– Рады служить великому государю даже до смерти! – ответили сотники.
Воевода одобрительно кивнул головою:
– А теперя с Богом и за дело!
Стрельцы ушли. Сергей пошел делать роспись, кому где службу нести, а воевода направился в приказную избу, где братья Жировы составляли ополчение из посадских и торговых людей.
В городе и посаде закипели работы. Таскали ядра, зелье, кирпичи и коты на стены; волочили пушки; стрельцы ходили с одного места на другое; Жировы каждый день скликали своих ополченцев и проверяли их.
Воевода на случай пожаров собрал баб и мальчишек и поставил над ними начальниками боярских и дворянских детей, снабдив их всех густыми мочальными кистями на длинных палках.
Всех охватило волнение, но по – разному.
Все ждали прихода Стеньки Разина, но тоже по – разному.
Воевода, дьяки, приказные, люди начальные и съехавшиеся помещики, бояре и дворяне ждали его как врага; посадские же, голытьба и некоторые из стрельцов ждали как избавителя.
Воевода чуял, что измена гнездится в городе, и своею ревностью портил дело.
Каждый день он ездил со стрельцами по городу и каждый раз кого‑нибудь да отправлял в пыточную башню.
– Я вас, воров, крамольников, насквозь вижу! – кричал он, разъезжая по посаду. – Я из вас веревку скручу! Я вам протру глаза.
– Допрежь твово протрутся и сами! – закричал раз кто‑то из толпы.
– Схватить его, собаку! – заорал воевода.
Стрельцы ухватили его. Это был рослый детина с дерзким взглядом.
– Так, молодец! А чтобы у тебя хоть и протерты глаза, а язык пустое не болтал, я тебе колышек в рот посажу! – сказал воевода. – Сведите его в башню да распорочку ему в рот, а там в тюрьму!
– Пожди, воевода, – роптали посадские, – будет и на тебя невзгода!
– Ох, будет битва великая! – говорил, вздыхая, каждый вечер воевода.
Что ни день, он посылал стрельцов за надолбы на разведки, не идут ли воры, и каждый раз стрельцы возвращались ни с чем.
Нетерпение росло.
– Господи, хоть бы скорее! – охал воевода – Пусть уж придет разбойник, да чтобы разом!
И все волновались.
Лукоперов, испив добрую чару вина, перед сном шел к своей дочушке и там делился с нею своими впечатлениями и мыслями.
– Слышь, дочушка, – говорил он, – воевода опять поджигателя поймал. Сегодня повесил. Нищие, говорят, пришли стены жечь, разбойники!
– Астрахань взяли! – говорил он в другой раз. – Бают, крови пролили! Ух! Кто боярин, того и секли. Воеводу с раската бросили!
Наташа дрожала и бледнела.
– На все воля Божия! – шептала она.
– Это ты истинно! Бают, это Божья напасть за грехи наши. Звезда появилась, слышь, в небе! Беззакония творим, вот! В Петровки на Москве‑то иные убоину едят! Ереси пошли всякие. Старец, бают, предрек государю: быть, говорит, трем бедам. Гляди: государыня померла, раз! Царевич помер, два! А теперь этот идет. Вот и три! О, горе нам, грешным!
И он плакал, тряся своей лысою головою, и Наташе становилось за него и больно, и страшно.
– Батюшка, да неужели нам вред сделают?
– Убьют, доченька! Коли город возьмут, всех убьют!
Наташа вздрагивала:
– Молиться будем!
– Молись, доченька, Пресвятой Богородице!..
Сын не любил его причитаний. Молодой и отважный, он не боялся боя и верил в возможность защиты.
– Ты, батюшка, только кручину разводишь! Шел бы в терем, что ли!
– Болит сердце, Сереженька. Как подумаю о Ваське, так и защемит. Тьфу!
– А чем Васька страшен? Как и всякий вор, быть ему на виселице!
– А до того?..
Время шло. Напряжение увеличивалось, потом упадало и нарастало снова.
Накануне страшного утра никому о беде и не думалось. Воевода здорово угостился со своими гостями, и все мирно разошлись по своим горницам.
И вдруг в утро раздался гул набата.
– Пожар! – вскричал воевода.
«Не к добру!» – подумал Сергей, быстро вставая с лавки. Они в одно время выбежали на двор. Горели стенные башни.
– Воры! – закричал не своим голосом воевода, бросаясь назад в горницы и хватая саблю.
– Затворяй ворота! К воротам! – закричал Сергей, но уже было поздно.
– Нечай, нечай! – кричали казаки, въезжая в посад.
Ожидавшие их посадские с диким ревом подхватили их крик и бросились на город.
– Нечай! – орали кругом, вливаясь в ворота, как лавина.
– Нечай! – кричали посадские.
– Нечай! – кричали казаки. – Многие лета батюшке нашему Степану Тимофеевичу и царевичу Алексею Алексеевичу! Добрые люди, не бойтесь! Мы вам дурна чинить не будем! Идите с нами на бояр и царевых недругов!
Сергей успел собрать отряд стрельцов и бился с ними у воеводского двора. Испуганные гости разбежались повсюду. Женщины в ужасе окружили воеводу.
– Идите в церковь, там защита ваша! – говорил им воевода.
– Где воевода? – орали казаки, рыская по городу. Подле Сергея рубились с яростью. Вдруг десяток рослых казаков накинулись на него.
– Ты его, Дубовый, живым бери! Заходи сзади, Кострыга! Так! Вяжи! – орал рослый, кривой на один глаз. – Нам его к атаману нужно! Тащи во двор.
Связанного Сергея поволокли на двор.
Он оглянулся. На земле, тоже связанный, без чувств лежал его отец. Рядом стоял воевода, низко опустив голову.
Кругом раздавались победные крики и стоны жертв. Кровь уже лилась рекою.
– Ну, ну, братики, вот и суд вам! Сам атаман идет! – заговорили казаки.
Сергей оглянулся, и лицо его дрогнуло, но он тотчас оправился, увидев искаженное лицо Василия, его злобой горящие глаза и кривую усмешку почти посиневших губ.
– Васька! – в ужасе вскрикнул воевода, и от этого крика очнулся старик Лукоперов для того, чтобы от страха лишиться снова чувств.
– Добро! – сказал, усмехаясь, Василий. – Спасибо, что хоть признали! Ну, воевода, судья неправедный, дошел и мой черед над тобою суд чинить. А с тобой, Сергей, да с твоим батюшкой тоже счет сведем! Только прости, коли расчет делать стану мелкою монетою! Ей, Кострыга, Кривой, Дубовый! – позвал он.
Что пережила Наташа за это все время? Душа ее в жизни не волновалась столько, сколько за месяцы со дня отцова гнева, но какие бы чувства ни волновали душу ее, все же любовь к Василию была для нее главным чувством. Ей казалось, не будь любви этой, умри Василий вправду, и она кончила бы тоже свою жизнь.
Ужас объял ее, когда отец сказал ей, что ее Василий совершил убийство и ушел к разбойникам, к страшному Стеньке Разину, но в глубине души она находила ему оправдание.
Он всегда был неукротимого нрава. Ему ли снести было расправу с ним Сергея? Не разбой разве был это? Сожгли усадьбу и все животы, увели холопов, а его избили почти до смерти. Спасибо, Еремейка спас, а то, слышь, собаки бы съели!.. И при этой мысли об обиде любимого человека лицо ее разгоралось, глаза сверкали, и она не любила брата своего…
А потом? Когда он пошел искать суда, разве не глумились над ним? Паша рассказывала ей!
Тут всякий разбойником станет, не то что он!..
Так думала она, стараясь оправдать своего возлюбленного, свою первую любовь, но сердце ее дрогнуло, когда она узнала про Стеньку Разина, про дела его и его товарищей.
И она вся замирала от своих горьких дум: любит она Василия, всем существом своим любит, без него ей жизнь не в жизнь, и в то же время не может она представить залитых кровью невинных жертв.
– Господи, просвети! – молилась она горячо в своей светелке, когда оставалась одна. – Мать Пресвятая Богородица, укрепи сердце мое в любви или ненависти, но дай покой!..
А покоя‑то и не давалось. Ночью ей виделись страшные сны. Видит она отца своего и брата на плахе, а ее Василий на их головы топором замахивается. Она бросается к нему и кричит: «Не погуби их!«А он смеется. «Глупая, – говорит, – как же мы свадьбу справим иначе!«И бьет их. Кровь брызжет кверху фонтаном, а Василий говорит: «Иди испей, тепленькая!..»
От таких снов просыпалась она вся в холодном поту и, сойдя с постели, начинала молиться, но и молитва не успокаивала ее встревоженного духа.
«Ах, если бы увидеть его, – думала она, – дознать от него подлинную правду!»
А как увидишь?
Он велел ждать, и она дала обещание, но когда они свидятся, Бог знает!..
Слышала она тревожные толки об ожидаемом нападении, замечала волнение и хлопоты ратных людей; каждый раз отец, приходя к ней, говорил с близости вора, и она в нетерпеливом ожидании встретиться с Василием думала: «Скорей бы вор приходил. Сразу узнаю!«Но как? Она не знала и даже не думала об этом.
Общее напряженное состояние проникло и в терем. Как‑то сразу кончились шутки и песни, и вместо них раздались плач и жалостливые причитания. Они терзали душу Наташи, и, когда она слышала проклятья разбойникам, ей казалось, что это клянут ее Василья, и она, бледнея, уходила в свою светелку. Не могла она любить разбойника и не могла разлюбить Василья. Душа ее словно раскололась надвое.
Накануне страшного дня ей как‑то особенно было неспокойно. Она весь день не находила себе места, плакала и молилась, а когда легла спать, ей приснился ужасный сон. Был он и страшен и дивен.
