- Что ты, что ты, миленький! Из родного-то дома?
- Не родной он мне, этот дом! Уйдём...
- Кому мы нужны?
- К Тепляковым попрошусь. У их хоромы великие.
- Эко задумал! – испуганно косилась на дверь Клавдия. Ей и самой было невтерпёж повседневно слушать гундявый голос мужа. Но что делать, если такова судьба.
- Заходите! – пригласил Сазонов, откладывая в сторону палку. – Разговор есть.
Дугин, увидев, что председатель один, облегчённо вздохнул и присел на краешек скамьи.
- Сын где?
- Дома. Где ему быть?
- Про Фёдора спрашиваю.
- Так и говори. Того где-то чёрт носит. На станции, говорят, сцепщиком устроился.
- Не скроется. Всё равно судить будем.
- А мне что! Судите. Совсем от рук отбился.
- Теперь другой вопрос... Шура Зырянова у вас в качестве кого? Батрачка, что ли?
- Все бы так батрачили! – обиделся Дугин. – Раз в день печь по- свойски истопит, дак что? Сам знаешь, баба у меня что сноп...
- Платите ей?
- А как же.
- Крыша у них совсем прохудилась. Перекрыли бы...
- Это обязательно, Алёха! Ближе к лету перекрою. Сейчас тёса нет.
- Заодно и школу подремонтируйте – протекает.
- Это всегда пожалуйста.
- Ещё одна просьба. Сын ваш старика Сундарёва обидел... Золотой старик! Таких людей беречь надо, чтоб по двести лет жили. А мы им жизнь укорачиваем...
- Чем он тебе приглянулся? В колхоз и то не вписался...
- Доживёте до ста лет, погляжу, какой из вас колхозник будет.
- На печке-то лежать не изробился...
- Зато внучка за двоих трудится, – нахмурился Сазонов.
- Это – работница! Тут уж ничего не скажешь. Федька мой давно облизывается, как кот на сметану... Кабы поумней – снохой стать могла...
- Не в коня корм... Вы вот что, Михей Матвеич, – вдруг смутился Сазонов, оттого что приходится учить старшего. – Идите к Семёну Саввичу и повинитесь: мол, Фёдор не со зла скандалил, пьяный был...
- Я уж винился.
- Лишний раз скажете, язык не отсохнет. Да и вам наука: держите сыновей в узде.
- Их удержишь!
- Передайте ему вот это, – Сазонов вручил Дугину трость. – От Фёдора, мол...
- Нет, Алёха! не могу... Трость вон какая дорогая! Её бы при царском режиме князья либо графья носили... А ты за так отдаёшь...
- Не вам ведь, старику. А он мне подороже, чем графья или князья.
- Ну, Сазонов! – удивлялся Дугин. Выходя из сельсовета. – Вот отчебучил! «Подороже, чем графья и князья...» Ну-ну! Знаем мы вас. Небось под Катьку полозья подкатывает! Неспроста же...
Подле Сундарёвых, прислонившись к тыну, заглядывал в окна Митя Прошихин. Дугин подождал, что он будет делать, но Митя, как лягавая, сделал стойку и замер. Кто знает, сколько он ещё простоит вот так. Михей ткнул его тростью.
- Тут без меня не выгорит, Алёха! Шибко много охотников!
- Не поддаётся она, – пожаловался Митя. – А мне бабу в дом надо.
- Я тебе то же толкую: сразу не выйдет.
- А когда? – с нетерпеливым отчаянием спрашивал Митя. – Ты скажи, когда?
- Ишо одно дело сделай – помогу.
- Не омманешь?
- Моё слово – олово.
- Ну, сказывай.
- Об этом на улице не договариваются. Придёшь ко мне в сумерки – скажу.
- Приду... Необходимо приду.
- Из сеней – слышно было – вышла Катя. Дугин открыл калитку.
- Это Сазонов велел передать, – сунул девушке трость и, не попрощавшись, вышел.
- Эй, – догнал его Митя.
- Чего тебе?
- Про амбары-то никто не знает?
- Пшёл! – отпихнул его Дугин.
- А трость зачем подарил?
- Сазонова спроси.
Дома управлялась Шура. Она жила с матерью через два двора. Из всей живности была у них тощая, крикливая свинья, которая визжала целыми днями.
- Чего она орёт у вас? – как-то полюбопытствовал Михей.
- Голодная, вот и орёт, – заохала мать Шуры, нестарая ещё, слепая женщина.
