знакомые над нами подшучивали. Даже просто быть рядом с ней уже требовало от меня усилий, но прилагать их я не хотел.
Мы решили не подсаживаться к знакомым в кафе и вместо этого встали в очередь за мороженым. Марция попросила купить ей вдобавок сигарет.
Получив свои вафельные рожки, мы, прогуливаясь, пошли по многолюдной пьяццетте и вскоре свернули сначала на одну безлюдную улочку, затем на вторую и третью. Мне нравилось, как булыжная мостовая блестит в темноте и как мы оба, спешившись, вальяжно катим по улицам велосипеды, слушая приглушенное бормотание телевизоров, доносящееся из открытых окон.
Книжный магазин был еще открыт, и я спросил, не возражает ли она, если я заскочу. Нет, не возражает и зайдет вместе со мной.
Мы прислонили велосипеды к стене. За бисерной занавеской скрывалось прокуренное и затхлое помещение, уставленное переполненными пепельницами. Хозяин собирался уже закрываться, но квартет Шуберта [56] продолжал звучать, и туристы – парочка лет двадцати пяти – стояли у полок с литературой на английском, листая книги, вероятно, в поисках чего-нибудь с местным колоритом. Как это было непохоже на то утро, когда здесь не было ни души и слепящее солнце и запах свежего кофе наполняли магазин.
Я взял со стола книгу со стихами и принялся читать, и Марция ко мне присоединилась. Когда я собрался перевернуть страницу, она сказала, что еще не закончила. Мне это понравилось.
Увидев, что парочка рядом с нами собирается купить один из итальянских романов в переводе, я встрял в их разговор и посоветовал этого не делать.
– Вот, возьмите – в тысячу раз лучше. Хотя действие происходит на Сицилии, а не здесь, это, пожалуй, лучший итальянский роман нашего времени.
– Мы видели фильм, – заметила девушка. – Но неужели это лучше, чем Кальвино? [57]
Я пожал плечами.
– Кальвино и рядом не стоял, сплошной мусор и мишура. Хотя мне почем знать – я всего лишь ребенок.
Еще двое молодых людей в модных летних пиджаках, но без галстуков говорили о литературе с хозяином магазина; все трое курили. На столе рядом с кассой кое-как теснились бокалы, в основном пустые, и большая бутылка портвейна. Я заметил, что туристы тоже держат бокалы, – видимо, здесь была вечеринка в честь выхода какой-то книги и им предложили выпить.
Владелец лавки заметил нас и, почти извиняясь, что прерывает нашу беседу, одним взглядом спросил, не желаем ли мы пропустить по стаканчику. Я взглянул на Марцию и пожал плечами в ответ, как бы говоря: «Она, кажется, не хочет». Хозяин, по-прежнему молча, указал на бутылку и с шутливым неодобрением покачал головой – мол, жалко выбрасывать такой вкусный портвейн, хорошо бы мы помогли прикончить его до закрытия. Я наконец согласился; не отказалась и Марция. Из вежливости я поинтересовался, в честь какой книги была вечеринка. Стоявший в углу человек с книгой, которого я прежде не замечал, ответил:
– “Se l’amore”. «Если любовь».
– Хорошая? – спросил я.
– Полная чепуха, – ответил он. – Уж поверьте: я ее написал.
Я позавидовал ему. Позвидовал публичному чтению его книги, вечеринке, друзьям и поклонникам, съехавшимся со всех окрестностей, чтобы поздравить его в маленьком книжном магазине на углу маленькой площади в нашем маленьком городе, и оставившим после себя больше пятидесяти опустошенных бокалов. Позавидовал его привилегии принижать себя.
– Не подпишете и мне экземпляр?
– Con piaсere [58], – ответил он и, прежде чем хозяин магазина успел вручить ему фломастер, вытащил свою перьевую ручку Pelikan. – Не уверен, что эта книга для вас, но… – он позволил словам потонуть в тишине – с абсолютной покорностью, оттененной едва заметным напускным хвастовством; это выражение можно было перевести примерно так: «Вы попросили меня подписать книгу, поэтому я более чем счастлив сыграть роль знаменитого поэта, которым, как мы оба знаем, я вовсе не являюсь».
Я решил купить вторую книгу для Марции и попросил его подписать еще один экземпляр; в этот раз он добавил пышный завиток к своему имени и снова заметил:
– Думаю, эта книга и не для вас, синьорина, но…
Я снова попросил записать обе книги на счет моего отца.
Пока мы ждали у кассы, наблюдая, как продавец сначала бесконечно долго заворачивает каждое издание в блестящую желтую бумагу, затем перевязывает лентой и на ленту приклеивает фирменную серебряную наклейку, я подкрался к Марции и – быть может, просто потому, что она стояла так близко, – поцеловал ее за ухом.
Мне показалось, она вздрогнула, но не пошевелилась. Я поцеловал ее вновь. Потом, замерев, прошептал:
– Неприятно?
– Конечно нет, – прошептала она в ответ.
Когда мы вышли, она не выдержала:
– Почему ты купил мне эту книгу?
На секунду мне показалось, что спросит она не о книге, а о поцелуе.
– Perсhé mi andava, просто мне так захотелось.
– Да, но почему ты купил ее мне – зачем покупать мне книгу?
– Я не понимаю, почему ты спрашиваешь.
– Любой идиот поймет, почему я спрашиваю. Но не ты. Неудивительно.
– Я все еще не понимаю.
– Ты безнадежен.
Я взглянул на нее, напуганный нотками гнева и досады, звеневшими в ее голосе.
– Если ты не объяснишь, я начну воображать себе всякую ерунду и буду чувствовать себя ужасно.
– Козел ты. Дай сигарету.
Не то чтобы я не догадывался, к чему она клонит, скорее просто не мог поверить, что она и правда меня раскусила.
Может, я не хотел понимать ее намеки из страха, что мне придется ответить за свое поведение? Неужели я был сознательно неискренен? И мог ли продолжать притворяться, что не понимаю ее, не чувствуя себя при этом настоящим лицемером?
Вдруг меня осенило. Возможно, я не замечал все ее сигналы с определенной целью: чтобы вынудить ее действовать.
Осторожная и неэффективная стратегия труса.
Неожиданно эта мысль ударила меня рикошетом. Что, если все это время Оливер проделывал то же самое со мной? Умышленно не замечал, чтобы выманить?
Разве не это он подразумевал, заявив, что видел насквозь меня и все мои жалкие уловки?
На улице мы закурили по сигарете. Спустя минуту послышался громкий скрежет металла. Владелец опускал стальную решетку.
– А ты и правда так любишь читать? – спросила Марция, когда мы не спеша пошли по темной улице в сторону пьяццетты.
Я посмотрел на нее так, будто она спросила, люблю ли я музыку, или хлеб с соленым сливочным маслом, или спелые фрукты в летнюю пору.
– Не пойми меня неправильно, – осторожно продолжила она. – Я тоже люблю читать, просто никому об этом не рассказываю.
Наконец хоть кто-то говорит правду, подумал я. Потом спросил, почему она
