Второй пилот глядел как завороженный на стариков, взявших в свои руки инициативу. Их, казалось, не очень смущал вал торошения, который двигался к полосе: для этих льдов самолет - что маленькое насекомое.
Махоткин осмотрел приборы, назначение некоторых знал только теоретически, но то, что необходимо для взлета, мало изменилось с каменного века авиации.
После длительной стоянки двигатели зависали, давали заброс температуры, Иван Ильич время от времени позволял себе запрещенные приемы - щелкал кранами остановов.
- Не сумеем ли уйти на новую полосу? - спросил он.
- Нет, - отозвался Махоткин. - Все осмотрел. Пути нет.
- Уйдем в конец этой полосы, - сказал Иван Ильич. - Все-таки я проверю работу двигателей и систем и... Бери, Вася, общее руководство. КВС, считай, убит - выронил знамя.
- Что ж, - согласился Махоткин и, повернувшись к радисту, сказал: Читай молитву!
- Есть читать молитву! - почему-то весело отозвался тот и принялся читать карту предполетных обязательных проверок.
Ему отвечали: есть! согласовано! выставлено! проверено! норма!
Иван Ильич занял место бортмеханика на подвесном кресле, надел гарнитур и поправил лорингофон.
- Экипаж, выруливаем! - сказал Махоткин и снял машину со стояночного тормоза.
Проехал несколько метров вперед и стал разворачивать машину по малому радиусу. И порулил в конец полосы, подальше от вала торошения.
После того как Махоткин принял на себя командование, Иван Ильич стал обращаться к нему на "вы".
- Вы, командир, рулите, а я послушаю, как гремит нога.
Через минуту он вернулся и снова занял свое место.
- Ни черта не пойму. Моторы гудят, снаружи ревет.
Махоткин запросил разрешение на руление, хотя уже рулил вовсю.
- Руление разрешаю, - отозвался РП (руководитель полетов) прокуренным голосом.
Махоткин рулил неспеша, время от времени подтормаживал педалями; кабина при этом плавно уходила вперед, и самолет, как сказали бы моряки, подвергался килевой качке.
Махоткин прошел полосу до конца, развернулся и поставил машину на стояночный тормоз. Он испытывал давно забытое чувство маленького мальчика, который со своего велосипеда пересел на соседский и обнаружил, что соседский и выше, и удобнее, и даже послушнее в управлении. Старики переглянулись. И вдруг Махоткин слегка улыбнулся и подмигнул.
- Вас понял, - отозвался Иван Ильич.
Махоткин нажал кнопку переговорного устройства и дал команду:
- Стюарду и двум слесарям немедленно покинуть борт через задний люк! Немедленно!
И стал внимательно глядеть через переднее остекление вперед, в сторону предполагаемого взлета.
- Покинули борт, - доложил Иван Ильич. - Задний люк закрыт, лампочки горят.
Махоткин перекрестился.
- Трещина прошла вдоль полосы, - сказал Иван Ильич. - И вправо взять нельзя: торосы; влево некуда. Взлет по дуге. Дай ногу.
- Приготовиться к взлету, - сказал Махоткин. - Второй пилот - только на приборы. Крестинин, диктуйте скорость!
- Есть! - отозвался Иван Ильич.
- Экипаж, взлетаем!
- Скорость пятьдесят, семьдесят, сто, сто сорок, двести, - диктовал Иван Ильич - всех вдавило в кресла, неровности полосы перестали угадываться, - двести пятьдесят, рубеж, триста...
"Рубеж пройден - и дальше хоть издохни, а взлетай!" - мелькнуло в сознании.
Иван Ильич диктовал скорость, чувствуя внутренне, что творится безумие, которое так же объективно и непоправимо, как вал торошения, ломающий полосу. И безумие это - нарушение всех правил и инструкций, которые пишутся в авиации красным. Но в минуту сию ни о чем думать нельзя, главная его доблесть - выполнять свои обязанности, несмотря ни на что, служить дополнительными руками командиру, от которого зависели и техника, и жизни.
У самой воды Махоткин подорвал машину (кажется, на малой скорости) и дал команду:
- Убрать шасси!
- Есть убрать шасси! - отозвался Иван Ильич и нажал тумблер.
И только после того, когда загудели моторы и щелкнули замки, до него дошло, что делать этого не следовало. Но шасси соскочили с замков, и делать что-либо теперь было поздно. Однако ноги встали на замки убранного положения, створки с легким хлопком закрылись, загорелись лампочки.
- Шасси убраны, - доложил он. - Красные лампочки горят!
- Очень хорошо.
- Доверните на полградуса вправо, - уточнил курс штурман.
- Есть!
- Ой-ёй-ёй! Что же это мы, Ваня, с тобой наделали! - укоризненно покачал головой Махоткин. С его лица ручьями катил пот.
Иван Ильич подал ему платок и предупредил:
- Не свежий.
Махоткин пренебрег предупреждением и, сняв гарнитур, вытер лоб, нос, потом брови.
- Какой пример мы показываем молодежи! - продолжал Махоткин "мучиться" угрызениями совести. - Ведь мы давно списаны по здоровью. Как нам не стыдно!
- Да, нарушение... это... Взлетел не хреново, но подорвал на малой скорости.
- Врешь, Ваня. Нормально я подорвал, да и некуда было дальше разгоняться.
- Товарищ командир! - испуганно заговорил радист, придя наконец в себя. - Ваши слова идут в эфир!
- Да? Ой, как плохо! Что же мы, Ваня, будем делать с тобой? Мы наговорили на четырнадцать лет! Не дают поговорить.
Махоткин снял гарнитур, повесил на штурвал и сказал второму пилоту:
- Делай все, как учили, а я временно устраняюсь.
Заняли эшелон, взяли курс, стали на автопилот, второй пилот расслабился.
- Что же теперь будет? - спросил он. - Мы командира оставили на льду!
- Думаю, он не очень рвался лететь, - улыбнулся Махоткин.
- Как вы думаете, мне за это вклеют?
- Вклеют, будь спокоен, - пообещал Махоткин. - По первое число.
Никто никогда не видел его в таком веселом расположении духа.
- А-а, ничего! - отмахнулся второй пилот. - Зато летал с Махоткиным.
- Ты еще скажи, что летал с Громовым. Не поверят. Я отлетался в конце тридцатых, когда тебя на свете не было.
- Но... но...
- Об остальном молчание, друг мой. История авиации не должна знать о наших с тобой безобразиях.
- Что ж, буду молчать. Но поверят, что таскал вашу сумку?
- Если будешь очень убедителен. Жалко, что стюарда оставили, - сейчас бы он нам чаю подал и хлебца.
- Могу... это... знаю, как включать, - забасил Иван Ильич.
- Эх, Иван Ильич, - улыбнулся Махоткин. - Что бы мы без тебя делали! Ну, ступай. За приборами контроля работы двигателей слежу. Нравишься мне ты, Иван Ильич, вот и все.
- В самом деле, буду молчать, - сказал второй пилот. - Если скажу, что был вторым пилотом у Махоткина, скажут, что у меня мания величия.
- И об этом случае... Ну, что я показывал дурной пример молодежи, никому не рассказывай. Что здесь было? Говори так. Ты запустил двигатели и ждал своего любимого командира, а он, бедняжка, не мог пробиться сквозь разводья. Он бегал по берегу образовавшейся реки, ломал руки, плакал... И ты вынужден был взлетать, чтобы спасти технику. Что-то Иван Ильич застрял. Что с ним? Прилег отдохнуть? Что ж, это хорошо. Сколько он не спал по-человечески? Не могу сосчитать.
Глава четвертая
В воскресенье Николай Иваныч увидел на рынке Серафимовну - та хотела скрыться, но он нагнал ее.
- Чего бегаешь? - спросил он. - Ты ведь заметила меня.
- Вот еще!
- Читала газеты? - спросил он.
- Что такое?
- Ты что, ни газет не читаешь, ни ящик не смотришь?
- Смотрю иногда...
- Оказывается, Бог есть.
- Раньше сомневался?
- Гаденыш Сеня наказан. Из мелкого газетного пачкуна его превратили в безобидного смешного дурачка.
- Неужели? - удивилась Серафимовна. - Может, Иван Ильич? Он если ударит, то станешь дурачком.
- Ты что, не знаешь разве, что он на льду? У него алиби.
- Выходит, что ты все-таки отправил его в эскадрилью, - печально вздохнула Серафимовна. - Ну ты даешь!
- Ты о чем?
- Сам говорил, что это гробовой вариант.
- Я не отправлял - он сам отправился.
- Ты кому уши трешь? Ты мог запретить. То есть не разрешить.
- Я отбил радиограмму с запретом поднимать самолет в воздух - там в самом деле вариант хреноватый.
- Растолкуй мне, дуре.
- А-а, это долго объяснять.
- Можешь не объяснять. И ежику понятно, что ты подставил отца. Из ревности подставил.
- Дурища! Как я мог его подставить? - рассердился Николай Иваныч, чувствуя, что в словах жены правда, которую он скрывал и от самого себя.
- Сам знаешь, что подставил. И не коси под дурачка. Ты его отправил на гибель из-за меня. Тоже мне дуэль! Нет в этой дуэли благородства. Дантес ты, вот и все! Слушай побольше сплетни! Я знаю, откуда все пошло, - от Соньки.
- Ты про что? - спросил он, смутившись.
- Ну тебя в болото! Я дурища, а понимаю твои коварные замыслы. Твой отец ни в чем не виноват. Ни перед тобой, ни перед Богом. Запиши это.
- Не говори чепухи. Нашла Дантеса, умная голова! Да, на ледовой базе трудно, но он не боится трудностей. Он привык их преодолевать... Но все-таки кто из Сени сделал дурачка? В газетах и по ящику такой нефильтрованный базар поднялся! - воспользовался он лексикой бараков. - Перечисляют убитых журналистов, борцов будто бы за правду, а у каждого в кармане грубая зелень на мелкие расходы. Теперь из Сени лепят образ национального героя. И в памяти народной благодаря усилиям телевизионщиков останется его задорно-дебильная ухмылка. Кто его наказал? Любопытно.
