- И для женщины тоже?
- А что, женщина - не человек? Смотря какая, конечно. Если такая как ты, если у неё дар Божий, - тогда и ей ничего не надо, кроме этой внутренней работы, кроме обретения формы, которую только она одна и может создать... Это ведь радость! Такая... - он запрокинул голову и рассмеялся. - Вот начни всерьез - и увидишь.
- А как начать?
- Ну... это у всех по разному.
- Грома, ну пожалуйста, ты же ведь знаешь - как! А я... больше всего на свете хочу отыскать выход... как бы это сказать? К себе настоящей!
- По-моему, ты уже близко.
- Почему ты так думаешь?
- Ты... в раздрызге, в смятении. Все чувства накалены. Хаос в душе воет. Не так?
- Точнее не скажешь.
- Вот здесь и ищи. Выход к свету - он в той мешанине, где все как бы специально запутано и затруднено. Вот тут-то и надо понять, что путь - это работа. Не пахота на стороне за кусок хлеба, а внутренняя работа по преодолению в себе хаоса, всего наносного, темного, - всего, что "не я"! Понимаешь, не бояться хаоса надо, не прятаться от него как улитка, а изживать. Пространство борьбы - оно ведь в душе. Это не я сказал - это ещё Достоевский. У всех у нас свои слабости. Если им потакать... все, кончился человек!
- Грома, знаешь... - Надя сама разлила водку по рюмкам. - А я ведь гадина!
- Да ну! - он вернулся за стол, положил голову на ладони и уставился на нее. - Чего так-то?
- Понимаешь, я всегда жила как хотела. Чтобы, этак, закусив удила, настоять на своем. Во всем! Очень часто наперекор всему - близким людям, обстоятельствам... даже самой себе! Да, очень часто во вред себе. Лишь бы победить, лишь бы оседлать жизнь! Знаешь, этакая осатанелая баба, которая вопит: "По щучьему веленью, по моему хотенью стань передо мной как лист перед травой!" Это же кошмар, Грома!
- Видишь, все-таки поняла.
- Погоди, не перебивай. Как припекло... я обет Богу дала. Мы всегда так: творим, что хотим, а потом к Богу кидаемся. Мол, запутались, помоги! А потом опять за свое. Так всю жизнь и качаемся посередине. Как маятник.
Георгий не перебивал и молча глядел на нее. Глаза его лучились ясным ровным огнем.
- Эй, не смотри так! Ты меня сейчас своими глазами сожжешь!
Он улыбнулся и успокаивающим жестом прикрыл её ладонь своею.
- Грома, грош мне цена, если так запросто, с такой легкостью в самой себе перескакиваю. Из света во тьму. С белого на черное... Перекати поле. А я не хочу кататься! Я свечкой в храме хочу стоять! - её губы кривились, подбородок дрожал.
- Ну-ну... - он подлил ей томатного соку в стакан, положил на тарелку из банки соленых огурчиков. - Ты закусывай, не забывай. Днем-то обедала?
- Не-а.
- Ну вот! Ешь-ка как следует. Сейчас ещё колбаски подрежу.
- Да не надо мне колбасы! Можешь ты меня выслушать, я же никогда никому... Это же самое главное, неужели не понимаешь?
Она в сердцах треснула кулаком по столу, но тут же осеклась, испугалась...
- Ой, извини! Чего доброго, Лиду разбудим...
- Не разбудим - она спит крепко. Ты говори, говори - ночь у нас длинная.
- Грома, понимаешь... Я мстить хочу одному... в общем, одному гаду. Он и вправду гад, ты не сомневайся!
- А я и не сомневюсь.
- Ну вот, планы мести лелею. Это что ж... по-христиански? Я же знаю, что мстить грешно, что мстит только слабый. Мелкий никчемный нуль. У которого за душой - ни силы, ни света... одна чернота. Выходит, я и есть этот нуль.
- Ты уже отомстила?
- Нет пока...
- Ну вот. Значит пока ты и есть сильная и светлая!
- Но... понимаешь, как я могу... у Бога прость. Когда надо нам - мы в церковь бежим, свечки ставим. А хорошо все - какое там! Почему мы даже к вере относимся так потребительски? Поверху идем, цветочки срываем... значит, плодо-то нам не видать!
- Это ты верно сказала - не видать. Вглубь идти... сложно это. Не каждому по плечу. Это ведь черная работа, неблагодарная... Результатов никто не видит. Прихвастнуть, понимаешь, нечем! Да и время такое - внешнее все в цене. Хотя... так оно всегда было. Было и будет. А ты не гляди на это - ты иди себе... Ползи по своей дорожке. Сначала ползи, а потом, как окрепла, - вставай, распрямляйся... И начнешь подниматься по лесенке, которую никто не видит. Она там, внутри, где огонек теплится. Ты душе своей верь - она не обманет. Это ведь она до тебя достучалась, домучилась?
- Она.
- Вот и первый шаг!
- Ты думаешь?
- Она ещё спрашивает... Радуйся, свет! Любуйся, глядя на бабочек! А счастье... Сама ведь сказала мне, чего хочешь. Чтоб не болтаться перекати полем, а стоять на ветру как свечечка! Просто светить, просто быть. Остальное - приложится...
Заворчала во сне собака.
- Что, Чара, детишки снятся? За первенца своего будь спокойна - в надежных руках! Ну, давай озаримся... За тебя, ангел мой!
7
Эти озаренья довели до того, что утром Надя с трудом добралась до театра. Георгий буквально доволок её на метро - на такси в этот раз денег у самого не было - и заставил клятвенно пообещать, что она не станет совершать никаких резких движений, а к вечеру, - как доберется домой, позвонит.
Еле передвигая ноги добралась она до гримуборной, переоделась и встала к станку.
"Перегаром, наверное, несет на весь зал, - морщась, подумала Надя. - И как только меня по дороге не вывернуло - загадка, честное слово!"
Голова раскалывалась, сердце бухало и кололо...
Инна Георгиевна, проходя мимо нее, скривилась.
- Да-а-а, мадам! Дамы не уступают кавалерам... Если ещё раз позволишь себе явиться на класс в таком виде - выгоню! Без разговоров...
Кое-как дотянула до начала упражнений на середине, а когда первая группа встала на маленькое адажио, тихонько отошла в сторону. Отерла лицо полотенцем, постояла с минутку у зеркала и, накинув халат, вышла из зала.
Это было смерти подобно!
Все-таки её вырвало прямо в раковину гримуборной - хорошо, что никто не видел... В двенадцать на верхней сцене должна была начаться репетиция "Сестры Беатрисы", и Надя решила загодя туда подняться.
Петер уже сидел там - один в пустом зале - и что-то читал. Надя незаметно приблизилась, встала рядом.
- Добрый день, Петер.
Она не знала как себя с ним вести. То ли она для него и вправду не пустое место, то ли - артисточка каких много... Одна из тех бесчисленных, с которыми он переспал. Он - известный европейский хореограф, фигура, а она... невесть кто. Рядовая танцовщица, которую он вытащил чуть ли не из кордебалета, главную роль дал и - понятно, само собой! - затащил в постель. За все надо платить. Вот, дескать, пускай девочка платит!
Он вздрогнул при звуке её голоса. Побледнел. Вскинул голову.
- Где ты быть вчера вечер? Ты обещала... быть у меня в отель. Я домой к тебе ехал. Адрес брал здесь.. в театре. Ждать тебя около дома до полночь...
- Зачем? Петер, у меня муж, семья...
Этот его сбивчивый и взволнованный говор, этот напор... они смутили и почему-то обрадовали её. Хоть кому-то до неё есть дело!
- Муж? Твой муж не быть дома. Почему? Почему тебя нет, Надя? Почему ты не быть, я... - он окончательно сбился, запутался. - Я тебя хотеть видеть!
Вконец разозлился на свою языковую немощь, рявкнул:
- Иди на сцена! Начать репетиция!
- Но ведь даже концертмейстера ещё нет. Рано...
- Ничего, я петь! Давай! Ты разогреться?
- Да. Я же прямо с класса...
- Хорошо. Встать на первый выход Беатрис.
... и склоняются долу руки, корпус гнется, ломается... Стенает и молится в предрассветной юдоли земной монахиня Беатриса, стенает и молится в тоске и страхе Надежда.
- Так, хорошо! Давай...
В зале стали собираться артисты балета. Пришла концертмейстер. Запыхавшись, влетела переводчица Инна.
- О, Инна, очень хорошо! Я хотеть начать раньше... Но без вас нет... ничего не работать. Тяжело... - Петер передал ей микрофон.
Инна поздоровалась с ним, кивком - со всеми, приняла микрофон, и её профессионально поставленный приветливый голос полетел над пустым залом.
- Здравствуйте, Надежда Николаевна! Если позволите, я буду переводить точно вслед за господином Харером, - обращаясь к вам от первого лица и называя по имени. Хорошо? Отлично, поехали...
И она принялась дотошно переводить все его замечания.
- Так, хорошо! Еще резче корпусом, сильнее нагнись, вот так! Здесь не надо классики, забудь о позициях. Свободно... Когда ты успела выучить текст? Молодец! Да, так лучше... Свободная пластика. Лица тут нет - закрыла лицо руками. Да... Не прямо, Надя, тут нет прямого корпуса. Круазе! Все движения стелются по земле, все тебя тянет к земле - ты тяжелая... Да, вот так! Беатриса боится греха. Она не хочет покидать монастырь, но любит... и уходит в мир. Он сильнее... Вот, бежишь к Беллидору, он для тебя - все! Прогнись сильнее. Так... А здесь опять круазе. Надя! Нет открытых поз, только закрытые. Она закрыта для мира, хотя он и побеждает её. Ладони - к статуе Девы, так... стоп! Этот кусок, пожалуйста, ещё раз, и не показывай нам лица - лицо обращено туда, к нише. Да, так! Еще раз, пожалуйста.
Надя знаком попросила дать ей возможность прерваться - она задыхалась. Черные точки прыгали перед глазами, сердце жгло так, что, казалось, в нем торчит раскаленный штырь, который кто-то медленно проворачивает...
