на груди маркером прямо на ткани написано «врач Телецкая». Со слов медицинских сестер Марина знала, что вся эта душная амуниция бесполезна. Ковидом переболели все врачи и мед. сестры отделения. Многие не по одному разу.
«Вы мой лечащий врач или дежурный?» Надо заметить, что лечащий врач – создание неуловимое. За почти три неполных дня болезни Марина не видела его ни разу.
«Сегодня и то, и другое,» – после некоторой заминки задумчиво ответила доктор.
«Температуру измеряли?»
«36,7,» – отчиталась Марина.
Врач черкнула что-то у себя в папочке.
«Слабость? Кашель?»
«И то, и другое понемногу.»
Доктор почему-то внимательно вслушивалась в ее слова.
«Сорокина, ты что-ли?» – внезапно нормальным голосом спросила она.
«Да,» – протянула недоумевающая Марина и вгляделась в лицо эскулапа. Разглядывать особо было нечего. Видны были только два глаза. Карих. Не накрашенных. Узнать кого-то по таким скудным исходным данным не представлялось возможным.
«Не узнаешь?» – верно поняла ее сомнения доктор. – «Астахова.»
«Не может быть! Со школы тебя не видела. И не слышала о тебе ничего, кажется,» – ахнула Марина.
«Да я не любитель по встречам выпускников таскаться.»
«Надо же, и я тоже.»
«Я сегодня на сутках. Загляну к тебе вечерком, после обхода, поболтаем.»
Обход – дело святое. День в больнице всегда проходит по строгому расписанию. В шесть утра в палату бодро влетала медицинская сестра, врубала свет, шлепала в живот укол гепарина (как и каждые шесть часов до и после) и уносилась дальше по коридору хлопать дверями. Уснуть вновь после такой шоковой побудки было невозможно. Потом, деловито поскрипывая, по коридору катили многочисленные капельницы, шуршали, совершая дежурный обход врачи и наступало затишье до вечерних активностей. Поход на другой этаж на компьютерную томография за день до выписки воспринимался как захватывающая экскурсия.
Астахова вернулась в половине одиннадцатого: «Не спишь еще? Хорошо.»
Она плюхнулась на стул и стащила с лица маску и очки: «Силов моих больше нет. И откуда такие придурки берутся? Не слышала, что через стенку творилось?»
Марина, конечно, слышала звуки, нехарактерные в это время для отделения: громыхание каталки по полу, спешный топот сразу нескольких ног, возбужденные голоса. В стационар Марина попала в удачное время – между двумя (бог знает какими по счету) волнами ковида. Пациентов было немного, поэтому обычно в коридорах было тихо. В двухместной палате она и вовсе находилась одна.
«Там одна дурища тюнингованная – больная на всю голову, таблеток для похудения нажралась.»
«Тюнингованная?»
«Ну такая знаешь, с надувными губами, острыми скулами, нарисованными бровями, сиськи тоже искусственные. В общем, инстаграмщица по полной программе. Они там все по одному лекалу сделаны. И без мозгов. Надо же было додуматься – лежа в «красной зоне» под капельницами жрать какую-то китайскую дрянь для похудения. Там на баночке одни иероглифы, ни слова по-русски. Хрен знает, что там за наркота. И врачам, разумеется, ни слова не сказала. А сегодня бац – сознание потеряла, попутно голову о железную кровать разбила, когда падала. Ягода малина, блин. Фамилия у нее такая – Малина.»
«Она жива?»
«Пока да. В реанимацию сволокли. Вся жопа в мыле. Присесть некогда. Одни идиоты вокруг,» – бушевала Астахова.
Марина смотрела на нее во все глаза и не узнавала. В этой усталой женщине с мешками под глазами, резкими носогубными складками, грубым голосом и циничным отношением к окружающим (не со зла, неизбежная профессиональная деформация медика со стажем) не осталось ничего от высокомерной зануды и аккуратистки Астаховой или от затравленной косыми взглядами выпускницы, прикрывающей фартуком выпирающий живот.
Что делает с нами жизнь? Куда деваются нежность и беззащитность, мечтательность и романтичность? Идут на растопку? Когда и как мы превращаемся в заморенных циничных теток? Можно ли соскочить с этого безумного поезда и остаться собой? Той, которой ты заканчивала школу, бегала на свидания, встречала рассветы?
Марина будто увидела себя со стороны, глядя на Астахову. Ведь и та ее не сразу узнала, значит и Марина стала совсем другим человеком. Незаметно, исподволь, словно та самая вода, которая камень точит, жизнь превращает романтиков в прагматиков, лириков в циников, робких в наглецов, а деликатных в хамов. Или все это изначально прячется где-то глубоко внутри каждого из нас, а потом просто просачивается наружу?
«А кого ты тогда родила?»
«Мальчика. Взрослый дядя уже. Тоже медик. Стоматолог.»
«Мы тогда помнится все гадали кто отец ребенка. Извини за нескромность, но не могу не спросить.»
«Да ладно, чего уж там. Дело давнее. Мамедов.»
«Мамедов? Не может быть!»
«Почему не может? Я знаю, что вы с ним в школе тоже это самое, еще до меня.»
«Да бог с тобой. По углам обжимались, тискались, но дальше ни-ни. Хотя он, конечно, уговаривал.»
«Не врешь? А меня то дуру уговорил. Лестно было, что он тебя бросил и ко мне переметнулся. Ты для меня в школе как заноза в заднице была. Завидовала тебе страшно. Смешно вспомнить.»
«Ты серьезно? Почему? Мы и не дружили то никогда. Так, постольку-поскольку,» – изумилась Марина.
«А черт его знает,» – пожала плечами Астахова.
Одноклассницы замолчали.
«Второй раз одноклассница ко мне в отделение попадает,» – задумчиво сообщила Астахова.
«Да? А кто была первой?»
«Бодрова. Это еще до ковида было. Она тут всего на сутки задержалась. Тяжелая была. Почти сразу в реанимацию отправили. А потом все. Черный мешок.»
«Она умерла???»
«Да. Ты не знала? Года два как. Печень отказала. Так-то. Ладно, пойду я, поспать надо, пока никто больше не скопытился.»
Утром, сразу после суток, Астахова вырулила со стояки и поехала собирать передачу на зону. Занятие было привычным. Сыну дали пять лет. Отсидел он уже почти два.
Температура у Леры спала только к утру. Оксана, спавшая урывками и бессчетное количество раз втыкавшая дочери подмышку градусник, чувствовала себя зомби. Она по-быстрому сварила куриный супчик выздоравливающему ребенку, растолкала Андрея, надавала инструкций по кормлению, лечению дочери и домашним делам и поплелась на работу. В такие дни, после бессонных ночей она особенно остро ощущала свой возраст. Да, очевидно, что она больше не юная козочка, прыгучая и заводная, а старая выдохшаяся кляча, везущая неподъемный воз. И сил у нее больше нет.
Хорошо хоть Андрей работает сутки через трое. Можно вывернуться и не брать больничный по уходу за ребенком, дорабатывая по вечерам. После работы Оксана добралась до дома, мечтая только о постели. Лера радостно выскочила ей навстречу: «А что ты мне купила?»
«Ничего зайка. Разве Вы не ходили с папой в магазин?»
Дочь отрицательно
