В 1982 году ко мне вдруг позвонил Э.Д. Тот самый Э.Д., который помогал мне, когда моя мама была в психиатрической больнице. Мы встретились, и он сказал: "Леночка, я знаю, что ты хочешь уехать в Израиль. Я могу тебе в этом помочь. У меня огромные связи. Но я хочу, чтобы мы заранее обменялись квартирами. У меня тоже неплохая квартира. Но твоя безусловно лучше. После получения тобой разрешения обмен будет уже невозможен. Подумай и дай ответ". Я рассказала об этом предложении Гере, объяснила, как Э.Д. помогал мне выйти из казалось бы безвыходных положений, описала его, как человека, который "все может", и сказала, что лично я такой шанс упускать не хочу. Гере оставалось только верить мне на слово.
Все формальности по обмену Э.Д. взял на себя, и через полгода мы переехали в квартиру на Плеханова, которую даже не удосужились как следует посмотреть. Безусловно, квартира эта ни в какое сравнение не шла с маминой, но мы были уверены, что проживем в ней максимум год. А еще через полгода Э.Д. зашел к нам и с сожалением сказал: "Леночка, ну кто же мог предположить, что Брежнев умрет? Все мои люди полетели со своих постов. Я ничем не могу помочь тебе".
Иллюзии о быстром отъезде исчезли. Все мои знакомые говорили и говорят, что Э.Д. обвел меня вокруг пальца, как глупого, доверчивого ребенка. Я для себя этот вопрос до сих пор держу открытым. По той простой причине, что не обменяй я тогда квартиру, я бы всю жизнь корила себя, что не использовала свой шанс. Такова жизнь. Не ошибается только тот, кто ничего не делает.
Мы с Герой и Андреем вступили в пору зрелого отказа. Тот, кто решается описать "отказ", заранее обречен на провал. И я это хорошо понимаю. Кто был в длительном отказе, тому это объяснять не надо. Кто не был - тот все равно не поймет. Невозможно рассказать о бесконечных днях и ночах полной безысходности и исчезающих надежд. Отказ - это тысячи исковерканных судеб и запланированное, сознательное подавление воли. Это бесправие, возведенное в закон, при отсутствии малейших возможностей защиты. Отказ - это преступление государства перед каждым отдельным человеком, открыто выразившим свое желание выйти из-под контроля и власти этого всепожирающего монстра под названием Советский Союз; это превращение людей в предмет спекуляции и торговли, старательное и планомерное низведение человека до рабского состояния под прикрытием заботы о благе и независимости государства.
Есть много способов расправы...
Сначала был костер и кнут,
Ломали ребра и суставы,
Был всем известный тайный суд.
Как страшно вспоминать былое.
Но были рвы и лагеря
И были печи для убоя.
Нет, пухом не была земля.
С годами изменились нравы.
И кто-то, видно, с головой
Придумал новый вид расправы
Жестокой, действенной, простой.
И как всегда все шло по плану,
И безусловно был приказ
Чтоб расправляться без обмана.
Так был изобретен "отказ".
Коварство, ложь, пустые фразы,
Негласный и другой надзор.
Растут и множатся отказы.
Нам всем объявлен приговор.
Ну, черт с ним даже с приговором.
Но где же судьи, адвокат?
Кто выступает прокурором?
Увы, кругом молчат, молчат...
Так мы живем - не осужденные,
Свободные - с клеймом раба.
На сколько лет приговоренные?
И что готовит нам судьба?!
Цинизм и издевательства доходили до своего апогея. Я помню, как после бесконечных жалоб, в составлении которых мы, отказники, стали корифеями и знатоками, изучившими гражданский и уголовный кодексы, меня вызвали на прием к начальнику МВД г.Ленинграда генералу Бахвалову. Я снова вошла в "Большой дом" на Литейном проспекте, где некогда проходили мои бесчисленные допросы. Но сейчас я вошла туда не с боковых, незаметно прячущихся в переулках входов, а с главного, центрального. Я, кстати, не могла поверить, что мне нужно входить в этот, имперский вход, и поначалу заглянула в рядом расположенную парадную. Мысленно я перебирала все возможные варианты моего разговора с начальником МВД, но не успела я сделать и шага, как дуло автомата было направлено на меня, и грубый окрик "руки за голову" вернул меня к действительности. Я хотела что-то сказать, но затвор щелкнул и приказ, перешедший в крик, дошел до моего изумленного сознания. Я медленно положила руки на голову и робко объяснила причину своего присутствия в здании КГБ. "Главный вход", - услышала я в ответ. И уже при выходе до меня донеслось с грубым смешком: "По своей воле сюда лучше не заходить". Да, разные, очень разные входы были в Главном управлении КГБ и МВД.
Встреча с генералом Бахваловым проходила при полном внешнем ко мне уважении. Он извинился за трехминутное опоздание, сказал, что пришел сегодня исключительно ради встречи со мной и пригласил в огромный кабинет. Я села напротив него. Я знала - от этого человека много зависит. Он стоял на той вершине, с которой он мог столкнуть нас, простых и неугодных ему смертных, в еще более глубокую пропасть отчаяния и страданий или, в случае изменения направления ветра нашей судьбы, мог с таким же успехом вышвырнуть нас, ставших ненужными и потерявшими цену, в ненавидимый и надоевший ему Израиль. Я хотела стать ненужной, бесполезной и потерявшей всякую для него цену.
"Елена Марковна, - сказал он мне, развалившись в кресле, но умудряясь при этом сохранять военную выправку, - ваши жалобы и заявления кое-кому уже очень надоели". Он сделал акцент на "кое-кому", давая мне понять, что и говорит он со мной от имени этого безликого, неназванного, но могущественного "кое-кого". "Слава Б-гу, - подумала я, - этого я своими заявлениями и добивалась". А он продолжал: "И вот сейчас здесь, у меня в столе, находится ваше заявление о выезде, - при этом он резко выдвинул ящик стола, как будто бы я могла заглянуть в него и убедиться, что там действительно лежит мое заявление, - и я честно скажу, что хочу подписать его". И он уставился на меня своими бесцветными, ничего не выражающими глазами.
"Ну так сделай это, сделай, - стучало у меня в мозгу, - и ты избавишься от меня, от моих заявлений, от моего преподавания иврита, от моих бесконечных встреч с иностранцами и еще от многого другого, что я буду предпринимать в дальнейшем, чтобы добиться выезда. Ну же, ну, подпиши!" Но он так же резко задвинул ящик стола, запер его на ключ, чтобы у меня не оставалось никаких иллюзий насчет его намерений, и произнес: "Но сделать этого не имею права". Он сказал это таким тоном, будто речь шла, по крайней мере, о благополучии всего человечества, которое при подписании моего заявления будет ввергнуто в пучину бедствий.
"Но если я уже здесь, - сказала я как можно более спокойно, - назовите мне, по крайней мере, хоть причину моего отказа. Я тогда буду знать с кем бороться и не стану надоедать вам своими заявлениями". Ответ, который я услышала, был настолько же абсурдным, насколько издевательским: "Это ваше счастье, что вы не знаете причину. Именно причина и является секретной. Так что для вашего же блага я советую вам даже не пытаться узнать ее". Аудиенция была окончена. Уходя, мне показалось, что он остался собой вполне доволен.
Само по себе сообщество, именуемое "отказниками", могло бы послужить интереснейшим исследованием для психологов и историков. Ведь в "отказ" попадали люди, объединенные только национальной принадлежностью и одним желанием - покинуть пределы СССР. Да и сообществом-то их нельзя было назвать. Я думаю, что абсолютное большинство всех отказников сидели тихо, предпочитая не раздражать власти своей назойливостью. Были такие, которые боролись в одиночку, изучая ситуацию и используя любой козырь в своих интересах. И была немногочисленная группа борцов, объединенных общим желанием не дать забыть о себе ни на минуту, не позволить совершать беззакония и издевательства под прикрытием "железного занавеса" и привлечь внимание мировой общественности к нарушениям прав человека в Советском Союзе. Безусловно и для "борцов" конечной целью было получение разрешения на выезд, однако методы достижения этой цели были абсолютно иными. Такая борьба изначально была сопряжена с риском, который для некоторых заканчивался тюремным заключением.
Сказать с полной ответственностью, что борцы были смелее остальных отказников, я бы не решилась. Просто каждый в этой ситуации выбирал для себя тот путь, который по его мнению приведет к цели, согласуясь при этом с внутренними убеждениями, характером и системой ценностей каждого отдельного человека. Смелость вырабатывалась уже в процессе борьбы. И в убеждении, что выбранный путь приведет в конечном итоге к отъезду. То есть я хочу подчеркнуть, что знала среди отказников, сидящих тихо, людей с очень сильным характером. И встречала среди борцов людей, с трудом преодолевающих свой страх. И все-таки я счастлива и горжусь, что была среди тех, кто борется открыто, преодолев гипноз коммунистической системы.
Я думаю, что несмотря на наш отказ, мы, борцы, почувствовали себя свободными раньше других и сумели внушить уважение к себе даже со стороны властей. И тут я не могу не подчеркнуть ту огромную поддержку, которую оказали нам еврейские общины всего мира. То, чему я стала свидетелем и участником, до сих пор поражает мое воображение. Даже сейчас я не могу понять до конца, что двигало людьми, посвятившими много лет своей жизни нашему освобождению. Их сплоченности можно позавидовать, а их подвижничеству - поклоняться. Сила их была настолько велика, что с ней уже не могли не считаться правительства как западных стран, так и Советского Союза. Именно из-за их неустанного, организованного давления на все возможные и невозможные рычаги власти, мы чувствовали себя в определенной безопасности. Я могу смело утверждать, что победу мы одержали сообща.
