папье-маше. Он поднимался примерно на три фута в высоту и чуть заваливался вправо.
– Как красиво, – сказала я.
– Это маяк? – уточнила миссис Коун и наклонилась в сторону, чтобы получше рассмотреть.
– Да! В Чесапикском заливе!
Иззи отдыхала в лагере любителей парусного спорта в Иннер-Харбор. Сегодня был ее последний день. Миссис Коун упоминала о лагере во время нашего первого телефонного разговора. Она описала его как «сборище тепличных избалованных деток, которые на голубом глазу не допускают Иззи в свои игры».
– Просто великолепно, – постановила наконец миссис Коун. Она взяла маяк и подошла к камину. На каминной полке стояло еще больше книг, бокалы для вина, какие-то барабаны, сделанные из глины и шкур животных, и что-то, что я приняла за укулеле, но легко могло оказаться каким-то другим струнным инструментом. Она поставила маяк поверх книг.
– Идеально, – сказал доктор Коун.
– Похоже на гигантский фаллоимитатор, – проговорила миссис Коун тихо, как будто чтобы Иззи не услышала. Я не знала, что такое фаллоимитатор. Я бросила взгляд на доктора Коуна – казалось, он едва сдерживал смех.
– Класс! – воскликнула Иззи и, схватив меня за руку, потащила обратно наверх.
Может, инстинкты ее не подвели, и меня действительно стоило воспринимать как гостя из тундры. Я никогда не встречала людей, похожих на доктора и миссис Коун. И никогда не попадала в дом, где каждый уголок был забит вещами, которые хотелось разглядывать и подолгу обдумывать (возможно ли, что не всякий бардак был злом во плоти, которое необходимо устранить во что бы то ни стало?). Едва повстречав Иззи, я сразу к ней привязалась, и мысль о том, что мне предстояло стать ее няней, делала меня счастливой. Меня переполняли эмоции: мне не терпелось заняться новым для себя делом; не терпелось окунуться в мир, который так сильно отличался от привычного мне, что кожу начинало покалывать от предвкушения. Я уже не хотела, чтобы лето заканчивалось.
В свой первый день работы няней я надела красные махровые шорты и разноцветный топ, которыми пополнила свой гардероб этим летом. Мама сочла шорты слишком короткими, но ничего длиннее в центральном универмаге Балтимора мы найти не смогли, во всяком случае, в детском отделе. Она настояла, чтобы я собрала свои светло-русые волосы в хвост.
– Ты должна выглядеть профессионально, – сказала она. – Это ведь семья доктора.
Я причесалась, надела шлепанцы и выдвинулась в сторону дома Коунов. На улице было солнечно и тихо. Я шла мимо мужчин в костюмах, которые направлялись к своим машинам, чтобы ехать на работу. Единственной встретившейся мне женщиной оказалась наша новая соседка. Мы с мамой как раз проезжали мимо ее дома, когда грузчики выгружали мебель, и мама специально притормозила, чтобы посмотреть, как с грузовика спускают ситцевый диван.
– Слишком синий, – постановила она, как только диван исчез из виду.
Соседка была одета в практичные капри и клетчатую рубашку. Ее светлые волосы прикрывала тонкая голубая косынка, завязанная треугольником. Она стояла на коленях, склонившись над свежей лункой, вырытой в земляной насыпи, опоясывающей лужайку. Рядом с ней стоял деревянный ящик с разными цветами.
Когда я проходила мимо, она выпрямилась и рукой прикрыла глаза от солнца.
– Доброе утро, – поздоровалась она.
– Доброе. – Я замедлила шаг, но не стала останавливаться, хотя мне очень хотелось.
Она выглядела как актриса из фильмов Хичкока [5]. Очень красивая. Ухоженная. Были ли у нее дети? Муж? Была ли она местной? Ходила ли в частную школу Роленд-Парка для девочек, куда ходила я?
Прежде чем перейти дорогу, я обернулась и еще раз взглянула на соседку. Та копалась в земле, высоко задрав попу, а ее косынка хлопала на ветру, как птица, рвущаяся в полет. Вдруг она резко выпрямилась, поймала мой взгляд и помахала рукой. Я смущенно помахала в ответ и поспешила прочь.
Миссис Коун встретила меня, улыбаясь и держа в руках чашку кофе. Закрывая за мной входную дверь, она расплескала кофе на пол в прихожей. На ней была ночная рубашка, доходившая ей до колен. Спереди она расстегнулась, обнажая буквально все, что можно обнажить. Я старалась не смотреть.
– Все уже на кухне, проходи. – Она развернулась и убежала на второй этаж, не удостоив пролитую жидкость вниманием.
– Мэри Джейн?! – завопила Иззи. – Мы на кухне!
Словно не услышав ее, доктор Коун тоже крикнул:
– Мы на кухне!
– НА КУХНЕ! – повторила Иззи.
– Иду. – Я не смогла пересилить себя и перейти на крик, поэтому снова подала голос, когда, миновав гостиную и столовую, оказалась на кухне: – Я пришла.
Доктор Коун был одет в пижамные штаны с футболкой. Иззи – в розовые пижамные штаны без майки. Ее упругий животик смешно торчал над резинкой.
– Я раскрашиваю раскраску! – объявила Иззи.
– Обожаю раскраски.
Я устроилась рядом с ней на банкетке с голубыми подушками. Окно напротив кухонного стола выходило на задний двор, в сторону гаража. Там горела лампа – казалось, она стояла на столе или какой-то другой поверхности возле окна.
Доктор Коун проследил за моим взглядом. Ткнув пальцем в том направлении, он сказал:
– Это мой кабинет.
– В гараже?
Я вообразила там медсестру, больничные койки, капельницы с кровью и машины скорой помощи, въезжающие во двор.
– Да, когда-то там был гараж. А еще раньше – конюшня.
– У нас точно так же.
Наш район был построен около восьмидесяти лет назад одним из братьев Олмстед, которые спроектировали Центральный парк в Нью-Йорке. Здесь повсюду петляли извилистые дороги, росли немолодые деревья, а за каждым домом стояли конюшни. Мне нравилось, что наш район что-то объединяет с Нью-Йорком. Я часто фантазировала о том, как гуляю по Нью-Йорку среди бесконечных небоскребов, теряясь в толпе людей, заполонивших тротуары, как показывают по телевизору. Но больше всего я мечтала попасть на бродвейское представление. Мы с мамой состояли в клубе «Мелодии месяца» и ежемесячно получали по подписке новый альбом с песнями из бродвейских постановок. Я знала наизусть все песни из лучших мюзиклов и лучшие песни из плохих мюзиклов. Мама обожала мюзиклы, но не любила Нью-Йорк – говорила, что там развелось слишком много жуликов, наркоманов и маргиналов.
– Что будем раскрашивать? – спросила Иззи, перебирая стопку раскрасок высотой в шесть дюймов.
– И медсестра тоже там? – спросила я доктора Коуна, кивая в сторону окна.
– Медсестра?
– Кто-то же помогает вам с пациентами.
Доктор Коун засмеялся.
– Я психиатр. Я врач, который лечит мысли. Зависимости, навязчивые идеи. Я не копаюсь в человеческом теле.
– А-а.
Мне стало интересно, считала ли моя мама психиатров такими
