастей»: святую и соленую, ледяную и горячую.
Рождение Люсьена было случайностью.
Его отец не хотел детей – не желал длить семейное проклятие. Узнав, что на свет появилась не девочка, а мальчик, которому суждено вскоре ослепнуть, он впал в совершеннейшее отчаяние.
Эмма рассказала мужу, что у мальчика черные волосы и большие голубые глаза.
Ни у кого в семье Перрен не было голубых глаз – все рождались с черными, да такими, что цвет радужки был неразличим. С годами они светлели и становились сероватыми, как крупная соль.
У Этьена появилась надежда: возможно, голубые глаза защитят Люсьена от неизбежности. Этьен был органистом и настройщиком, как отец, дед и прадед, его приглашали играть Баха на церковных службах и настраивать органы в местных церк-вях.
В будни Этьен обучал желающих азбуке Брайля. Книги для него делал двоюродный брат, тоже незрячий, в маленькой мастерской в V округе Парижа.
Однажды утром 1923 года Эмма ушла от Этьена. Он не услышал, как она бесшумно закрыла за собой дверь, потому что был занят с учеником, не слышал он и голоса мужчины, который ждал Эмму на противоположной стороне улицы. А вот Люсьен видел, как уходила мать.
Он не попытался задержать ее, подумав, что она скоро вернется. Покатается на красивой машине незнакомца и вернется, ничего ведь страшного в этом нет? Отец никогда не сможет доставить жене такое удовольствие, а она имеет право немножко развлечься.
Раньше бабуля была склонна к самоубийству. Месяц, иногда дольше, она вела себя нормально, а потом вдруг глотала три упаковки таблеток, совала голову в духовку, выбрасывалась из окна второго этажа или пыталась повеситься в сарае. Говорила нам: «Спокойной ночи, детки!» – а два часа спустя мы с Жюлем слышали из нашей комнаты, как в дом врываются медики или пожарные.
Свести счеты с жизнью бабуля пыталась по ночам, будто ждала, пока домашние заснут, чтобы положить всему конец. При этом она с завидным постоянством забывала, что сон дедуля теряет так же часто, как свои очки.
Последний раз это случилась семь лет назад. Вышедший на замену врач не удосужился прочесть запись, сделанную красным фломастером на медкарте пациентки: «Хроническая депрессия, склонна к суициду!» – и выписал ей две упаковки транквилизаторов. Все аптекари в наших местах знают, что лекарства по рецепту бабуле можно отпускать, только если ее сопровождает дедуля.
Папаша Прост ни за что не продаст ей крысиную отраву, средство для прочистки труб или для борьбы с ржавчиной. Бабуля делает уборку и все чистит уксусом, но вовсе не потому, что заботится об экологии, просто все боятся, что она глотнет жидкости для мытья посуды или средства для обезжиривания плиты.
В последний раз она почти преуспела, но слезы Жюля (я была слишком потрясена и даже плакать не могла) заставили ее пообещать, что следующей попытки не будет. И все-таки в аптечном шкафчике в ванной нет ни бритвенных лезвий, ни средств на спирту крепостью 90°.
Она несколько раз ходила к психиатру. Но так как ближайший мозгоправ принимает в 50 километрах от Милли, а на то, чтобы записаться, уходят месяцы, она говорит, что будет легче увидеться и побеседовать с ним на Небесах, когда она умрет! А до тех пор она клянется, что больше не будет и пытаться наложить на себя руки: «Это мое обещание, мои маленькие, клянусь, я умру естественной смертью, если такая существует». Она никогда ничего не обещает дедуле, а только нам с Жюлем, своим внукам.
В десятую годовщину смерти моих родителей она спрыгнула с чуть большей высоты, чем обычно, и повредила бедро, поэтому теперь слегка прихрамывает и ходит с тростью, которая всегда висит у нее на запястье.
Я только что сделала ей укладку. Жюль рядом, на кухне, он ест «Нутеллу», зачерпывает из банки и намазывает на багет. Дедуля сидит в торце стола и листает «Пари Матч». В столовой, перед пустым диваном, орет телевизор, звук такой громкий, что разобрать слова невозможно.
– Дедуля, ты был знаком с Элен Эль? – спрашиваю я.
– С кем?
– С Элен Эль. Она была хозяйкой кафе папаши Луи до 1978 года.
Мой печальный молчаливый дед закрывает журнал, прищелкивает языком и произносит с местным говором:
– Я никогда не бывал в бистро.
– Но каждый день проходил мимо по дороге на завод.
Дедуля ворчит что-то нечленораздельное. Если после смерти близнецов бабуля, периодически пытаясь свести счеты с жизнью, все же надеялась когда-нибудь разглядеть черты своих мальчиков во мне и Жюле, то дед в тот день, когда погибли его сыновья, перестал ждать чего бы то ни было вообще. Я ни разу не видела улыбки на его лице,
