Ознакомительная версия.
Бардин, надо отдать ему справедливость, не стал настаивать. Он ни разу в подобных случаях не нажимал. Обошлось, и продолжал, по графику, ходить.
Был еще случай. Это когда Пастернака исключали из союза нашего писательского. Михаил Иванович осторожно так намекнул: "Пастернак на вас, Владимир Дмитриевич, наябедничал: почему, мол, Дудинцева не трогаете? Он ведь раньше меня во всех странах свой роман напечатал!" Не помню, что я ответил Бардину. А вот писатель один... (не хочется называть имя бедняги, расстроится). Приходил ко мне писатель такой, специально приходил "помочь" мне подготовить свое выступление на Пленуме. И, как у таких уполномоченных водится, приступил с приговоркой, всегда одной и той же: "Старик, ум хорошо, а два - лучше". Я тогда сказал, что выступлю. Отчего же, мол, не выступить? То-то будет случай отвесить Суркову публично. Скажу: вот вы тут изощряетесь в клевете на писателей. И по мне прошлись хорошо, и не раз. Родину защищаете от врага. А я тут, перед вами, да что тут говорить, у меня, между прочим, отверстий от ран больше, чем у вас естественных отверстий. Что-то в этом роде наговорил. И в самом деле записался на выступление. Но, когда дошла до меня очередь, председательствующий предложил закрыть прения, хоть публика и кричала: "Дать Дудинцеву слово!" Видно, мой друг писатель доложил, как я хочу выступить.
Но о Бардине. С ним у меня знакомство закончилось внезапно, как обрезали. Дело было так. Нас с женой, как раз в период, когда меня всячески поносили с легкой руки начальства, часто стали приглашать на приемы в иностранные посольства. И вот однажды, после приема в шведс-ком посольстве, Ганс Бьоркегрен предложил подвезти нас с женой до дома на своей машине. Едем. Ганс наблюдает в зеркало заднего обзора и вдруг говорит: "За нами хвост". Во двор заезжать не стали. Решили уточнить, за кем хвост: за ним или за нами. Оказалось - второе. Не успели мы войти в подъезд, как запыхавшаяся пара граждан, оттолкнув нас, промчалась вверх, обгоняя лифт, только икры засверкали. А я, не будь дурак, захлопнув дверь, изящно так приподнял ножом скобу, которой прикрыта была щель для писем. Вижу, один уже у двери и манит пальцем второго. О чем-то пошептались, записали номер квартиры. А внизу, на лавочке у подъезда, уже наш передовой отряд - наши детки уселись между старушками. Оказывается, те двое, как спустились, стали расспрашивать, кто и как тут живет, в такой-то квартире.
И вот я, раздосадованный таким попранием моих прав гражданина, звоню Михаилу Ивано-вичу - номер телефона он дал на всякий случай. "За кого вы там у себя меня принимаете? - гневаюсь. - Нельзя же так топорно", - слегка ехидничаю. Михаил Иванович возмутился: "Это не наше ведомство, у нас так не работают. Я сделаю заявление". На том и кончился мой контакт с Бардиным, и если и велась дальше слежка, то действовали не так, не топорно. Больше я ничего подобного не замечал.
Был в Союзе писателей представитель от КГБ, общий для всех. Поставлен следить за моральным нашим обликом. Всем нам известный Ильин, полковник КГБ. Но это совсем другой - и по внешнему облику, и по своим, внутри себя поставленным, задачам. Он скорее следил за справедливым отношением к нам, писателям, и не считал в уме наши промахи. Во всяком случае, таким я его воспринимал. Он жил напротив моего дома, в том же дворе. Я с ним гуливал вечерами, беседовали. В основном говорил он, а я слушал. Ильин отсидел срок. Многие дорогие мне черты моего Свешникова из "Белых одежд", к которым, кстати, так недоверчивы читатели - не бывает, говорят таких справедливых, а тем более самоотверженных кагэбистов, - эти черты дал мне полковник КГБ Ильин. Даже фотография, которая у Свешникова висит на стене фотография с молодыми красноармейцами на коновязи у Кремля, а сзади виден Владимир Ильич, - ее я видел на стене в квартире Ильина. Так что я ничего не выдумывал, не из башки брал; ловил факты, которые мне преподносила время от времени жизнь. Может быть, именно поэтому варилось мое произведение так долго. Между прочим, моя единственная в те времена поездка за границу (в ФРГ) состоялась благодаря рекомендации Ильина. Вот так, не сочинил я кагэбиста Свешникова. Нет, были и "в органах" люди, думающие и сострадающие.
(Жена. Я хочу добавить еще об одном деятеле "из органов". Как зовут не помню. Были мы в Пицунде. В.Д. дописывал "Белые одежды". Год примерно 83-й, так что после Бардина много времени прошло. В номере рядом с нашим поселили некое лицо, не писателя. Его чрезмерная, вкрадчивая ласковость сразу насторожила нас, и мы заподозрили - "оттуда"! Впоследствии так и оказалось: тоже полковник из КГБ. Встретившись с нами раза два в Москве, как бы случайно (в сберкассе, возле гаража), он потом исчез с горизонта, видимо, за ненадобностью. А в Пицунде он был словно бы чем-то отмечен. К нему иногда заходили вечером - то один, то другой писатель. Непонятно, потому что в другое время никогда не видно было их вместе с нашим соседом. А однажды был такой случай. Вошел к нему в номер какой-то человек... За полночь сквозь сон услышали мы громкий, возбужденный разговор, звук пощечины и хлопок двери. Сосед не появился ни на следующий, ни на второй день. Мы забеспокоились и заглянули в его окно с общего балкона-галереи. А там... На кровати лежало неподвижно бледно-желтое тело. Мы, конечно, сейчас же звонить в администрацию... Сосед потом объяснял: заходил мой приятель давний... никак не мог очухаться с похмелья. Вот такой анекдот...)
Глава 27
ИСТОРИЯ С "МЕЖДУНАРОДНОЙ КНИГОЙ" (ЧАСТЬ II)
Ловлю себя на мысли: не много ли твержу о своих "подвигах". "Кому как а контроль?" - как говорил мой пьяненький сосед по Ново-Мелкову. И тут я должен приоткрыть некую завесу... Меня толкали. Да-да! Даже высказали такую мысль, что я вроде как подопытная морская свинка... Это я-то! Та самая, на которой ставят опыт. В данном случае советская система ставит. А еще, употребляя любимое сталинское выражение: "Оселок, на котором проверяется доводка инструмента, опять же той самой системы". И вот однажды, когда я лежал в больнице с очеред-ным инфарктом, пришел ко мне Толя Стреляный и утвердил на моем животе увесистый ящик-магнитофон - не дай бог, откину копыта, и пропадет мой "ценный жизненный опыт". Были и еще интересующиеся моим жизненным опытом, много интервьюеров. Я благодарен и Мама-ладзе, и Митину, и всем другим. Они приносили мне мои "речи", отпечатанные на машинке.
Однажды я посмотрел - вижу: обширный материал, можно писать на его основе задуман-ный мною роман. Назвал его, еще не рожденного, "Дитя". И тут Провидение, так помогавшее мне в создании двух предыдущих романов, вдруг положило мне предел. И вот лежу, прикован-ный к одру. "Но не хочу, о други, умирать; я жить хочу, чтоб мыслить и страдать". Пусть не написал я новый роман, пусть будет повесть.
Вот я и поразмыслил, лежучи, и пришло в голову: сколько на меня государство средств извело. И генерал в КГБ, и Бардин, и устройства всякие подслушивающие, и всякие преследова-тели мои - они же все на зарплате сидели. А зачем? Напрасный расход. Прошло не так много времени, и печатают мою книгу - не возбраняется уже.
Но, с другой стороны, они и ложку мимо рта не проносили. Вспомнил свою историю с "Международной книгой". О ней, о продолжении этой истории и пойдет разговор...
Живем мы, значит, с семьей в некоторой степени "на бобах". Проходит лет 10-15. Я вспоминаю иногда заманчивые обещания "Межкниги", но что поделаешь, коммунистический "Ажанс литерер" кушает мои гонорары, а мне и невдомек. Заграничные гости, правда, говорили мне кое о чем, но, как я уже рассказывал, родной "Межкниге" верилось больше. Однако в конце концов я начал подумывать, что, может быть, иностранцы говорят мне правду. Один раз мне показали некую датскую газету, в которой издатель опубликовал примерно такое объявление: "Несмотря на то, что советские издатели не платят нашим датским писателям, издавая наши книги у себя, и ссылаются на отсутствие Бернской конвенции между нами, мы, издательство такое-то, считаем своим долгом не лишать писателей гонораров, потому что они здесь соверше-нно ни при чем. Мы консервативные люди, наша фирма существует уже 300 лет, и мы уважаем авторов и считаем своим долгом платить им и, напротив, считаем непорядочным наживаться на этих людях. Мы заявляем, что за роман "Не хлебом единым" мы уплатили, и считаем своей обязанностью об этом печатно сообщить". Прочитав этот текст, я взял у кого-то машинку с иностранным шрифтом, заложил туда лист, раздобыл адреса 40 или 50 издателей, печатавших роман, и всем им написал по-немецки письмо такого содержания: "Уважаемый господин директор! Некоторое время назад мне стало известно, что вы напечатали такой-то роман, автором которого являюсь я. Не могли бы вы мне прислать один экземпляр книги для моей коллекции? С уважением - Дудинцев". Вот такая обтекаемая форма. Я не пожаловался этим иностранцам, что мне ни черта не платят и что мне не дают авторских даже экземпляров. Об авторских экземплярах в дальнейшем специально будет сказано. Вот. Такое письмо написал на немецком языке. Почему не по-русски? Немецкий язык единственный из иностранных, которым владею. Но почему не по-русски? Вот почему. Я слышал от некоторых товарищей, что в почтовой цензуре на письмах, которые на иностранном языке, сидят образованные люди. И не старые. Естественно, со свежими мозгами. И такие люди пропустят, пожалуй, письмо за границу. Поэтому я написал письмо на иностранном языке и, на удивление, не ошибся. Все письма прошли. И вскоре, месяца через полтора, из-за границы мне пошли ответы, один за другим. "Уважаемый господин Дудинцев! Мы очень рады, что наконец смогли установить контакт с одним из известнейших наших авторов. Это нам очень приятно. Но нас удивляет, что вы до сих пор не получили тех авторских экземпляров, которые мы вам сразу же послали, как только книга начала выходить, а это было 18 лет назад. Судя по тексту вашего письма, мы позволяем себе догадаться, что вы не получили и гонорара, который мы вам послали, и спешим вам, в подтверждение того, что наше издательство было по отношению к вам лояльно, послать копии бухгалтерских документов, из которых вы увидите, что с нашей стороны все расчеты с автором были произведены с необходимой точностью. А что касается авторского экземпляра, то я, директор издательства, все же вам посылаю из своей личной библиотеки книгу, потому что это первый случай, когда автор не получает причитающегося ему экземпляра". И затем идут отдельные пакеты с бухгалтерскими документами, где все черным по белому видно, что "Ажанс" расписался и печать приложил в подтверждение того, что он полностью все сгреб. Набралось таких писем десятка три. Они у меня в надлежащем месте были припрятаны в ожидании необходимых оказий. Вот. Получаю я эти книги один экземпляр, а от некоторых и три экземпляра, и получаю пакеты с документами, и тут уж мне все стало ясно. И возмутилась во мне волна против всех этих змеулов с их льстивыми ужимочками: "руки нам не будете подавать"... И вот я иду в "Международную книгу". Нет, я сначала кустарным своим, домашним способом сделал фотокопии. Потом я подлинные документы спрятал, как надо, и уже после этого положил копии в портфель и пошел с ними в "Международную книгу". И начал я там с ними разговаривать так, как это можно изобразить только в хорошем веселом фильме.
Ознакомительная версия.
