Надо будет сразу после столовой от греха подальше окопаться в штабе, в своей радиогазете, а то под горячую руку Жора ещё заставит какие-нибудь стенды в Ленкомнате подновлять. Нужны сто лет этому столичному генералу наши стенды!
...Комсомольское собрание начинается на час позже намеченного времени в 20.00. Все комсомольцы сидят, уже кемарят, шуршат под столами газетами, перечитывают опостылевшие планшеты на стенах с соцобязательствами и цитатами из наших молитвенников - армейских уставов. Все приготовились, как обычно, отдохнуть от суматохи стройбатовской жизни, взвинченной сегодня ещё и визитом толстого брюзгливого генерала.
Как водятся, открывает собрание замполит роты младший лейтенант Касьянов. Мужик он неплохой, с нами держится по-людски, "выкает", особо командирствовать не любит, но здорово занудлив и говорлив. Вот и сейчас он встаёт, приглаживает розовой ладошкой жиденькие белесые прядки на розовом темени и включает фонтанчик своего красноречия. Любимая тема Коси - трудовая и воинская дисциплина. С неё он всегда и начинает.
- Скоко как вы сами понимаете можно говорить об этих молодцах в кавычках если можно так выразиться которые мешают всячески так сказать нормальной жизни нашего подразделения и можно добавить забыли как говорится о том к чему обязывает ношение солдатского мундира и звание в частности военного так сказать строителя...
Под журчащую, без запятых, речь младшего лейтенанта удобно думать о своём, размышлять, вспоминать...
Кося, когда прочитал перед самым собранием мой отчётный доклад, так разволновался, что начал заикаться. Он в момент сделался пунцовым и вспотевшим. Он принялся умолять меня смочить голову холодной водой, сделаться нормальным и быстренько состряпать обычный отчет. Поняв, что я чокнулся всерьёз, Кося помчался с моей тетрадкой в штаб части. Вскоре за мной прибежал посыльный ефрейтор.
В кабинете полковника Собакина сформировался мощный офицерский корпус, который по всем правилам демагогической тактики сразу взял меня в плотное кольцо словес, угроз, увещеваний и предложил капитулировать.
Я держался сколько мог.
Меня добил и уничтожил подполковник Кротких, мой непосредственный начальник по радиогазете, мой любимый офицер и до сего дня безусловно уважаемый мною человек. Я как раз и надеялся, что он поймёт меня, поддержит. Ведь он честный, умный и уже седовласый мужик. Ну неужели ему самому не надоела эта бесконечная вязкая елейная ложь!.. Я же ведь не к войне с Китаем и не к забастовке хочу призвать своих сапёров-комсомольцев, я же просто хочу сказать вслух то, что сами они видят и прекрасно знают. Да в конце концов, что же мы все с ума, что ли, посходили? Что же мы страусиный принцип существования сделали своим жизненным принципом?!
- Вот что, Саша, - сказал, как бы подытоживая нервный разговор, подполковник Кротких, - тут мы погорячились (он имел в виду Мопса и Жору), переборщили - ты нас пойми. Угрожать мы, конечно, не угрожаем (как раз угрожали, поэтому я ещё и держался), а, наоборот, просим, да, просим нас понять. Думаешь, у нас душа не болит за всё, о чём ты хочешь сказать на собрании? Ещё как болит! Так ведь наскоком все эти проблемы не решишь, надо сначала всё продумать, взвесить, спланировать... К тому же, мы уже начали подводить итоги к седьмому ноября, ваша 5-я рота реально претендует на первое место - понимаешь? Тебя мы вот туг тоже решили поощрить, как комсорга и как вообще отличного военного строителя - присвоить тебе очередное воинское звание сержант...
Передо мною на столе лежит та же самая тетрадка, только три первых листочка из нее выдраны. Теперь в ней слова и цифири нового, спешно набросанного доклада: социалистические обязательства... рекордная выработка... повышение уровня... процент выполнения...
Я смотрю на благородный красивый профиль подполковника Кротких, вынужденного из-за меня наблюдать ротное комсомольское собрание, на квадратную мрачную физию капитана Борзенко, на сонную равнодушную мордашку старшего лейтенанта Токарева, на вдохновенный розовый лик младшего лейтенанта Касьянова, оглядываю отупевшие от его речи лица сапёров и накачиваю во все фибры своей застоявшейся души решительность и спокойствие.
Я должен сейчас совершить поступок. Может быть, первый в своей ещё такой короткой и уже такой долгой жизни. Тот, настоящий, отчётный доклад отпечатался в памяти до последний запятой.
Господи, если ты есть, укрепи меня!..
Маша! Мария! Любимая моя чужая жена! Моя единственная и ненаглядная женщина, сказавшая мне вчера: "Неужели ты не понимаешь? Я не хочу, чтобы ты уезжал!.." Моя судьба, которую я встретил наконец и теперь уже не отдам никому, милая моя Маша, помоги!..
Я слышу:
- А теперь с отчётом о проделанной работе выступит секретарь комитета комсомола роты младший сержант...
Я глотаю три полных порции казарменного кислорода, встаю и делаю шаг вперёд. Прав...
* (Теперь откройте ещё раз первую страницу записок неизвестного и вы поймёте, почему я оставил в начале и оставляю в конце обрывки слов. Сложите их - звучит символично, не правда ли?)
1975-1988 гг.
