не сержант Летов.
– Ты не Летчик! – загремел Костя.
Он дернулся через стол и схватил того за воротник, растрепал края подшивы, оторвал пуговицу.
– Ты не Летчик! Понял?! Ты не Летчик!
– Я не Летчик, – подтвердил дембель, вяло мотая нетрезвой головой, не в силах дать заслуженный боевой отпор.
– Не Летчик, – повторил Костя и оттолкнул соседа. Проснулись пассажиры. Включили свет.
– Не Летчик, а Левчик. Я – Левчик, – сказал дембель. – Меня так называла мама. Левчик. Понимаешь?
Заиграла скрипучая помесь чужих голосов. Выскочила проводница, цепляя на ходу очки.
– Да что же это, в самом деле! – зашумела она. – Да разве можно…
Проводница развела руками при виде раскиданных банок, сушеной рыбы, ореховой скорлупы. Загундосили старики, и даже седой добряк прохрипел: «Ни стыда ни совести».
– Да еще и накурено! Господи ты Боже мой!
Растерянно пыталась она понять, что же делать и как быть, словно стояла перед ними не возрастная женщина, а та молоденькая практикантка, очумевшая от пьяных призывников.
– Мы уберем, – виновато сказал Костя.
– Обязательно, – уверил дембель.
– Уберет он, – крякнула с верхней полки женщина, еще недавно храпевшая неприличным глубоким ревом.
– Нет! Это невозможно! – заключила проводница. – Туда, значит, ехали, эти солдаты меня до капель довели. Сюда едем, и опять. Вы посмотрите, нет, вы посмотрите, – обратилась она ко всему вагону, и показалось, что весь вагон действительно посмотрел.
– Да все уже, все.
– Нет, не все. Сил моих нет. Я сейчас приглашу. Прямо сейчас вызову.
– Правильно! – поддержал какой-то старик и тут же принялся рассказывать про свое ушедшее время, в котором все было иначе и не было ничего.
– Да-да, пригласите. Мы деньги платим, – давила тетка, – и немалые. А тут, ой, – махнула рукой так, что Костя окончательно протрезвел и понял, как безнадежен.
– А милиция разберется.
Кто-то поправил, вспомнив, что милиции давно не существует, но полиция быть должна и, более того, просто обязана приструнить молодого нарушителя правопорядка.
– Не надо полицию, – попросил Костя.
– Нет, так нельзя, – засуетилась проводница и, не дав Косте последней возможности оправдаться, помчалась вглубь вагона к тамбурному переходу.
Поезд вяло тормозил, предвкушая недолгую остановку.
Что он мог сделать? Сидеть и ждать, пока придут сотрудники и начнут составлять протокол? Только этого не хватало.
Пока хватал рюкзак, накидывал куртку, выбегал, все думал про Летчика. Может быть, зря он решил ехать. Зачем теперь такая суета? Ради чего?
Приземлившись на жесткий асфальт безлюдного перрона, услышал невыносимое «Стой!» и почему-то остановился.
Вслед за ним прыгал из вагона дембель. Лысина его блестела в ночной прохладе.
Их подняли по тревоге. Дежурный по роте объявил построение на центральном проходе, и пока молодые занимали места, прикрывая ладонями участки мужской силы, сержант Летов нехотя будил Костю.
– Вермут, поднимайся. Вермут!
– А?!
– Построение! Ротный идет.
Кое-как проснулся, обнаружив себя в неизбежном армейском чистилище. А как ведь было хорошо минуту назад. Что-то снилось, настолько приятное и настолько невозможное, разбуди так вот внезапно – считай, приблизил на шаг, чтобы послать все далеко и надолго. Но сон быстро растворился казарменной былью. Пахло терпким хозяйственным мылом и костром. И, кроме черпаков, посылать было некого.
– Кто в наряде?
– Да Ксива, Ксива! – суетился Летчик, шныряя возле тумбочки. – Не видел мой ремень?
– Не видел, – отрезал Костя.
Неторопливо оделся, разгладив кулаком воротник со вчерашней подшивой. Важно почистил берцы и даже взял рыльно-мыльные – до того раздражало опухшее лицо и отекшие руки. Сильнее мог раздражать один Летчик, который прошмонал каждую тумбочку, поднял каждый духанский матрас, но так и упал в строй без ремня.
Костя тоже бросил зубную щетку с полотенцем на койку и занял свободное место. Ворвался ротный, следом зашли взводные офицеры, и пробраться в умывальную, что называется, не представилось возможным. Уставная церемония открылась привычным командирским грохотом.
– Та-и-ищ капитан, – подлетел Ксива, – по списку девяносто шесть, в ст-ё-ою восемьдесят два. Пять – на-яд, пять – увал, четы-е – госпиталь.
– Какой на хрен увал? – Скулы ротного задрожали. – Какой на хрен увал?
Ротный всегда повторял дважды. Сначала спрашивал себя. Убедившись, что ответ находится вне зоны его понимания, дублировал вопрос.
– Виноват, – залепетал Ксива, – увольнительная. Четы-е – в увольнительном.
– Какие четы-е? – неумышленно подхватил картавость командир. – Каком таком увольнительном? Каком, я спрашиваю? – и уже не тиранил своим тяжелым взглядом бедного Ксиву, а смотрел высоко сквозь, задрав голову, и здоровенный его кадык неприятно двигался.
Кого он спрашивал, никто наверняка не знал, но каждый готовил разумную ответочку на случай внезапного права голоса.
Костя не особо напрягался. Он давно уже не думал, а свято исполнял и строго соблюдал неважный воинский долг. Под святостью и строгостью скрывалось понятное дедовское безразличие, с которым кое-как, но мирилось звездное офицерское братство.
– Товарищ капитан, разрешите? – включился политрук.
– Разрешите? Ну, разрешаю.
– Под мою ответственность. Я обещал. Утром – вернутся.
– Ты мне это брось, – топнул ногой. Удар о дощатый отсыревший пол вышел позорно глухим. – Ты мне это брось! Ответственностью раскидываться.
Ротный было закрутился, чтобы раскрошить инициативного лейтенанта в камуфляжную сечку уставных взысканий и человеческих обид.
– Завтра утром – это поздно, – крикнул ротный. – Это уже очень поздно. И ты знаешь, почему.
Политрук виновато склонил голову. Будучи офицером, он по-прежнему сохранял в себе курсантский трепет при виде старшего по званию.
Костя уважал политрука, но не мог понять такой преданности командиру. За месяц до дембеля его самого настолько рассосало, что сейчас он стоял в строю, расслабив ногу, не дожидаясь команды «вольно». Увидел Летчика, струной держащего спину.
– Летчик, – прошептал Костя, но тот не обернулся. – Летчик, – чуть громче позвал, и тот услышал, но не стал поворачиваться.
Костя улыбнулся. Улыбку его заметил стоящий рядом солдат, который тоже вздумал разделить радость со своим сержантом. Но Костя оборвал проступающий взаимный контакт:
– Хули ты лыбишься, Чуча?
Костя вдруг заметил, что вся рота держит строй по форме раз, то есть в трусах и майках, а он с Летчиком красуется по четверке, в кителе и берцах.
– Вот те раз, Гондурас! – охренел командир. – Летов, ты что, берега попутал?
Он заметил, конечно. Как их можно было не заметить.
– Ага, и Неверов такой же. Посмотрите-ка, товарищи.
Командир рассмеялся. Смех его поддержали остальные солдаты. Стоящий рядом с Костей духан держался как мог, но не выдержал и пустил волну хохота. Выпала редкая возможность законного смеха над теми, кто обычно убивал даже намек на мимолетную радость.
– Отставить! – скомандовал командир.
– Отставить, – повторил лейтенант.
И снова стало неприятно тихо. Косте, в общем-то, было все равно, а вот Летчик
