– Да. Заправляются. Да. Не знаю, товарищ начальник.
– Хорошо, я им передам.
О ком тут шла речь? О моих конвоирах? Раз в день, к вечеру, дверь моей камеры раскрывалась, и дежурный вносил котелок супу, кусок хлеба.
– Ешь!
Это мой обед. Казенный. И приносил ложку. Второе блюдо было смешано с первым, вылито в суп.
Я брал котелок, ел и вылизывал дно до блеска по приисковой привычке.
На третий день дверь открылась, и рябой боец, одетый в тулуп поверх полушубка, шагнул через порог карцера.
– Ну, отдохнул? Поехали.
Я стоял на крыльце. Я думал, что мы поедем опять в утепленном тюремном автобусе, но «ворона» нигде не было видно. Обыкновенная трехтонка стояла у крыльца.
– Садись.
Я послушно перевалился через борт.
Молодой боец влез в кабину шофера. Рябой сел рядом со мной. Машина двинулась, и через несколько минут мы очутились на трассе.
Куда меня везут? К северу или к югу? К западу или к востоку?
Спрашивать было не нужно, да конвой и не должен говорить.
На другой участок передают? На какой?
Машина тряслась много часов и вдруг остановилась.
– Здесь мы пообедаем. Слезай.
Я слез.
Мы вошли в дорожную трассовую столовую.
Трасса – артерия и главный нерв Колымы. В обе стороны беспрерывно движутся грузы техники – без охраны, продукты с обязательным конвоем: беглецы нападают, грабят. Да и от шофера и агента снабжения конвой хоть и ненадежная, но все же защита – может предупредить воровство.
В столовых встречаются геологи, разведчики поисковых партий, едущие в отпуск с заработанным длинным рублем, подпольные продавцы табака и чифиря, северные герои и северные подлецы. В столовых спирт здесь продают всегда. Они встречаются, спорят, дерутся, обмениваются новостями и спешат, спешат… Машину с невыключенным мотором оставляют работать, а сами ложатся спать в кабину на два-три часа, чтобы отдохнуть и снова ехать. Тут же везут заключенных чистенькими стройными партиями вверх, в тайгу, и грязной кучей отбросов – сверху, обратно из тайги. Тут и сыщики-оперативники, которые ловят беглецов. И сами беглецы – часто в военной форме. Здесь едет в ЗИСах начальство – хозяева жизни и смерти всех этих людей. Драматургу надо показывать Север именно в дорожной столовой – это наилучшая сцена.
Там я стоял, стараясь протискаться поближе к печке, огромной печке-бочке, раскаленной докрасна. Конвоиры не очень беспокоились, что я сбегу, – я слишком ослабел, и это было хорошо видно. Всякому было ясно, что доходяге на пятидесятиградусном морозе некуда бежать.
– Садись вон, ешь.
Конвоир купил мне тарелку горячего супа, дал хлеба.
– Сейчас поедем дальше, – сказал молодой. – Старшой придет – и поедем.
Но рябой пришел не один. С ним был немолодой боец (солдатами их еще в те времена не звали) с винтовкой и в полушубке. Он поглядел на меня, на рябого.
– Ну, что же, можно, – сказал он.
– Пошли, – сказал мне рябой.
Мы перешли в другой угол огромной столовой. Там у стены сидел, скорчившись, человек в бушлате и шапочке-бамлагерке, черной фланелевой ушанке.
– Садись сюда, – сказал мне рябой.
Я послушно опустился на пол рядом с тем человеком. Он не повернул головы.
Рябой и незнакомый боец ушли. Молодой мой конвоир остался с нами.
– Они отдых себе делают, понял? – зашептал мне внезапно человек в арестантской шапочке. – Не имеют права.
– Да, душа из них вон, – сказал я. – Пусть делают, как хотят. Тебе что – кисло от этого?
Человек поднял голову.
– Я тебе говорю, не имеют права…
– А куда нас везут? – спросил я.
– Куда тебя везут, не знаю, а меня в Магадан. На расстрел.
– На расстрел?
– Да. Я приговоренный. Из Западного управления. Из Сусумана.
Это мне совсем не понравилось. Но я ведь не знал порядков, процедурных порядков высшей меры. Я смущенно замолчал.
Подошел рябой боец вместе с новым нашим спутником.
Они стали говорить что-то между собой. Как только конвоя стало больше, они стали резче, грубее. Мне уже больше не покупали супа в столовой.
Проехали еще несколько часов, и в столовой к нам подвели еще троих – этап, партия, собирался уже значительный.
Трое новых были неизвестного возраста, как все колымские доходяги; вздутая белая кожа, припухлость лиц говорили о голоде, о цинге. Лица были в пятнах отморожений.
– Вас куда везут?
– В Магадан. На расстрел. Мы приговоренные.
Мы лежали в кузове трехтонки скрючившись, уткнувшись в колени, в спины друг друга. У трехтонки были хорошие рессоры, трасса была отличной дорогой, нас почти не подбрасывало, и мы начали замерзать.
Мы кричали, стонали, но конвой был неумолим. Надо было засветло добраться до «Спорного».
Приговоренный к расстрелу умолял «перегреться» хоть на пять минут.
Машина влетела в «Спорный», когда уже горел свет. Пришел рябой.
– Вас поместят на ночь в лагерный изолятор, а утром поедем дальше.
Я промерз до костей, онемел от мороза, стучал из последних сил подошвами бурок о снег. Не согревался. Бойцы все искали лагерное начальство. Наконец через час нас отвели в мерзлый, нетопленный лагерный изолятор. Иней затянул все стены, земляной пол весь оледенел. Кто-то внес ведро воды. Загремел замок. А дрова? А печка?
Вот здесь в эту ночь на «Спорном» я отморозил наново все десять пальцев ног, безуспешно пытаясь заснуть хоть на минуту.
Утром нас вывели, посадили в машину. Замелькали сопки, захрипели встречные машины. Машина спустилась с перевала, и нам стало так тепло, что захотелось никуда не ехать, подождать, походить хоть немного по этой чудесной земле.
Разница была градусов в десять, не меньше. Да и ветер был какой-то теплый, чуть не весенний.
– Конвой! Оправиться!..
Как еще рассказать бойцам, что мы рады теплу, южному ветру, избавлению от леденящей душу тайги.
– Ну, вылезай!
Конвоирам тоже было приятно размяться, закурить. Мой искатель справедливости уже приближался к конвоиру.
– Покурим, гражданин боец?
– Покурим. Иди на место.
Один из новичков не хотел слезать с машины. Но, видя, что оправка затянулась, он передвинулся к борту и поманил меня рукой.
– Помоги спуститься.
Я протянул руки и, бессильный доходяга, вдруг почувствовал необычайную легкость его тела, какую-то смертную легкость. Я отошел. Человек, держась руками за борт машины, сделал несколько шагов.
– Как тепло. – Но глаза были смутны, без всякого выражения.
– Ну, поехали, поехали.
Тридцать градусов. С каждым часом становилось все теплее. В столовой поселка «Палатка» наши конвоиры обедали последний раз. Рябой купил мне килограмм хлеба.
– Возьми вот беляшки. Вечером приедем.
Шел мелкий снег, когда далеко внизу показались огни Магадана. Было градусов десять. Безветренно. Снег падал почти отвесно – мелкие-мелкие снежинки.
Машина остановилась близ райотдела НКВД. Конвоиры вошли в помещение.
Вышел человек в штатском костюме, без шапки. В руках он держал разорванный конверт.
Он выкрикнул чью-то фамилию привычно, звонко. Человек с легким телом отполз по его знаку в сторону.
– В тюрьму!
Человек в костюме скрылся в здании и сейчас же явился.
В руках его был новый пакет.
– Иванов!
– Константин Иванович.
– В тюрьму!
– Угрицкий!
– Сергей Федорович!
– В тюрьму!
– Симонов!
– Евгений Петрович!
– В тюрьму!
Я не прощался ни с конвоем, ни с теми, кто ехал вместе со мной в Магадан. Это не принято.
Перед крыльцом райотдела стоял только я вместе со своими конвоирами.
Человек в костюме показался на крыльце с пакетом.
– Андреев! В райотдел! Сейчас я вам дам расписку, – сказал человек моим конвоирам.
Я вошел в помещение. Первым делом – где печка? Вот она – батарея центрального отопления. Дежурный за деревянным барьером. Телефон. Победнее, чем у товарища Смертина в Хаттынахе. А может быть, потому, что то был первый такой кабинет в моей колымской жизни.
Вверх по коридору уходила крутая лестница на второй этаж.
Недолго я ждал. Сверху спустился тот самый человек в костюме, который принимал нас на улице.
– Идите сюда.
По узкой лесенке поднялись мы на второй этаж, дошли до двери с надписью: «Я. Атлас, ст. уполномоченный».
– Садитесь.
Я сел. В крошечном кабинете главное место занимал стол. Бумаги, папки, списки какие-то.
Атласу было лет тридцать восемь – сорок. Полный, спортивного вида мужчина, черноволосый, чуть лысоватый.
– Фамилия?
– Андреев.
– Имя, отчество, статья, срок?
Я ответил.
– Юрист?
– Юрист.
Атлас вскочил с места и обошел вокруг стола.
– Прекрасно! С вами будет говорить капитан Ребров!
– А кто такой капитан Ребров?
– Начальник СПО. Идите вниз.
Я возвратился к своему месту около батареи. Размыслив над новостями, я решил заблаговременно съесть тот килограмм «беляшки», который мне дали конвоиры. Бак с водой и прикованная к нему кружка были тут же. Ходики на стене мерно тикали. В полудреме я слышал, как кто-то прошел мимо меня наверх быстрыми шагами, и дежурный разбудил меня.
