- Все одни, все сами... сироту вы горемычные...
- Мы не сироты! - обиделась Феня. - У нас и тятька есть и мамка!
Евдокия погладила Феню по волосам, покачала головой, потом отозвала Саньку в сени и шепнула:
- Ты поскорей поправляйся. Рыбка, она ждать не будет. Говорила я с мачехой - она тебя не держит, иди теперь хоть на все четыре стороны.
- Говорила? - оторопел Санька.
Так, значит, мать знает о его сборах и не хочет его останавливать.
Но эта новость не принесла Саньке облегчения.
- "Бедные, горемычные"! - передразнила Феня Евдокию, когда та наконец ушла. - Какие мы горемычные!
Вон у Тимки родная мать, а спуску не дает. А меня мамка только один раз за уши подергала, когда я в сметану пальцем залезла. И то не больно. А тебя и совсем никогда не дергает.
Феня вдруг разжала ладонь и положила на стол липкую конфету:
- Вот! Не нужно мне. Пусть мухи лижут. - И она печально посмотрела на брата. - И что это с мамкой нашей стало? Как неживая ходит. И по ночам не спит.
- Из-за тятьки, поди, все?
- Из-за тятьки, само собой. И через тебя еще.
- Через меня?
- Знаешь, как она расстроилась, когда мешок твой разбирала! А там и белье, и полотенце, и колодки сапожные... Ты от нас уйти хотел? Да?
- Куда уйти?! Мы с Петькой рыбу ловить собирались. - Санька низко наклонился над скатертью, словно впервые заметил, какие интересные на ней цветы и узоры.
- С колодками-то за рыбой! - вздохнула Феня. - Так не бывает. Мамка сразу догадалась, что ты задумал. "Ни в грош он меня не ставит, - это мамка про тебя так говорила, - только слава, что под одной крышей живем".
"Как это ни в грош?" - хотел было запальчиво вскрикнуть Санька, но Феня смотрела с такой укоризной, что он еще ниже склонился над столом.
- "И жизнь, говорит, ему наша неинтересная, - продолжала Феня. - И не поговорит никогда по-людски. Все швырком да броском". А знаешь, мамке одной как трудно! Вчера пришла с поля, села на порожек разуваться, да так и заснула. Уж мы ее будили с Никиткой, будили... - Феня вдруг прижалась к брату и горячо зашептала: - Ты просто глупый, Санька... совсем глупый... Она же, мамка наша, самая хорошая!
Пожалуй, впервые в жизни Санька не нашелся, что ответить сестренке. Он не фыркнул на нее, как обычно, не засмеялся, а только освободил руку и молча направился к двери. У порога остановился и, не глядя на сестренку, тихо спросил:
- Как там с пшеницей на участке у Векшина... не слыхала?
- Сказывала Маша... Они ее поднимать начали, а потом перестали.
- Почему?
- Дедушка, говорят, запретил.
"Так я и знал - засыплются!" - с досадой подумал Санька и вышел на улицу.
Утром прошел дождь, и вода стояла во всех ямках и выбоинах, будто земля продырявилась от старости, и в дырках виднелось голубое небо.
Мальчишки били по лужам, длинными жердями, обдавая друг друга брызгами воды.
Стараясь не попасть им на глаза, Санька юркнул в огород и огляделся.
Погреб в дальнем углу огорода завалился, зарос высокими цветами иван-чая, молодыми березками; огородная изгородь покосилась, бурьян и крапива подступали к самым грядкам.
Санька достал косу и принялся за работу.
Крапива была высокая, старая, жилистая и, падая на землю, все старалась задеть Саньку своими злыми зубчатыми листьями. Но мальчику казалось, что в руках у него уже не коса, а дивный меч-кладенец, а крапива - полчище злых врагов и он бьется с ними не на жизнь, а на смерть.
Вскоре в огород заглянула Феня.
- Брось косу, брось! - закричала она, бегая вокруг брата. - Мамка что наказывала? Ты больной, тебе лежать надо!
Но Санька так широко и яростно размахивал косой, что подступиться к нему было невозможно.
- Запустили тут без меня, - ворчал он. - Не огород - лес дремучий.
Феня посуетилась, покричала, потом отыскала грабли и принялась сгребать крапиву в яму около изгороди.
Разделавшись с крапивой, Санька взялся за бурьян.
Неожиданно Феня оглянулась и заметила Федю и Машу. Перегнувшись через изгородь, они с таким видом смотрели в огород, словно видели там что-то необыкновенное.
Позади Маши стояла Долинка и жевала подол ее платья. Но девочка ничего не замечала.
- Косит, косит, - шепнула она Феде и полезла через изгородь.
Трухлявая перекладина не выдержала тяжести, переломилась, и Маша полетела в яму, набитую крапивой.
Феня прыснула в рукав. Маша мигом вскочила и, как ни сильно обожгла ее крапива, тоже рассмеялась. Потом подбежала к Саньке и схватила его за руку:
- Косишь? Да? И не болит ничего? Теперь все можно?
- Можно, - кивнул Санька, - хоть завтра на сенокос.
- Вот хорошо, Саня! А мы-то думали!.. Федя, да иди же сюда!.. Ну что вы, какие... А еще тореадоры! Ну, поздоровайтесь!
Мальчики встретились глазами, потом неловко шагнули навстречу друг другу и крепко, по-мужски, пожали руки.
Маша перевела дыхание:
- Ну вот, давно бы так!
Долинка, точно догадавшись, что между ребятами полный мир и согласие, скакнула в огород и, лихо взбрыкивая ногами, принялась бегать вокруг ребят. Не стояла на месте и Маша. Крапива давала себя знать. Девочка то пританцовывала, то, поджав, как журавль, одну ногу, другой старалась потереть обожженное крапивой колено.
- Голы ноги не казать! - засмеялся Санька. - А ты поплюй, где болит, или землей потри.
Потом все они присели под тополем, и Санька узнал от Маши, что нового произошло в деревне за эту неделю.
А нового было немало.
Андрея Иваныча назначают директором семилетки. Недавно они вместе с Татьяной Родионовной собирали на беседу всех ребят, которые оставили школу, и их матерей. Разговор был долгий. Почти все матери согласились, что детям нужно вновь садиться за парты. Сейчас Тимка Колечкин, Ваня Строкин и другие ребята уже ходят к учителям заниматься. Занимается и Федя.
Санька растерянно заморгал глазами: ребята возвращаются в школу. Вот это новость!
- Ты, Саня, хорошо шел по русскому языку, - шепнула Маша, - помог бы Феде, трудно ему очень.
- Какой я помощник... сам все перезабыл, - смутился Санька и попросил рассказывать дальше.
- Андрея Иваныча в колхозе членом правления избрали, - продолжала Маша. - На днях собрание было. О Старой Пустоши говорили. Твоя мать колхозникам какую-то тетрадочку читала - в ней много чего про Пустошь написано.
- Это тятькина тетрадь, я знаю, - сказал Санька. - И что решили?
- Решили всю Пустошь целиком поднять. Татьяна Родионовна с учителем в район поехали, с планом.
- Это да! Это по-стожаровски! - одобрительно сказал Санька. Ему очень хотелось спросить о пшенице на пятой клетке, но он не решался.
Вдруг Федя сам заговорил об этом:
- На пятую клетку поглядеть хочешь?
Санька нахмурился. Разве это по-дружески - напоминать о том, что хотелось бы забыть навсегда, как дурной сон?
Санька поднялся и взял косу. Нет, никогда ребята не простят ему гибели пшеницы. И взрослые не простят, и Андрей Иваныч...
- Почему ты молчишь? - допытывался Федя. - Я серьезно спрашиваю.
- А о чем говорить! Не удалось ведь поднять пшеницу...
- Да он же не знает ничего! - Маша всплеснула руками. - Как с луны свалился... - И она потянула его за собой: - Пойдем на участок скорее, сам все увидишь.
- А дед Векшин... он же меня...
Но Маша только махнула рукой и рассмеялась.
Глава 32. "КОНШАКОВКА"
На участке ребята шумной гурьбой окружили Саньку.
- Здоров, тореадор?
- Как боевое ранение?
- Поправился ты на казенных харчах...
- Подождите, ребята, дайте ему прежде с пшеницей поздороваться. Маша растолкала мальчишек, подвела Саньку к пятой клетке. Здравствуйте, колоски, здравствуйте, зернышки! Это вот Саня Коншаков. Скажите ему, что вы живы, здоровы.
В другое время Санька, может быть, и посмеялся бы над таким странным разговором, но сейчас он молча опустился перед посевами на корточки. Каждый смятый стебелек пшеницы был поднят с земли, расправлен и привязан лыком к тонкой хворостинке. Кое-где колоски увяли, сморщились. Но таких было немного. Большинство стебельков стояли бодро, крепко вцепившись в землю корешками.
На второй половине клетки хворостинок уже не было, но и там пшеница была прямая, сильная, словно никогда Санькины колени не приминали ее к земле.
- Вы что, поднимали ее или нет? - вполголоса спросил Санька.
- Немножко поднимали, а потом бросили, - сказал Федя.
- А почему же она вся выпрямилась?
- За это твоего отца благодарить нужно.
- Тятьку? - Санька ничего не понимал.
- Его... Такой уж он сорт вырастил. - И Федя рассказал:- Отвезли тебя в больницу, а мы - на участок. Колышков наготовили, Тимка с Ваней Строкиным нам бечевок наплели из лыка. Начали мы каждый примятый стебелек поднимать да к хворостинке привязывать. Поднимем, подкормочку сделаем, польем. А стебельков этих знаешь сколько! Одну тысячу подняли, другую, третью, а им конца-краю нет. Поясницы у всех онемели. Семушкин так тот заболел даже. Тебя мы честили - поди, каждую минуту икалось. А на третье утро выходим на участок и видим: пшеница сама начала выпрямляться. Дедушка с учителем обрадовались и говорят нам: "Не надо теперь никаких хворостинок, это неполегающая пшеница. Сама встанет". И правда, на пятый день вся она и поднялась.
