class="p1">— Подожди, я повернусь, — игриво предложила Реза и выгнула спину. Подол платья задрался до середины бёдер. Лазейкин удовлетворённо кивнул — деталь показалась ему интересной.
— Большие? — Реза провела ладонями под лифом. — В этом есть своя прелесть. — Лазейкин стрельнул глазами, вполоборота глядя на ценителя «больших». — Ой, аккуратней с ними. — Реза с детским возмущением сдвинула брови. Николай, очевидно, ослабил натиск. — Да-да! — жарко выдохнул Лозейкин. — Войди! Входи же! Ещё! Ещё!
***
В приёмную набилась дюжина молодых людей и мужчин в костюмах и без. Они бойко заскакивали в ангар, но завидев голые колени Лазейкина, резко останавливались, будто налетали на бетонную стену. Постепенно вновьприбывшие перезнакомились и скучковались. Кто-то стоял у стены, кто-то сидел напротив, но все неизменно шушукались и плохо скрывали улыбки, поглядывая на Лазейкина. Запиликал селектор. Секретарша, оберегая маникюр, сняла трубку двумя пальчиками.
— Хорошо, — кивнула девушка и закатила глаза. — Лазейкин и Тупиковский, пройдите, вас ждут.
Мастеровой поднялся и пошёл к полиэтиленовой завесе. Лазейкин замешкался было, но спохватился и бросился следом. Тупиковский скривился, услужливо отодвинул прозрачные полосы и пропустил «даму» вперёд.
Собранная наспех, но добротная декорация освещалась тремя потолочными прожекторами и одним напольным на треноге. Вокруг синего остова мерседеса с квадратными фарами стояли два верстака, инструментальный ящик на колёсиках и в три-четыре шага шириной стенка с дверью, выкрашенной под ржавое железо. Рядом с багажником машины лежал на здоровенном туристическом рюкзаке автомобильный домкрат-пантограф.
Режиссёр — субтильный, кадыкастый парень, увидев вошедших, закрыл глаза ладонью и простонал:
— Что это?
— Так… — смешался Лазейкин. — Вот! — Он поймал себя на желании сказать: «Вот-с!» и протянул режиссёру листок с текстом роли.
— Пф… — выдохнул режиссёр. — Понятно. Но Реза — это мужчина.
От собственной непростительной самонадеянности Лазейкину поплохело. Он представил в подготовленной им сцене двух мужчин и его бросило в пот. Он считал себя человеком прогрессивных взглядов, но сейчас томительно захотелось вернуться домой — к проверкам почты и пролистыванию страниц соцсетей.
— Ладно! — режиссёр махнул рукой. — Показывайте, как есть. — Он дал знак оператору, бесстрастно висевшему на камере, и фотографу.
Глаза фотографа плотоядно блеснули.
У Тупиковского оказались целых три листа описания роли. Он выложил их в ряд на багажнике мерса. Тяжёлый домкрат лязгнул и с посвистом завращал винтом, повинуясь твёрдой руке актёра. Тупикоский опустился на корточки и строго сказал:
— Давай по-быстрому, сейчас Гендос придёт за машиной.
«Да что я теряю?!» — Лазейкин решительно процокал на каблуках к напарнику, тщетно сующему домкрат под дно автомобиля.
— Что, не встаёт у тебя? — с отработанной интонацией проблеял Реза, сел рядом и ловким манёвром впихнул пантограф на нужное место.
— За пять лет в тюрьме все навыки растерял, — виновато вытер нос Николай.
— Расстегни! — Реза показал на рюкзак.
Николай потянул бегунок молнии и удивлённо выпучился:
— Глянь, чего тут!
— Большие, — Реза оглядел пакеты с наркотиком. — В этом есть своя прелесть.
Лазейкин и Тупиковский залезли под машину. В дне багажника отыскался лючок. Николай сунул в него пакет и порвал полиэтиленовую обёртку об острый край кузова.
— Ой, аккуратней с ними! — пристрожил Реза подельника.
— Попробуй сам, — раздражённо буркнул Николай.
— Погоди, я повернусь, — Реза заёрзал, изгваздывая шикарное жёлтое платье.
Раздался яросный стук в дверь. Николай и Реза вздрогнули.
— Гендос, — успокоил Николай.
— Да-да! — страсно выкрикнул Лазейкин. Стук не прекращался. — Войди! Входи же! — стонал Реза.
Фотограф открыл и закрыл дверь, впуская воображаемого наркодилера.
— Здорово, Гендос, — крикнул Николай, — пять сек и готово!
— Ещё! Ещё! — Реза повращал ладонью, побуждая напарника передать ему очередной пакет.
***
— Гениально сыграно! — режиссёр зааплодировал Лазейкину. — Восхитительно! Такие таланты пропадают!
— Вот, — смутился Лазейкин, отряхиваясь, — теперь не пропадёт, может…
— Да-да, — режиссёр задумчиво дотронулся пальцами до губ, — а ведь и правда, надо эту роль сделать женской.
Профессор Кунда прохаживался среди криостатов и дьюаров, силясь припомнить, не было ли у него видений и до ремонта в клинике? По наблюдениям профессора, подкреплённым робкими жалобами персонала, хранилище эмбрионов превратилось в «кинотеатр». Тысячи оттенков сочных цветов, внятная речь персонажей и осмысленный сюжет доставляли эстетическое удовольствие и затмевали действительность, что беспокоило профессора больше прочего. Пока он осторожно придерживался термина «образы», хотя два семестра психиатрии — двадцатилетней давности — настойчиво призывали сразу перейти к диагнозу «галлюцинации».
Кунда хотел поделиться тревожными мыслями с женой, но та, сказав, что «слушает-слушает», легла в косметический пенал, дверца с издевательским шорохом закрылась, а индикатор внешней связи так и не стал зелёным. Не будь жена химиком-селенологом, Кунда не так обиделся бы. Подумаешь, пустышка-иждивенка не стала слушать. Зато красивая! Как говорится, мы её не за это любим. А тут… Месяцами сидит на Луне в экспедициях, а на Земле сидит на конференциях. Лежит, вернее. Залезет в пенал связи и лежит, присутствуя иногда в нескольких местах одновременно.
Кунда и сам любил возлечь и «помотаться» по конференциям и заседаниям. На днях его так прямо и распирало обсудить свои «образы» на ассамблее в Академии со старым другом — робопсихологом из Токио, — но теперь радовался, что промолчал. А что бы он рассказал? Как не во сне, не под наркозом, не употребляя ни запрещённого, ни разрешённого, просматривает видеофрагменты литературных произведений — отрывки из классики и дребедени, сочинённой за последние двести лет? Которые в придачу могут перемешиваться между собой. Это же пожизненное клеймо!
«Нет, до ремонта ничего похожего не было, — сосредоточенно подумал профессор, поглаживая холодный алюминиевый бок дьюара. — Точно!» Он сделал два неуверенных шага вглубь хранилища: «Вот, сейчас начнётся… Должно начаться! Ага, вот! Опять этот малахольный Родион… И следователь этот… Не помню фамилию…»
«— Вы хотите меня официально допрашивать, со всею обстановкой?
— Зачем же-с? Покамест это вовсе не требуется. Вы не так поняли. Я, видите ли, не упускаю случая и… и со всеми закладчиками уже разговаривал… от иных отбирал показания… а вы, как последний… Да вот, кстати же!..»
— Фес Кунда, — от входа в хранилище послышался женский голос, — Василь Лучанович, вы тут?
Кунда зажмурился и попятился, мотая головой. Он развернулся и у двери открыл глаза, пытаясь проморгаться и высмотреть за унылым интерьером Петербургской квартиры трёхвековой давности молодую лаборантку в таком же, как у него, антитаминовом халате салатового цвета.
— Мюр Ааль, помогите, будьте любезны, — Кунда щурился и протягивал вперёд руку, растопырив пальцы.
— Опять, Василь Лучанович?! — испуганно округлила глаза лаборантка, выводя профессора из хранилища.
— Да, Верочка, — спустя секунды три подтвердил профессор, когда изображение поблёкло и стало растворяться. — Это происходит снова и снова. Вы же и сами видели… м… это… это кино? Эти образы? — Кунда быстро закончил фразу, покрутив в
