Все остальные - оставались в акульем брюхе. И не дрожали руки у Лунцев, Азаматовых, Табаковых - у всех этих ученых палачей.
А почему не дрожали? Один ли "государственный наказ" давил на них? Или были еще какие-то, столь же неодолимые причины? Что вообще вело, руководило ими? В чем виновны, а в чем и не виновны, может быть, эти люди, ведь нельзя же все-таки лишь один крик вдогонку: "Палачи! Палачи! Палачи!"
"Пожалейте, люди, палачей!" - поет А.Галич.
Ну, не жалеть, положим, но разобраться все-таки, выслушать, посмотреть...
И когда вдумываешься, пытаешься понять их психологию, их, так сказать, побудительные мотивы, приходишь к выводу, что не все здесь просто.
Ну, во-первых, сама "ученая" концепция, сама трактовка шизофрении и в особенности учение о т.н. вяло текущей ее форме, весь этот симптоматический шаблон, созданный "психиатрическим Лысенко" - проф. Снежневским и иже с ним. Я не говорю здесь о всей порочности и ненаучности этих концепций, широко и авторитетно отвергаемых западной психиатрией, но ведь для советских врачей они, к сожалению, - практический базис и руководство к действию! И действительно, в этот широкий, расплывчатый (но в чем-то четкий, стройный для нашего, приученного к догматическим рамкам мышления) шаблон легко может быть втиснут любой случай нашего "инакомыслия", "свободолюбия", "правдолюбства" и т.п. "Нешаблонность мышления", "повышенный интерес к общественным и политическим проблемам", "склонность к конфликтным ситуациям", - вы только прислушайтесь к этим симптомным ярлыкам! А чуть дальше, уже следуют: "склонность к реформаторству", "бред правдоискательства", "бред оппозиции", "мания антикоммунизма" т.п., но ведь все это - из наших психиатрических характеристик, и все мы, конечно, больны, больны, больны.
Тем более, что вяло текущая шизофрения, как уверяет проф. Снежневский, в обычных условиях (о прекраснейшая способность!) может вообще никак не проявляться.
И врачи-исполнители, диагносты - сбиты, обескуражены; они, естественно, не могут не поставить диагноза там, где он налицо.
Большую помощь им оказываем мы сами. Да, я не оговорился. Вторым, и очень существенным фактором для признания нас - здоровых - психами является собственное наше поведение на следствии и экспертизе, наша, так сказать, психологическая модель.
Конечно, эта "модель" является полной противоположностью той привычной, понятной уголовной модели, с которой врачи института чаще всего имеют дело. Те люди понятны, конечно же, - они стучатся сюда, сюда. Они знают, чего хотят, доверчивы, откровенны, смотрят врачам в рот, не спорят, не бунтуют, не качают прав... В общем, это хоть и преступная, но материалистическая, человеческая, как говорили в недавнюю старину "социально-близкая" психология. Вот ее-то и имел в виду П.Григоренко, говоря о Маргарите Феликсовне, об отсутствии контакта с нею. "Я взглянул на нее и понял, что для нее любой мой ответ бесполезен, что для нее человек, идущий на материальные жертвы, невменяем, какими бы высокими побуждениями он ни руководствовался при этом".
Так вот он, ключ! Конечно же, эта вторая "анти-модель", что стучалась не с ю д а, а о б р а т н о, которая размышляла, боролась, не сдавалась, была уже психической аномалией, отклонением от нормы, болезнью. И если ты пишешь протесты, утверждаешь, что надо печатать Солженицына, что в СССР нет свободы, если ты не идешь на выборы, клеишь листовки, требуешь в тюрьме Библию, - ты невменяем, невменяем, невменяем!
А твое поведение на следствии! Что? Отказ от участия? Ни одного заполненного протокола в деле?
Невменяем!
А поведение здесь! Ах, мы, врачи, - это те же тюремщики? И вы снами говорить не желаете, отвергаете? И даже руки на груди скрещены?.. И ненависть в глазах?
- Виктор Александрович! Вот вы так не хотите, боитесь признания вас больным, а в то же время все делаете для того, чтобы вас признали. Почему это? - допытывалась Любовь Иосифовна. И проф. Боброва о том же на комиссии спросила, т.е. и она не понимала мою "модель"?
Не понимала. Я еще раз говорю: не будь благоприятного случая (видно, "наверху" сказали: "Ладно. Оставьте его. Будем судить".), не написал бы я этих строк, не сравнивал бы "психологические модели".
Так что же я хочу этим сказать? Что всему виной было непонимание, и правы по сути обе стороны, а врачи в таком случае, в особенности рядовые, не виновны, и мы, как говорится, зря на них клепали? Ответственен ли солдат-исполнитель за преступные начертания полководца? И вообще, вина ли инертность мышления, верность догматическим шаблонам, невозможность постичь до конца нашу психологию?
Нет, этого я не утверждаю. И не снимаю вины с врачей. Ведь это были не рядовые солдаты, и возраст здесь был не тот, и интеллект...
Врачи института имени Сербского, все эти ученые дамы и мужи, о т в е т с т в е н н ы
з а с в о и п р е с т у п н ы е д е я н и я п о з а к л ю ч е н и ю в п с и х и а т р и ч е с к и е б о л ь н и ц ы з а в е д о м о з д о р о в ы х л ю д е й за их убеждения и образ мышления, не совпадающий с государственным стандартом. И все они ведали, что творят. И не в безвоздушном пространстве они жили - не могли не знать, что международные протесты против психиатрических репрессий в СССР сотрясают эфир. А раз знали это - должны были задуматься. Пусть легко укладывались наблюдаемые "симптомы" в шаблон Снежневского и Лунца, пусть смущало поведение этих непонятных, гордых, смелых узников, всегда лучше было, - если ты действительно хочешь остаться "в чистоте и честности", - сказать "нет", "не болен", чем сказать "да". А уж в крайнем случае - уйти, устраниться, оставить этот позорный тюремный институт, разве мал в Москве выбор для медика?
Нет, не ушли они. Уже одним фактом работы в государственном репрессивном учреждении, в тюремном ведомстве, эти "сыны Гиппократа" пятнали клятву своего великого прародителя. Но они шли дальше - н а с о з н а т е л ь н о е с о т р у д н и ч е с т в о с системой террора, срастались с ней, становились ее частью, щупальцами, которые уже сами хватали, держали, не пущали.
Нет, я не только не обеляю врачей института, - всем своим сочинением я призываю к суду над ними. И этот суд уже начался, хотя еще не все имена преступников названы и не все желающие могут войти в зал. Я верю, что когда-нибудь будет проведен и настоящий судебный процесс над этими людьми. Конечно, без отмщения насилием, без мести решеткой за решетку, но суд этот суд совести и морали - должен прозвучать на весь мир.
Я верю в свободную, демократическую Россию, в которой будет возможен такой процесс.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В БЕЗДНУ
Буквально через 10-15 минут после комиссии за мной пришли. Та же Анна Андреевна и Витина "мама" - сердобольная нянька Анна Федоровна.
- Ну все, голубчик. Поехали...
Глаза у обеих печальные.
Не знаю, что было написано в эту минуту у меня на лице. Но какой-то легкий стресс я, конечно, пережил. Так всегда бывает и не может не быть в стране Гулаг в ту единственную, всегда неожиданную минуту, когда надзиратель распахивает перед тобой дверь в неведомое, выкрикнув вместе с фамилией:
- Собирайся с вещами!
Я собрал свои "вещи", простился с Семеном Петровичем, с Федуловым.
- Не сердитесь на меня, Виктор Александрович, - сказал Полотенцев. - Я желаю вам легкой доли. Не унывайте. И ... не жалейте этих обезьян!
И вот я снова на первом этаже, в каморке, заставленной мешками. Выдают мои вещи. Сапоги скомканы - слежались в мешке, покрыты налетом скользкой плесени. Телогрейку словно корова жевала. Все влажное, липкое... Меня сопровождает Анна Федоровна, помогает нести мешки. Вместе со мной одевается какой-то парень, все время балагурит с няньками и кастеляншей, сыплет шуточками. Нас обоих выводят во двор, сажают в "воронок". Прощаюсь с Анной Федоровной. Тот же низкорослый капитанчик с портфелем, что привозил меня из Бутырки, вскакивает в кабину.
Газ. Толчок. Мы с парнем хватаемся друг за друга. Поехали. Прощай, Институт Дураков!
По пути знакомимся. Мой спутник жеманно, как деревенская барышня на танцах, протягивает ладонь и представляется:
- Человек Двадцать Первого Века.
Ах, оставьте! Не хватит ли с меня? Впрочем, я уже не удивляюсь. За короткое время я был знаком с будущим американским президентом... с египетским фараоном... почему бы не явиться еще одной именитости, на этот раз - хватай выше - из будущего!
"Воронок" скрипит резиной, лязгают запоры, раздвигается Стена. Я снова на бутырском дворе. Те же следы, те же таблички, те же процедуры... Шмон, здесь он доведен до совершенства. Отбирают сгущенное молоко и шоколад хватит, сладкая жизнь кончилась. Снова ведут брить лобки... Потом в баню. Пока моемся, в соседнее отделение загоняют женщин. Стены тонкие, слышен визг, смех, плеск воды. Человек Двадцать Первого Века распластывается по стене:
- Девчонки! Поговорите со мной! Вы голенькие? Наташа - это кто? Какие у тебя грудочки? Хотела бы ты сейчас? Ой!..
И ко мне извинительно:
