Мою мать зовут Людмила Николаевна, но я ей позвонил, и мы договорились, что она станет Абрамовна. Она так смеялась, просто ужас! Потом мне дали телефон одного мужика, я и пошел к нему на квартиру. Там я просто обалдел. Это не квартира, а дворец, у него даже ручки на дверях, по-моему, из Эрмитажа. Он мне выдал новое свидетельство о рождении, где написано, что моя мать Людмила Абрамовна, еврейка. А я тогда получаюсь еврей. Я дома смотрел на себя в зеркало и думал, похож я на еврея или нет. Кажется, совсем не похож. Я читал где-то, что то ли Геббельс, то ли Гитлер исследовали евреев и описывали, какие они обычно бывают, как их распознавать. Вот ухо у них, как будто, должно быть ниже носа. Но у меня, по-моему, так и есть. Господи, хорошо бы хоть что-то было общее, а ведь там вдруг догадаются, что я не еврей, и не возьмут меня. Евреи бывают и светлые, но у них волосы обычно курчавые, а у меня прямые. Но все равно, мало ли, может у меня отец был русский, и волосы у него были прямые. Но я надеюсь, что меня не будут там очень подробно исследовать, хотя они и специалисты в этом вопросе. Можно, конечно, сделать обрезание, это, наверное, больно. Но мне сказали, что не надо, что там никто этого проверять не будет. Хотя, на всякий случай, это бы не помешало, конечно, мать еврейка — это хорошо, ну а если вдруг обрезание не сделано? Вдруг они меня тогда выгонят? Но я думаю, что до таких крайностей не дойдет. Ведь есть, в конце концов, и права человека. Может, я не хочу им показывать. Я, например, знаю евреев, у них нет никакого обрезания. Ну и в общем, я со свидетельством о рождении и еще с паспортом пошел в милицию. Там я показал свое свидетельство милиционеру и сказал, что раньше, до перестройки, я боялся говорить, что я еврей, а теперь не боюсь и хочу, чтобы в паспорте была записана моя настоящая национальность. Я еврей и хочу быть евреем. Милиционер посмотрел на меня, взял свидетельство и сказал:
„Пишите заявление!“ Ну я все, что требовалось, написал. Мне нужно было поскорее, потому что в ФРГ принимали евреев из Советского Союза только до двадцатого числа. А уж после двадцатого, будь ты хоть самый синагогальный еврей, ничего не поможет. Не примут, поезжай в Израиль. А в Израиль мне что-то не хочется, там у них свои законы, и вообще, гражданство дают только тем, кто примет иудаизм, почти как у нас до революции, только местечек для русских не хватает. Нет, быть на положении еврея среди евреев мне что-то не хочется. Это не для меня. У немцев, наоборот, комплекс вины перед евреями, поэтому евреям лучше всего теперь ехать в Германию, а там принимают только до двадцатого.“
x x x
Гриша собирался в рейс. Теперь он шел вторым помощником капитана. Он сдал все экзамены и даже английский язык. Ему помогали инопланетяне. В кармане у Гриши все время была круглая батарейка, которую он сжимал в потной ладони. Мама уже два месяца жила у свой подруги на даче, и он попросил Марусю приехать погладить ему рубашки, он их обычно стирал сам, и они были вечно грязные и серые. Но Маруся все равно их гладила, потому что перестирывать их ей было лень. Она погладила ему десять рубашек, а после этого он попросил ее зашить форменные брюки, которые опять разошлись в паху по шву. Гриша сидел за столиком, на котором, вместо скатерти, лежал старый календарь. Календарь был тряпичный, разноцветный. Гриша привез его из Австралии, на нем было написано „Happy new year!“ На столе стояли эмалированный чайник, чашка и лежал полиэтиленовый пакет с печеньем Гриша пил чай. Он съел уже все полкило печенья, что принесла ему Маруся. Гриша сидел в трусах, у него были очень толстые белые ноги и женская грудь. Он сидел на бархатном диване, рядом лежали одеяло без пододеяльника и подушка в серой засаленной наволочке. Он всегда спал так, причем обычно не раздевался. Он рассказывал Марусе про инопланетян, как они подсказывают ему, что нужно делать.
„Ты понимаешь, я делаю все, как они говорят, и еще ни разу не поступил неправильно. Наоборот; если я не совсем уверен, и не знаю, какой выбор мне сделать, они подсказывают мне, и все получается очень хорошо. Представь себе, я тут потерял ключ от сейфа с деньгами — а я в тот день должен был выдавать команде зарплату. Меня бы просто разорвали, а уж Боров наверняка написал бы на меня докладную. Я уже собрался писать ему рапорт, я все обыскал. Я был уверен, что потерял их, их нигде не было. И вдруг как будто что-то так тоненько звякнуло, что-то прошуршало, какое-то дуновение в воздухе Я смотрю — а эти ключи лежат на столе в пепельнице. А ведь перед этим там ничего не было. Я точно помню, я оттуда хобцы выбрасывал. А во время последнего рейса капитан и старпом напились и заснули, а у старпома как раз была ходовая вахта и мы чуть не сели на мелягу. Я спал — ведь это была не моя вахта, чего мне зря горбатиться. И вдруг меня кто-то толкнул и прошептал: „Иди в рубку“. Я вскочил и прямо в трусах туда побежал. Вижу — мы давно с курса сбились, с гирокомпасом черт знает что, а старпом храпит на койке в углу. И мы шли прямо на мелягу, да еще слева по курсу в двенадцати кабельтовых от нас — немецкий сухогруз. А если бы что случилось, ты думаешь, кто был бы виноват? Конечно я, ведь на меня и раньше все спихивали Меня и так постоянно все травили, на каждом судне, где бы я ни плавал. Везде. И все из-за КГБ, я же тебе все это уже рассказывал!“» — Гриша с сомнением посмотрел на Марусю. — «Они хотели меня извести и мстили за то, что я слишком много знаю обо всех их подлостях и секретах. Они не любят таких людей. Я даже боялся на машине ездить, они могли запросто мне устроить автомобильную катастрофу. Помнишь, я тогда вез на машине дочку первого секретаря нашего райкома, знакомую отца, был дождь, машину занесло, и я разбил правое крыло и лобовое стекло? Хорошо, что эта дура сидела сзади, иначе бы ее в лепешку раздавило, с ней потом истерика случилась. Я тоже здорово перепугался, у меня прямо руки тряслись, когда я из машины вылез. Впереди мужик на „Жигулях“, сволочь, меня не пропустил, и я в него вмазался. А он стал еще орать на меня, что у него новенькие „Жигули“, а я ему их разбил. И милиция приехала. Я тогда с трудом его уговорил, чтобы он в суд не подавал, и так на меня в пароходстве бочку катили, да еще бы и это. Стали бы характеристику требовать, там всякий моральный облик, а я ведь тогда только недавно в партию вступил, и мне могли такую характеристику дать, что и визу бы потом закрыли. А этот мудак, когда понял, что я плаваю, почувствовал, что я не хочу, чтобы в суд подавали и потребовал с меня шесть тысяч. И я не мог отказаться, откуда я знаю, может, он тоже из КГБ и нарочно мне эту катастрофу подстроил. Да еще эта дочка Покровского у меня в машине была, а у нее. между прочим, муж есть и даже ребеночек какой-то дебильный, наверное. результат пьяного зачатия, — они тогда здорово квасили вместе со своим придурком. Они даже ко мне в квартиру хотели прийти с блядями, потому что знали, что квартира пустая стоит, и родители тогда на даче были Я, конечно, так прямо не мог отказаться, только сказал, что отец должен приехать по делам. Они от меня и отвязались. И из-за этой автомобильной катастрофы я все свои деньги и всю валюту должен был отдать, чтобы эти сволочи не поднимали шума и все обошлось тихо. Как я мог один выдержать против всех этих подонков? Ты думаешь, это легко? Когда все за тобой следят, когда каждый твой шаг на учете? Когда каждый на улице подслушивает твои разговоры и даже мысли? Нет, ты скажи, ведь ты, конечно, считаешь, что все это бред? Я же не псих, как этот твой Костик, и даже медкомиссию прошел, а там, между прочим, был известный психиатр, доктор наук, профессор, и он признал меня вполне здоровым, хотя я и рассказал ему о своих контактах с инопланетянами. Сейчас об этом даже в газетах пишут. Он сказал, что я могу плавать… Нет, я вижу, что ты какая-то мрачная. А ты ведь должна радоваться, ведь теперь у меня действительно все хорошо. А раньше, когда меня все преследовали, и травили эти подонки из КГБ, ты была веселая и хихикала! Да ты и сама была с ними связана, не знаю, как сейчас! Ты, может, и теперь там работаешь, конечно, тебе не нравится, что мне теперь вы уже ничего — слышишь! — ничего не можете сделать! Передай своим друзьям, не знаю, как их там зовут, что до меня им теперь не добраться!»
Гриша удовлетворенно посмотрел на Марусю.
«Ты знаешь, я тут болел, то есть у меня чего-то заболел зуб, и я принял таблетку, но она совершенно не помогла. Тогда я взял вот это. — Гриша достал из кармана батарейку и многозначительно показал Марусе, — вот это, и приложил себе сюда. — Гриша приложил батарейку к щеке. — И зуб у меня сразу же прошел А ведь это тебе не голова болит, не живот, когда болит зуб, это так просто не вылечишь. Тут нужно лечить или удалять, да ведь ты сама знаешь, что я тебе объясняю. И он совершенно прошел, как будто вообще не болел. И еще — я тут сдавал экзамен на второго — и там была эта сволочь — ну ты понимаешь. Боров, с которым я на „Красножопске“ плавал, и он все задавал мне вопросы, он хотел меня завалить и так, и этак. А я этих вопросов не знал, ведь все равно всего не выучишь, я просто не успел их прочитать. Но они мне все время помогали, я слышал — у меня в ушах тихо-тихо — это слышал только я — все ответы. И я ответил все правильно.»
