Петер, Петер! — Надя вздохнула, вскочила в автобус, — до Щелковской нужно было проехать две или три остановки. Она вдруг вспомнила, что на улице Приорова находился ЦИТО — институт травматологии и ортопедии, — тот самый ЦИТО, в котором она провалялась пять лет назад чуть не два месяца, и который подарил ей Володьку… Но в какой стороне её шального, суматошного города он находился, она почему-то не помнила…
Надя подошла к милиционеру, курившему возле спуска в метро, и спросила как лучше отсюда добраться до улицы Приорова. Он не знал. А какой-то косоглазый мужчина, продававший тараньку и услыхавший её вопрос, подсказал:
— Надо доехать до Войковской на метро, а там сесть на троллейбус. До Приорова на троллейбусе остановок пять, вот только номер его какой — не помню. Но вы там спросите — вам каждый подскажет…
Хлопнули за спиной створы дверей и помчал вагон в кромешной темени подземелья. В вагоне не было света, и это Надю даже порадовало — можно было прикрыть глаза, немного расслабиться… Ей не так уж часто приходилось пользоваться этим видом транспорта — в театр добиралась на троллейбусе, если Володька не успевал на машине подбросить, и вообще предпочитала подземке все, что двигается по земле. Интересней в окно-то глядеть!
Щеки горели. Что же все-таки произошло в театре? Случайность? Или умышленно было подстроено? Лучше об этом не думать — все равно теперь не узнаешь… Но человек в черном — он уж точно оказался рядом с ней не случайно! Надя поежилась. С ним были связаны самые страшные мгновения последних, словно бы обезумевших дней…
Лучше вообще ни о чем не думать, — решила она, — так и свихнуться недолго: если погружаться во все это с головой. Приоткроешь лазеечку, отворишь только щелку сознания — и полезет всякая нечисть… И потом, я ведь уже у цели, — она пыталась утихомирить тревожно мерцавшие мысли, — вот только верну кота и…
Что будет после этого «и» она не знала.
До улицы Приорова она добралась сравнительно быстро, правда, троллейбуса пришлось ждать минут десять — и Надя едва не окоченела. Поднимался порывистый ветер, над сухими серыми тротуарами стелилась поземка.
Улица как вымерла — ни души!
Собак у них тут, в этом районе не держат, что ли? — сердилась она. Обычно в такое время собак выгуливают.
Было ещё не поздно — около девяти вечера.
А, вот он! Длинный линялый панельный дом, стоящий торцом к шоссе. Дом двадцать шесть.
Третий подъезд, пятый этаж. Поднялась пешком, позвонила в дверь — ни звука. Дома нет никого? Тишина… Подождала немного, позвонила ещё раз результат тот же.
Снова внимательно прочитала записку — под строкой с адресом накорябан телефон этой Люды: надо было прежде, чем ломиться в дверь, позвонить!
Надя порылась в сумочке, отыскала жетончик и вышла на улицу — искать ближайший телефон-автомат. Вдруг эта Люда просто не реагирует на звонки в дверь без предварительной договоренности по телефону… Народ сейчас пошел подозрительный — да и, правду сказать, — к этому все основания есть! Это ведь не Москва — сущий Чикаго!
Темень на улице — вырви глаз! Редкие фонари горели только на противоположной стороне улицы — возле светлых, упрятанных за сплошным забором, корпусов ЦИТО.
Ей почему-то стало не по себе — зря ребят отпустила…
Медленно тронулась по обочине пустого шоссе, озираясь в поисках телефонной будки. Сердце гулко забилось. Потому что внезапно, каким-то шестым чувством она поняла, что за нею следят. Кожей, спиной, затылком всем своим существом! И оно было гибельным для её — это чье-то невидимое присутствие…
Быстро домой! И сразу же позвонить Николаю. Все ему рассказать, повиниться за самодеятельность, передать телефоны и адреса.
Она заторопилась, почти побежала бегом к остановке троллейбуса.
Шороха шин на запорошенной мостовой Надя не услыхала — скорее, угадала чутьем и, не осознавая что делает, резко шарахнулась влево, в кусты. Ее все же задело, ударом бампера отбросило вбок — на землю. Метеллический вихрь промчался мимо, тускло отсвечивая красными сигналами поворотов — фары в машине были погашены…
Припадая на правую ногу, Надя бросилась бежать к освещенной проходной ЦИТО, находившейся метрах в пятидесяти впереди. Задыхаясь, распахнула дверцу дежурки. Старик вахтер ошалело уставился на ополоумевшую растрепанную девицу без шапки — та слетела где-то в кустах…
— Разрешите мне позвонить! Я… меня сейчас чуть не сбила машина!
Вахтер, ворча, — мол, сидела бы дома, — никто б не давил! — пододвинул к ней телефон.
Надя упала на стул, распахнула шубку, путаясь в длинных концах платка, повязанного поверх. Ее колотила дрожь.
Домашний телефон не отвечал — значит Володьки нет дома. Она растерялась: кому звонить? Николаю? Нет, сейчас нельзя его дергать стыдно! Попросила о помощи — он все сделал, подстраховал, хоть людей у него не хватает, а она… на рожон полезла — самовольно отпустила ребят. Вот и напоролась! И поделом…
Идиотка! Соплячка! Вздумала поиграть с судьбой. Николай ведь предупреждал, что с ней не в бирюльки играют…
Дрожащими пальцами сильно сдавила виски.
Хватит трястись, истеричка! Шальная дура! Вздумала изобразить из себя Шерлока Холмса вместе с доктором Ватсоном — верните кота! Ах, самодурка чертова! Вот сейчас тебя разотрут в порошок, наподобие той трухи, что в поезде с полки просыпалась… И правильно. Так и надо! Ты что, сразу не поняла, что означают эти слова — МАКОВАЯ СОЛОМКА?! В какую историю вляпалась?! Таких экзальтированных дур надо учить…
— Можно мне немного у вас посидеть, в себя прийти?
— Да, сиди уж! Чайник сейчас поставлю.
Старик вахтер включил однокомфорочную старенькую электроплитку, водрузил на неё видавший виды чайник и стал аккуратно разворачивать на клеенке пачку печенья. Почему-то при виде этого печенья у Нади сердце оборвалось.
Господи! — подумала она, — вот же ты, жизнь! Упакована ровными кусочками дней, друг на друга уложенных, ты — такая привычная, простая знакомая, — вдруг в один миг оборвешься, раздавишь и отлетишь… чтобы ложиться на стол к другим такими же ровными отмерянными кусочками…
Как бы я хотела сейчас быть этим вот стариком — все у него отгорело, все отжилось, бури все позади — только чай и сухое печенье осталось. Простая и ясная стопка дней!
Ну почему это все происходит со мной? Господи, почему? Что же делать? Ах да, позвонить. Но кому…
Телефона Петера она не знала — они так сумбурно расстались: ни он не успел записать, ни она не подумала… Да и не до того было! А потом обращаться к нему за помощью ей не хотелось — не хватало ещё иностранца в эту историю втягивать!
Маргота сейчас в театре — у неё «Лебединое». А если… Георгий! Грома…
Надя быстро открыла записную книжку на букву «т». «Театр». Завлит Георгий Шведов. 433 — 57–86. И набрала номер.
Гудки… а, нет! Сняли трубку!
— Георгий? Это Надя… Надежда Санковская.
— О, привет, Надь, рад тебя слышать! Что-то случилось — у тебя голос такой?
— Да нет, ничего особенного, просто… Слушай, ты не мог бы сейчас в одно место приехать? Ты извини, это наглость чудовищная — дергать тебя на ночь глядя! Вы наверно с семьей отдыхаете…
— Уже еду! — он по голосу понял: у неё что-то стряслось. — Ты где?
Надя коротко объяснила.
Через сорок минут Георгий появился в дверях проходной.
Глухой ночью Надя с Георгием пили водку в кухне на Юго-Западной. Перед тем они на минуту заехали к ней домой и накормили собаку. Горыныч кругами бродил по пустой квартире — Володи дома не было. И тогда они рванули к Громе — Надя просто не могла в эту ночь оставаться одна, и Георгий без слов это понял.
На часах — половина третьего. Разговор вился кругами. У ног хозяина дремала Чара.
— Слушай, объяснишь ты мне наконец или нет, что с тобой происходит? Грома видел, что она смертельно напугана, но при этом наотрез отказывается что-либо объяснить…
— Ну что ты к мне пристал? Плохо мне. Может такое быть с человеком? Могу я просто так посидеть — без дурацких допросов?
— Да, сиди ради Бога… Тоже мне, партизанка! Никто тебя не допрашивает. Не хочешь говорить — не надо! — он наполнил граненые стопочки. — Только зря ты так: глядишь, смог бы чем-то помочь.
— Никто мне не сможет помочь. Я сама, понимаешь? Моя каша — мне и расхлебывать… И впутывать никого не хочу. Потом, может быть, расскажу… Как-нибудь.
— Как скажешь! Давай озаримся, — они чокнулись и выпили. — Это наше озаренье порождает в вдохновенье! — продекламировал он нараспев. — У нас в институте такая присказка была. Очень мы её всем курсом любили…
— Грома… мне жутко неудобно. Что твоя жена скажет? Ввалилась к вам среди ночи, потревожила Лиду, наверное. Она спит?
