- Громче.
- Горло болит "громче".
- Горло надо полоскать риванолом. Ну?
- Спасибо! - заорал Ромка так, что на диване зашевелился дремавший дедушка Саша.- Можно выйти из-за стола?
- Пожалуйста,- кивнула бабушка Шура. Она помыла в фарфоровой полоскательнице тарелку, вытерла, затем сняла пенсне и протерла стекла.
Пока бабушка была без пенсне, Ромка успел выхватить из хлебницы горбушку и сунуть в карман. Этого бабушка Шура без пенсне не заметила, но она заметила другое:
- Ну-ка, ну-ка, подойди поближе... Что у тебя с шеей?! Боже мой! Немедленно в ванную! Мыть с мылом! Немедленно.
- Что такое, что такое?-встрепенулся дедушка Саша, но из дремы не вышел.
- Я ее вчера мыл.
- Посмотри мне в глаза.
- Ну, позавчера. Каждый день, что ли, ее мыть?..
Бабушка Шура встала, взяла Ромку за руку, в другую руку взяла палочку, с которой уже несколько лет не расставалась, и повела внука в ванную.
- Не буду ее мыть,- упирался Ромка.- Сказал, не буду - и не буду!
- Тогда сиди здесь до вечера,- ледяным голосом сказала бабушка Шура, заперла дверь на крючок с той стороны, потушила свет, и стук ее палочки стал удаляться.
- Бабуль! Зажги свет. Вымою!
Бабушка Шура включила свет, но дверь не открыла.
- С мылом, я проверю.
Ромка с яростью стал тереть ненавистную шею в окружении корыт, развешанных по стенам. Через положенное время бабушка Шура освободила его, подвела к окну и не торопясь проверила чистоту шеи при помощи смоченной в -одеколоне ватки. Ватка не изменила цвета.
- Я- гулять! - рванулся к двери Ромка.
- Не забудь кашне, береги бронхи...
- А уроки? - спросила тетя Оля. Она навещала подругу и возвратилась раньше времени - обычно она засиживалась у подруг до ночи.
- Я все выучил,- неуверенно пробормотал Ромка.
- Сейчас проверим,- благодушно произнесла тетя Оля, вешая плащ на плечики.
Ромка поплелся за ней в маленькую комнату. Сел за стол на львиных лапах.
- Подложи подушку,- посоветовала тетя Оля.
От ее слов настроение у Ромки совсем скисло: "подложи подушку"-значит, тетя Оля намерена долго мучить его. Ромка безнадежно вздохнул. Но... кажется, все не так уж плохо: посидев буквально минутку, тетя Оля прилегла на постель, рука ее потянулась за штопкой. Тетя Оля беспрерывно штопала носки, Ромка всегда удивлялся, откуда она их столько берет. Многие носки были без пары - по одному.
Некоторое время тетя Оля молча штопала носки, это время Ромка делал вид, что учит уроки; он знал, что надолго тети Оли в лежачем положении не хватит. И верно: помолчав минут двадцать, тетя Оля потихоньку оживилась, и через несколько минут от начала оживления уроки кончились. Тетя Оля отложила штопку, закинула веснушчатые руки за голову и начала рассказывать о своей молодости, вернее, о своей жизни раньше (немолодой тетя Оля себя не считала и сейчас).
В молодых рассказах тетя Оля была очень деятельная, отзывчивая, добрая и заботливая. Рассказывала она о себе очень интересно. Интересно рассказывать она научилась, работая в школе, откуда ее уволили за постоянные опоздания. Это Ромка узнал от рыжих, а те - от матери.
Ромка слушал тетю Олю, забыв, что она рассказывает о себе. Потом тетя Оля встала с постели, достала из ящика стола старые письма и стала читать вслух те из них, в которых подтверждалось то положительное, о чем она только что рассказывала. Потом тетя Оля стала читать знаменитое письмо Геннадия Анатольевича к своей покойной матери, в котором он описывал первую встречу с тетей Олей. Когда хорошие слова в письме кончились, тетя Оля убрала его в конверт, откинулась на подушку и своими словами добавила недостающие: "...С какой восхитительной девушкой я познакомился!.."- прикрыв глаза, вспоминала она недовыражен-ные в письме чувства будущего супруга. Недовыразил он их, по убеждению тети Оли, из-за скромности. Ромка, затаив дыхание, слушал про тетю Олю.
- Тебе тогда было сорок лет? - наивно спросил Ромка.
- Кто тебе сказал такую чушь?! - вздернулась тетя Оля.- Мать? Чем заниматься сплетнями, лучше бы сына воспитывала! Мне было неполных тридцать восемь, но мне их никто не давал.
- А почему у дяди Гены отец попом работал? - спросил Ромка, чтобы отвлечь тетю Олю от гнева.
Тетя Оля с неудовольствием прервала рассказ о замужестве и долго объясняла племяннику, что, во-первых, не поп, а священник, во-вторых, бога нет, что Ромка знал давно и без нее в связи с Леной Шаровой, а в-третьих, несмотря на то что отец Геннадия Анатольевича был священник, он был неплохой человек.
- Тетя Оля, ну, я пойду,- ангельским голосом произнес Ромка.
Тетя Оля, погруженная в воспоминания, рассеянно кивнула.
Ромка заглянул к рыжим.
- Залазь! - крикнул Сереня.- Алик приехал, а тебя все нет и нет.
-- Вы уже обедали? - первым делом спросил Ромка. На огромной круглой сковороде лежали три котлеты и закостеневшие, подернутые желтым макароны.Ты больше не будешь? Я доем?
- Лопай.
- А где Борька? - спросил Ромка, подчищая сковороду.
-А-а, на дополнительные по английскому пошел. Давай по-быстрому, а то Алика опять увезут.
- Копилка где?
Сереня полез под кровать в тайник.
Побывки Алика Ожигина в Уланском год от года становились все короче: от пяти месяцев - в первые годы до нескольких дней - в последние. Каждый раз, когда Глафира возвращалась из больницы, она начинала плакать, потому что все больше и больше догадывалась, что Алик в больнице не только кричит и бранится, и лечат его не одними таблетками, иначе почему у него с каждым разом зубов становится все меньше и меньше. Но надежд на выздоровление сына она все-таки не теряла и совала санитарам деньги, чтобы были повнимательнее к Алику. Работала она теперь день и ночь.
Во время редких побывок дома Алик ходил замедленной походкой из конца в конец коридора и просил у всех закурить, кто бы ни появлялся в коридоре: у Доры, у Ромки, у рыжих, у Александра Григорьевича и даже у Александры Иннокентьевны.
Александр Григорьевич от страха терял речь и забивался в комнату, откуда почти не выходил, пока Алик был в Уланском, Александра же Иннокентьевна каждый раз внимательно выслушивала сумасшедшего и отчетливо, как нерусскому, теперь уже на "вы", потому что за время болезни Алик превратился из парня в мужика, говорила: "Алик, вы забыли, я не курю".
Побывочный костюм Алика все дальше и дальше отставал от моды.
В последний раз по коридору замедленной ненормальной походкой бродил странный лысеющий, растолстевший от лекарств человек в синем с белой ниткой довоенном костюме, доставшемся ему от убитого на войне отца, и в шляпе с высокой тульей и обвисшими от времени полями.
Ромка постучал в дверь Ожигиных; Сереня прижал к животу копилку - кошку с бантом. Глафира Николаевна лежала на кровати и храпела. Она теперь спала всегда, когда бывала дома. Даже на кухню не выходила готовить. Кроме своих подъездов она теперь мыла еще и поликлинику в Даевом переулке.
У окна спиной к двери сидел Алик. Перед ним стоял специальный станочек, на котором была распялена синяя авоська. Кошель ее Алик успел связать в прошлый раз, а ручки доделать не успел, потому что кинул в мать табуреткой, пробил ей голову и его увезли, замотанного в смирительную рубашку.
Сейчас Алик плел ручки. За окном гулюкали голуби.
- Дядя Алик, здравствуйте,- тихо, чтобы не проснулась Глафира, сказал Ромка.- Мы деньги принесли за велосипед, как вы просили.
- Дай закурить,- сказал Алик, не отрываясь от авоськи.
Сереня поставил на стол кошку, полез за припасенными специально для Алика сигаретами "Ароматные".
- Мы возьмем велосипед, да?-шепотом спросил Ромка.
Алик продолжал вязать, пуская дым в сторону.
- Вы попробуйте, какая она тяжелая.- Ромка взял ео стола копилку и поднес к Алику: - Попробуйте.
- Дай,- сказал Алик, выхватил у него из рук |ко-пилку и поставил на пол между ног.
Ромка с Сереней поняли, что сделка состоялась.
Кататься на велосипеде пошли во двор Уланского, самый большой двор в окрестностях. Двор в Уланском с неработающими фонтанами посредине был образован тыльной стороной Центрального статистического управления и фасадом Министерства авиации. На фасаде Министерства авиации наверху в каменных нишах стояли каменные темно-серые шахтеры - мужчины и женщины- с отбойными молотками на плечах, в руках и под мышкой. Назывался этот двор "Наркомат".
Сейчас наркомат был забит народом: уже неделю здесь снимали фильм "Застава Ильича". Снимали первомайскую демонстрацию: мимо кинокамер по многу раз проходили толпы народа, освещенные ослепительными прожекторами.
Главный дядька, маленького роста, седоватый, с усами, увидев велосипед, заорал, перекрикивая шум съемки:
- Рыжего мальчика на велосипеде - на фоне шахтеров! Быстро!
- Ехай! -приказал Серене другой дядька.- Вот отсюда - сюда. Как я махну, так и поедешь.
Сереня забрался на велосипед и, тяжело проворачивая педали, на расплющенных ненакачанных шинах покатился куда надо.
