— Ах, душечка, да ведь там тебя могут убить… подумай об этом!
— Не опасайтесь, милая маменька! я поступлю в такой полк, который никогда в сражениях не бывает… Смею вас уверить, добрая маменька, что я с своей стороны употреблю все усилия, чтобы не огорчить вас потерею сына!
Одним словом, Наталья Павловна не имела сил устоять против желания Яшеньки, и он, немедленно по выходе из гимназии, поступил юнкером в гусарский полк.
Что было бы с Яшенькой, если б он имел возможность продолжать службу, достиг ли бы он известных степеней или, сделавшись забулдыгою, погиб бы во цвете лет от неумеренного употребления пунша? — неизвестно. Дело в том, что спустя три месяца он должен был оставить службу: в это время умер его отец, и Наталья Павловна сочла долгом выписать Яшеньку к себе.
Свидание их было самое трогательное.
— Я буду услаждать каждую минуту вашу! — говорил Яшенька, сжимая в объятиях Наталью Павловну.
Наталья Павловна прослезилась.
— Ах, зачем я еще так молод, что не могу доказать вам на деле, как охотно подвергнул бы себя всем возможным лишениям, чтобы только успокоить вашу старость! — продолжал Яков Федорыч, увлекаясь благородною, великодушно-гусарскою стороной своей роли.
Наталья Павловна зарыдала.
— Маменька! не огорчайтесь! вспомните, что вы христианка! вспомните, что у вас есть сын, которого все благополучие зависит от вас! — снова продолжал Яков Федорыч, уже забыв, что за минуту перед тем он изъявлял намерение успокоить старость своей матери, а не от нее получать успокоение.
— Господи! благодарю тебя! — воскликнула счастливая мать, — Яшенька! ты не оставишь меня! нет, ты не уедешь от меня, друг мой!
— Маменька! я дал себе слово посвятить вам всю мою жизнь, и посвящу ее!
— Яшенька! мой друг! твой отец видит твою жертву и с небеси благословляет тебя!
На другой день, утром, покуда Яшенька спал, весь дом ходил на цыпочках и переговаривался шепотом, а Наталья Павловна в сенях отдавала приказания насчет завтрака и обеда. Наконец Яшенька встал, умылся, помолился богу и облачился в серую шинель.
— Маменька! — сказал он, поздоровавшись с матерью, — позвольте мне разделить ваши заботы по хозяйству!
Наталья Павловна прослезилась.
— Друг мой! — сказала она, — я вижу, что ты меня любишь! возьми в свое распоряжение погреб с винами, но в поле и в деревню я бы тебе ходить не советовала, потому что здоровье у тебя слабое, и ты можешь простудиться!
— Слушаю-с, маменька, — отвечал Яшенька, целуя руку у матери, — позвольте мне, милая маменька, поблагодарить вас за доверенность, которую хотя я и не заслужил еще, но постараюсь заслужить непременно.
И действительно, Яшенька в ту же минуту изъявил желание осмотреть погреб с винами.
— Маменька! мне нужно бы помощника! — сказал он.
— Твой Федька всегда в полном твоем распоряжении, друг мой! — отвечала Наталья Павловна.
Яшенька нашел, что погреб был в большом беспорядке; некоторые бутылки были совсем без этикеток; сорты вин были перемешаны между собой; в нескольких местах бутылки были поставлены в песок не боком, а стоймя и частью даже воткнуты горлышком книзу. Все это он на первый раз поспешил исправить, сколько можно.
— Погреб у вас, милая маменька, прекраснейший, — сказал он, воротившись в дом, — но в большом беспорядке… Я надеюсь, милая маменька, что вы позволите мне приказать взять того человека, который от вас был приставлен к винам, и наказать его на конюшне нагайкой.
Наталью Павловну несколько озадачило это предложение.
Кроме того, что она, в сущности, не была зла и не любила попусту прибегать к исправительным мерам, ее испугало поползновение Яшеньки на некоторую степень самостоятельности.
— Ах, друг мой! — сказала она, — я, право, не знаю! Конечно, Степка виноват, однако ж на первый раз можно бы ему только выговорить. Наказывать, мой друг, необходимо, но тоже зря это делать не годится. Вот ты займешься, приведешь все в порядок, и тогда…
— Маменька, вы ангел, я понимаю, что подданные должны, обожать вас! — воскликнул Яшенька, — будьте уверены, что я во всем буду следовать вашим предначертаниям и постараюсь привести свою часть в отличнейший порядок!
И действительно, с этих самых пор никто, кроме Яшеньки, не имел права войти в погреб, в котором он распоряжался как полный хозяин.
II
В неусыпных распоряжениях по погребу протекло для Яшеньки несколько месяцев, в течение которых он был совершенно счастлив. Хотя Наталья Павловна, вообще говоря, была довольна поведением Яшеньки, однако ж, как женщина сметливая, она не могла иногда не задумываться, глядя на него. С одной стороны, как хозяйке и главе дома, ей приходилось чрезвычайно кстати это полнейшее отречение от всяких притязаний на личность; с другой стороны, как мать, она не могла не чувствовать всей несостоятельности подобного существования. И часто, отходя ко сну после дневных забот, она предавалась долгим и мучительным размышлениям об ожидающей Яшеньку судьбе.
— Что-то уж чересчур он у меня смирен, — думала она, — даже занятия себе никакого найти не может, да и говорит как-то скучно…
И перед глазами ее, с изумительною отчетливостью, восставала белесоватая фигура Яшеньки с ее детски рассудительным жестом и детски же ограниченною речью. В ушах ее раздавались даже слова его, но господи! какая тошнота, какая пресность слышалась в этих словах! Как будто из целого лексикона слов он выбрал именно то, что ни для кого не оказалось годным, как будто для него существовал особый синтаксис, который и хорошие, по-видимому, слова посыпал маком и претворял в снотворные.
«Ведь ему, голубчику, не с кем даже слова перемолвить, — продолжала думать Наталья Павловна, беспокойно поворачиваясь на кровати, — ведь этак и в самом деле зачумеешь от скуки…»
И вслед за тем страшное, но, к сожалению, возможное предположение озаряло ее голову.
— А ну, как он взбунтуется! — говорила она уже вслух, — да отнимет у меня имение?..
Предположение было грозное, потому что имение действительно принадлежало не ей, а Яшеньке, и мысль Натальи Павловны усиленно работала, изыскивая средства к рассеянию Яшеньки и устранению опасности. Но она сама жила в такой ограниченной среде, ее собственный мысленный горизонт был так тесен, что, кроме нового блюда, которое на другой день и подавалось за обедом, она не в силах была придумать ничего, что могло бы придать разнообразие существованию Яшеньки. Правда, являлось и еще одно средство, средство тем более простое, что рано или поздно, по самому существу природы человеческой, нельзя было миновать его… Средством этим была женитьба. Но, боже мой, какая кутерьма поднималась в голове Натальи Павловны при этом слове! Господи! в доме заведется молодая хозяйка… Федька и Павлушка, Машка и Аниска, которые в настоящее время трясутся при одном имени Натальи Павловны, необходимо должны будут раздвоиться в своем трепете… староста Пахом тоже должен будет принять вид Януса… в комнатах, в которых теперь так просторно, вечно будет нечто постороннее… даже в саду, в деревне, в поле — везде будет смерть и теснота! При одной мысли о таких переменах спина Натальи Павловны покрывалась холодным потом, и образ невестки представлялся ей не иначе, как в виде скелета с раскаленными угольями вместо глаз и железными костями вместо пальцев.
— Да ведь этого не избежишь, однако! — шептал ей тайный неприязненный голос, — нельзя же роду Агамоновых угаснуть без следа… да и имение сделается тогда выморочным…
Эта последняя мысль чрезвычайно пугала ее; казалось нестерпимо, несовместно и дико, что вот триста душ, издревле принадлежавших роду Агамоновых, вдруг очутятся между небом и землею, без звания, без имени, в самом, по мнению ее, ужасном положении. И она вновь обращалась мыслью к женитьбе, перебирала всех соседей, отыскивая между ними барышень посмирнее и позолотушнее, но опасение занять в доме второстепенное место все-таки превозмогало все другие расчеты.
— Нет, уж будь что будет, а покуда я жива, не бывать здесь моей злодейке! — говорила она, — вот я умру — тогда пускай живет как знает!
И время шло, не приводя за собой никаких перемен. Но покуда Наталья Павловна сражалась с призраками, Яшенька, ничего не подозревая, продолжал вести свою отшельническую жизнь. Вставши поутру, он отправлялся к месту своего назначения, то есть в погреб, и всегда находил что-нибудь новое, доселе им не замеченное, но тем не менее представляющее обширное поле для дальнейшей деятельности и даже для усовершенствований. Провозившись там часа два, он возвращался домой, завтракал вплотную и отдавал отчет Наталье Павловне в своих занятиях.
— Ну, спасибо, мой друг, — говорила обыкновенно при этом Наталья Павловна, — я очень рада, что тебе со мною не скучно. Ты бы занялся еще чем-нибудь до обеда?
