Наконец-то сегодня утром получено приказание главнокомандующего снять наш полк с охраны дороги и двинуть его в Харбин. Конечно, целый день идет суета и сутолока невообразимая: все готовятся, укладываются, собираются. Окончательно должны выступить 18-го Ноября. До Харбина пойдем по железной дороге, и что будет там, пока, конечно, неизвестно.
Я лично и большинство офицеров довольны тем, что идем дальше — сидеть тут ужасно надоело. Иначе относятся к этому перевороту те офицеры, к которым сюда приехали жены и семьи. Очень жаль нашего ветеринарного врача: он, бедняга, только что уехал встречать свою жену, которая едет к нему сюда с детишками. А тут такая неожиданная новость… Надеюсь теперь, моя дорогая, милая Кароля, ты поймешь весь смысл моих побуждений, которые заставили меня отклонить от себя большое счастье видеть тебя здесь. Как бы ты чувствовала себя здесь, узнав, что полк вышел на театр войны?
Теперь пять дней предстоит возня со сборами. Я очень удивился, не получив от тебя писем до сего времени. Твою телеграмму «ОСТАЮСЬ» я получил, когда возвратился из командировки. Со дня на день ожидаю от тебя письма. Ну что-то теперь будет с нами? Я при всяком удобном случае буду сообщать тебе, дорогая, о себе и о нашем полке, а ты делись этими сведениями как с моими родственниками, так и со знакомыми. Когда ты получишь это письмо, мы уже будем далеко. По получении этого письма, адресуй мне письма «в действующую армию на Дальнем Востоке. В 3-й Верхнеудинский казачий полк».
14 ноября.
Сегодня у нас та же суета, что и вчера. Товарищ Бобров поехал в Читу закупить медикаменты и перевязочный материал, а я занимаюсь здесь укладкой лазарета в походные ящики. Немного досадно, что приходится идти на войну в холодное время года, когда так легко простудиться. У нас погода все время стояла превосходная. До сего дня были тихие, прекрасные морозы в 18–20о, которые здесь почему-то переносятся гораздо легче, чем у нас в России. Снегу абсолютно нет, ни капли.
Сегодня вместе с этим письмом отправлю тебе телеграмму о нашем выступлении. Дорогая, милая Кароля, как больно сознавать все то, чему подвергнемся теперь, идя в Харбин! Не за себя я боюсь, но тебя, моя милая деточка, жаль! Больно за то, что ты, дорогая моя, будешь тревожиться и беспокоиться. Я во всяком случае обещаю тебе всегда при всякой вероятности уведомлять о себе. Если бы пришлось уже в скором времени покончить расчеты с жизнью, то ты будешь уведомлена об этом, а равно и о всяком несчастном со мной случае, моим товарищем, доктором Бобровым, который телеграфирует тебе. Если же все будет обстоять благополучно, то я сам буду тебе писать и телеграфировать.
Теперь опять хочется сказать тебе, моя дорогая голубка, чтобы ты в случае несчастья со мною не губила свою молодую жизнь и не связывала себя какими бы то ни было обещаниями. Зачем, мой ангел? Я знаю тебя, верю твоим чувствам и уверен, что живя и с другим, ты не выкинешь из своей памяти того, кто тебя так безгранично любит и кто так тебе предан. Хоть изредка ты вспомнишь обо мне и помолишься за меня своею чистою молитвой. Вот почему мой завет тебе, дорогая, что бы со мной ни случилось, ты живи, будь счастлива. Живи и облегчай, чем можешь, горе и страдания людские — особенно нашего бедного, забитого, но хорошего русского народа. Теперь из него тянут последние силы и соки, отнимают все дорогое и близкое сердцу ради неведомых ему благ и стремлений… Уж видно так Бог на роду написал! «Но придет же пора, и проснется народ, разогнет он могучую спину…» Дай Бог тебе дождаться этой поры и увидеть ее. Дай Бог тебе сил и терпения перенести свое горе и дожить до лучшей поры! А у меня одна к тебе просьба: не забывай меня и брата в своих молитвах!
Я иду дальше без страха и боязни, с твердою надеждою на скорое и счастливое возвращение, на радостную встречу и с тобою и всеми близкими и друзьями.
Приветствуй всех от моего имени, поклонись Ивановцам и сообщи обо мне тем, кого это будет интересовать. Приветствуй и целуй своих родителей и Грету! Сегодня еще напишу в Павловское, дяде, Александре Михайловне и Ивановым. От двух последних недавно получил письма.
Я вполне здоров и благополучен.
Ну, до свидания, моя хорошая, славная дорогая Кароля! Крепко, крепко обнимаю тебя и целую! Жму и целую твою руку! На всякий случай — прощай и прости за все, горячо любящий тебя и преданный тебе
Н. Кураев. Твой Коля.
Пиши, милая, о себе.
Крестьянин оставляет внукам дом и землицу. Лавочник — лавку. Царь престол и отечество. Промышленник или домовладелец, соответственно, промысел и доходные дома. Что оставляют внукам капиталисты и банкиры кроме капиталов, можно узнать из революционных хроник…
Мой дед, умерший до моего рождения, и бабушка, погибшая от голода в сорок первом году, каковую по младенчеству я помнить не мог, из предметов материальных, вещественных, осязаемых оставили наследникам тридцать четыре письма и связку документов.
Государя можно было бы обойти вниманием в рассказе о частной жизни моих предков, если бы самодержец не столь активно вмешивался в эту жизнь и не стал причиной появления этих тридцати четырех писем, коими я сегодня располагаю в подлиннике.
Вправе ли я таить это наследство или пользоваться им один?
В нынешние времена на рынок «ценных бумаг», это пока еще «поле чудес» для лукавых прохвостов, с благословения покровителей разного рода жуликов и мерзавцев выбросили массу векселей и обязательств, по сути дела, бумажек, едва ли пригодных даже для мелких, как выясняется, бытовых надобностей.
Во времена зыбкие, лукавые, постыдные, когда в умах проводится «переоценка ценностей», а в это время пронырливые базарные дельцы глумливо-снисходительно поглядывают на такой неходовой товар, как порядочность, совестливость, человечность, когда под лозунгом низвержения коммунистической идеологии идет отказ от демократических традиций XIX века, с его культурой, моралью, понятиями служения, самопожертвования, подвижничества, бескорыстия, когда на глазах растут невиданные мутанты вроде монархо-демократов, — не для потехи и барыша хочется обнародовать исключенные из обращения «векселя», делающие тебя богаче (по неизменному во все времена курсу ценностей!), чем больше ты по ним платишь…
Времена не выбирают! Да, ни у деда, ни у бабушки, разумеется, не спрашивали, затевая войну на Дальнем Востоке, как не спрашивали наших родителей о войне с Германией, а нас про Афганистан и Чечню. Нас не спрашивали, отдавая приказ стрелять в безоружных на улицах Санкт-того еще-Петербурга, и нынешней Караганды и Новочеркасска…
Но, может быть, это непростительная расточительность, непростительная слепота не видеть, что история пишется не только сидящими на тронах и толпящимися рядом с вождями. В эти же годы, в эти же дни другие люди, уже полузабытые и якобы превзойденные, писали свои страницы истории своей России…
…Как много страниц позора и бесславия хранит и предъявляет нам многострадальная история отечества, но от отчаяния и неизбывного стыда спасает мысль о том, как много свидетельств достоинства и нравственного здоровья нации еще не предъявлено, не открыто, хранится в непроглядных недрах, в том числе и в семейных закромах, — это наше богатство, наше наследство, наша опора, наше спасение.
ПРИЛОЖЕНИЕ:
I. В ходе русско-японской войны 1904–1905 года японская армия и флот продемонстрировали свое полное превосходство над русской армией и флотом.
Противнику не удалось превзойти лишь наших врачей, наш медицинский персонал, свою войну, работая в армии отступающей, терпящей поражение, они выиграли по всем показателям.
Спасение раненых, в первую очередь, зависит от быстроты эвакуации с поля боя и уровня работы полевой госпитальной медицины.
Защита личного состава армии от эпидемий и болезней, в первую очередь, зависит от уровня работы тыловых медицинских служб.
УМЕРЛО ОТ РАН:
русских — 3,7 на 100 раненых
японцев — 6,6 на 100 раненых
ПОДВЕРГЛИСЬ ЛЕЧЕНИЮ:
русских — 358.400
японцев — 314.000
УМЕРЛО ОТ БОЛЕЗНЕЙ:
русских — 9.300 — 2,6 % общ. числ. больн.
японцев — 27.200 — 8,1 % общ. числ. больн.
русские — 1 умерший от болезней на 3,6 убитых и умерших от ран
японцы — 1 умерший от болезней на 2,2 убитых и умерших от ран
II. Выпись из метрической книги, часть вторая: «О бракосочетавшихся за 1906 год»
Выдана Московской
Князь Владимирской, что в старых Садах, церковью
