Ознакомительная версия.
- Ой, укусите! - сказала Алена, целуясь легко и привычно.
Он стал неумело разбирать плат на ее груди и стягивать с нее блузку.
- Да сама я, сама! - шептала Алена. Она умела сбрасывать блузку рывком - а юбку... так, наверное, вообще никто не умел. Перекрещивала ноги - сводя большие пальцы под подолом и, зацепляя его пальцами, тянула юбку книзу, пока та не слетала сама собой. Эрмитажный Рубенс возник пред влажным взглядом барина. Он уткнулся в ее груди, как младенец... пытаясь языком разделить их надвое...
- Щекотно! - сказала Алена и потянулась рукой к его брюкам.
- Минутку! - Он попытался помочь ей - и боялся, боялся... "Я желал бы быть сучочком, / Чтобы тысячам девочкам..." Все-таки прав Александр. Ужасное это ударение у Державина! Девочкам! (Он никогда не знает меры, Державин!) Река в кисельных берегах! Его нисколько не смущало, что в эту реку входил его младший сын, еще многие. Он молод, молод!.. Он повалил ее на скамью - еще не высохшую, и деревянный храм любви сомкнулся над ним.
- Божество! - шептал он. - Божество!.. - и так жадно, самозабвенно шептал, что она позабыла на миг свое вечное: "Ой, что вы!" - ей так никто не говорил! Сучок и задоринка! "Никогда б я не сгибался, / Вечно б ими любовался..."
Согнулся! Сволочь!.. Паруса отпарусили - будто не стало ветра.
- Ништяк, ништяк, - шептала Алена. - Не боись! Слишком прытки! Торопыжка вы у нас, торопыжка!.. - и пыталась поправить дело. Он как-никак был барин. - Сейчас, - суетилась она. - Сейчас!.. - знала свою силу. С ней такого не бывало... Мертвого с одра подымет, мертвого! А вот Сергей Львовича...
- Ладно, ступай! - сказал он и махнул рукой, как приговоренный.
- Это я виновата, я... Я еще не доспела... - Она пыталась пригнуть его голову к себе, прижать, успокоить. Но он отстранился. - Ну, какой вы, барин, право! Со всеми бывает!.. - Поцеловала, как маленького. - Зато в другой раз!.. - бормотала без стеснения. Он как бы не слышал. - У меня и с сынком вашим Львом Сергеичем как-то не вышло! А уж он - какой молодой!
- Иди, иди! - торопил он, отвернувшись. Хотелось плакать.
- В другой раз!.. - успокаивала она, натягивая юбку и блузку. - В другой раз!..
Добрая девка! Чего-чего, а доброты ей хватало! Она потом шла и шла, опустив очи долу и чувствуя себя виноватой. Осенние травинки - не иссохшие еще совсем, только мокрые - стелились перед ней на ходу.
"Я виновата, - думала она, - я виновата! Что скажет Арина?" (Ее она, как все девки, боялась больше всего.)
Сергей Львович меж тем сидел почти голый, не чувствуя, как остывает скамья... Жизнь прошла. Небо деревенской бани, набранное из косых досок, медленно опускалось ему на голову. Он вспомнил жену - утром, в папильотках. Алену он не вспоминал. Не было Алены. Он накинул на плечи шлафрок, в котором пришел сюда. Мокро, холодно... Камни, верно, уже совсем остыли. Никого не видеть! Ни жену, ни сыновей!.. Уныло оглядел себя. Один!
Ночью, в постели, он заплакал, и жена утешала его, как могла. Она что-то знала или догадалась... или не догадалась, но знала. Чутье женское?
- Зачем вы так? Ты? - шептала она, переходя с "вы" на "ты" и обратно. - Мы прожили с тобой хорошую жизнь! Не совсем плохую жизнь! - ...и прижимала его голову к груди, и целовала его в голову, и принималась всхлипывать вместе - или в такт ему. Все равно - у нее не могло быть лучшего мужа! Он так и уснул в слезах - в ее объятиях (3).
Утром от слез не осталось и следа - но поднялся он странный. Будто понял что-то такое для себя... Ходил из комнаты в комнату, останавливался у одного столика, у другого, у старого бюро Ганнибалов (все было не по нему!) - и принимался постукивать пальцем. Выстукивать. Один и тот же ритм. За завтраком почти не ел - и тоже постукивал по столу так, что Надежда Осиповна даже спросила:
- Что с вами?
Он не ответил. Он глядел на Александра. Искоса - но все равно было заметно. Был взволнован последнее время. Врачи скажут - все дело в волнении! В волнение же его ввел Александр своими делишками - там, на юге. Что грозило всей семье. Увы, я отвечаю не только за себя!.. О себе я не думаю... Разве дело во мне?.. Зашлют куда-нибудь всей семьей - и што-с?.. Бедный Лев, бедная Ольга!
А на следующий день - или через день - пришло письмо от Липранди...
Схолия
1) Некоторые исследователи считают эту строку прямой реминисценцией из басни Крылова: "Осел был самых честных правил..." Иные утверждают, что эта связь случайна.
Поездка Онегина к умирающему дяде, несмотря на длинное биографическое отступление о герое между началом и завершением ее (в Первой главе), приводит к тому, что первым фактически эпизодом романной фабулы является смерть, что редко отмечается пушкинистами. Меж тем это едва ли не ключ к роману. Вспомним, что другой герой - Ленский, "своим пенатам возвращенный", - так же сперва приходит на кладбище. Вспомним и двукратное описание могилы Ленского - в двух поздних главах "Онегина" - Шестой и Седьмой.
2) Лет шестьдесят спустя - чуть больше - эти стихи Державина будут включены в оперу на сюжет Пушкина.
3) Заметим вообще, какую роль в "Онегине" - этом романе о любви, о молодости и о молодых людях - играет тема старших, старшего поколения и неудачи их жизни. Отсюда стремление молодых - вырваться из этой неудачи. На том и строится романный сюжет. Письмо Татьяны - как крик о помощи и молитва о любви. Татьяна не хочет для себя судьбы ни мамы, ни няни. Каждое поколение начинает жизнь с того, что надеется прожить ее иначе, чем старшие.
"Моя тема - смерть!" - сказал Анджей Вайда.
Пушкин мог бы сказать о себе: "Моя тема - Жизнь в границах Любви и Смерти..."
Липранди[1] писал ему:
Дорогой Александр!
Чаю, вы не позабыли меня в вашем далеке - надеюсь, оно прекрасно,- и что встреча с родными после столь долгой разлуки вознаградила вас за некоторые страдания, какие вам причинили здесь. Юг очарователен, вам известно, но быстро приедается, как все сладкое, тем более что осень надвинулась незаметно, пляжи пустеют, милых фигурок на них становится все меньше и их часто закрывают от наших взоров - то тоскливый дождь, то унылые зонты. Зато балов становится все больше, однако, вам известно, я до них не охотник. Вы просили меня быть здесь вашими глазами и ушами - и я, кажется, понял, в каком смысле, - однако боюсь не справиться со столь почетной и таинственной задачей. Возможно, мой нюх полицейской ищейки, который вы отмечали во мне в странном сочетании с моим либерализмом - наблюдение, кое, признаюсь, льстило мне, - начинает мне изменять. Я ничего не вижу того, что вас занимает и о чем мог бы поведать с уверенностию. Семейство, чья жизнь как-то беспокоила вас, по-моему, в полном порядке. Месье, как всегда деятелен, хотя никто не знает, чего более в его деятельности - смысла или интриг; мадам обворожительна, в свете бывает нечасто, ее постоянно видят с ее кузеном, который, кажется, и ваш друг. Печать нежной меланхолии в ее лице, как обычно, небесного свойства. Девочка здорова и прекрасна. как все дети. Что еще? На этот счет только Вигель Филипп Филиппович, наш общий знакомый, несколько беспокоит меня своими смутными намеками. (Помнится, вы говорили, что он интересен лишь в первой части разговора: пока не переходит к теме мужеложества, у него этот переход как бы естествен, а нам, людям обычных страстей, порой трудно понять.) Вам ведома его классическая фраза: "Как ужасны эти смешанные браки!" - когда речь идет о связи гетерической, восходящей к Афродите-Пандемос. На днях он произнес ее в виду особы, о которой речь - причем месье, супруг данной особы, был где-то далеко, а мадам была в обществе своего кузена Раевского. Я был удивлен, пытался потребовать объясниться - но это было все одно, что вызвать на откровенность сфинкса. Вы знаете, как почтенный Вигель умеет почти одновременно и возводить очи горе и опускать их долу - и не отвечать на прямые вопросы. (Странное свойство!) Надеюсь, фраза сия не несла в себе ничего особенного, кроме разве самого желания Ф.Ф. казаться владетелем тайны. Впрочем, он, кажется, сам собирается писать к Вам. Он мне об этом говорил. Недавно был в Кишиневе, там все вас помнят и разговоры о вас скрашивают любую беседу.
Пишите и ко мне - ежли Вам не скучно!
С сердечным уважением - Ваш И.Липранди[2].
[1] Л и п р а н д и И в а н П е т р о в и ч - приятель Пушкина по Кишиневу, потом Одессе (где служил чиновником особых поручений при Воронцове). В ту пору - пылкий либералист.
[2] Письмо не сохранилось. "Обширная переписка Пушкина с Липранди до нас не дошла". (Л.А. Черейский. Пушкин и его окружение. Л., "Наука". 1976.
- По-моему, Александр, вы вчера получили письмо! - сказал Сергей Львович за завтраком. (Нужно бы сперва отереть губы салфеткой - на нижней явно след яичного желтка. С испачканной губой все могло прозвучать не так весомо.)
- Да, - сказал Александр, не ожидая подвоха. - Из Одессы, от приятеля!.. - Тон был беспечный. На самом деле он все время думал о письме. Ее все время видят с ее кузеном... Печать нежной меланхолии...
- Я бы желал ознакомиться с ним, - сказал отец почти торжественно.
Ознакомительная версия.
