– Правда? – Вера обернула к нему свое разгоревшееся лицо. Весенин кивнул.
– И как хочу‑то! – воскликнула Вера. – Спасибо вам. Вы все тот же дядя Федя!
Весенин на миг погрустнел. Ее возглас напомнил ему, что между ними добрых пятнадцать лет разницы. Дома их встретила бодрая, помолодевшая Елизавета Борисовна.
– Смотрите! – шепнула Вера Весенину. Даже Анна Ивановна казалась как‑то менее углубленной в себя. Весенин взглянул на нее и понял, что Долинин потерял всякую надежду, такое безмятежное спокойствие было на ее лице.
– Оставайтесь обедать, – сказала Весенину Елизавета Борисовна.
– Не могу. Я лучше вечером, – отказался он.
– Вот и гадкий, я снова перестану понимать вас, – капризно сказала Вера.
Он засмеялся.
– Я не хитрая штука. Снова разберете!
Он оставил общество и уселся в свою двуколку, полный небывалого счастья, но мысли его омрачились, когда вместо Долинина он нашел на своем столе записку.
«Прощайте и не поминайте лихом. Она отреклась от меня. Ваш Н. Долинин».
– Совсем словно оглашенный какой, – объяснила, подавая обед, Ефимья, – влетел это во двор, конь‑то весь в мыле (уж Елизар водил его потом, водил. Так и дрожит!), и сейчас на Елизара: беги, говорит, в деревню, чтобы в сей секунд лошади мне были. В город, значит. Елизар ему и то, и другое. Так и мечет. На, говорит, рупь тебе! За лошадей не торгуйся. Ну, и уехал!..
«Если бы такое письмо мне оставил брат его, я подумал бы, что он решился на самоубийстве», – подумал Весенин, но и Николая ему было жалко. Если вскоре у него пройдет это страдание, то теперь оно для него невыносимо тяжко.
Весенин прошел в спальню, взял книгу и прилег на постель, но читать ему не читалось. Необыкновенное чувство, которое он так долго, так настойчиво гнал от себя, теперь овладело им и наполнило ум его какою‑то расслабляющей мечтательностью. Он встал с постели и велел седлать лошадь. Все равно день его на сегодня закончен, и гораздо приятнее провести его остаток там, в усадьбе, чем в своей одинокой берлоге.
Он сел на лошадь и, напевая вполголоса, поехал по знакомой дороге.
Весенин застал дам играющими в крокет.
Они были оживлены, даже Анна Ивановна засмеялась, крокируя шар Веры.
«Странная женщина, – подумал Весенин, глядя на нее, – нанесла тяжелый удар любимому человеку и стала веселее, чем была прежде. Словно гору с плеч свалила!»
Елизавета Борисовна и Вера радостно приветствовали Весенина.
– Вот и отлично! – сказала Вера. – Вы с Анной Ивановной, а я с мамой! – и она поспешно сунула в руки Весенина молоток.
Весенин послушно стал закатывать свой шар. Недалеко от них няня качала Лизу на качелях, и при каждом взмахе качелей Лиза громко вскрикивала.
Вера с Елизаветой Борисовной, выигрывая каждую партию, громко смеялись.
Они начала играть пятую партию, когда со стороны дороги донесся звон колокольчика.
– Папа едет! – крикнула Вера и, бросив молоток, побежала из сада.
– Сколько в ней жизни, и как ей с нами скучно, – сказала Елизавета Борисовна, глядя вслед убежавшей Вере.
– От вас зависит затеять веселье, – ответил Весенин, – созывайте гостей, пикники, спектакли…
Елизавета Борисовна покачала головою.
– Нет, в этом году я остепенилась. Довольно!
Можаев, обнимая Веру, вошел в сад. Елизавета Борисона подошла к нему, и он нежно обнял ее свободной рукой.
– Шабаш! – сказал он весело. – Освободился на целый месяц. Уф! Теперь пиры задавать будем.
– А я только что советовал это же самое Елизавете Борисовне, – здороваясь, ответил Весенин. Она покраснела, почувствовав на себе ласковый взор мужа.
«Что он и что я?» – мелькнуло у нее в голове.
– Ну, а канализация? – спросил Весенин.
– Победил, будем сами устраивать. Назначили комиссию…
– На жалованье?
– И, вообразите, без жалованья. Вот как мы! Ну, потом все расскажу, теперь переоденусь. Лиза, чайку бы! – и он пошел через балкон в комнаты. Следом за ним ушла и его молодая жена.
– А я вам поиграю, хотите? – сказала Вера Весенину. – Анна Ивановна, идемте!
– Я здесь побуду, – ответила она и наклонилась к подбежавшей Лизе.
– Сегодня я вам сыграю благодарность, – сказала Вера Весенину, подходя к роялю.
– Как? – не понял ее слов Весенин.
– Благодарность! Я ведь на рояле все могу. Слушайте: вот» здравствуйте»! – она взяла несколько аккордов. – А это: «Отчего вы такой задумчивый?»
Весенин засмеялся.
– Сыграйте: «Сегодня хорошая погода».
– Я вам ничего играть не буду, – шутливо рассердилась Вера, – вы смеетесь. Музыка передает только чувства. Благодарность я могу выразить, привет тоже…
– Ну, играйте благодарность!
– То‑то!
Вера положила руки на клавиши. Была ли это ее импровизация или мотивы нескольких пьес, но Весенин никогда не слыхал от нее раньше такой оригинальной и красивой игры.
– Вы артистка, – сказал он с чувством, – и вдруг жалуетесь на скуку!
– Не все же для самой себя играть. Рубинштейну и то бы надоело!
– Чай пить! – позвал Можаев и, обняв Весенина, повел его в столовую.
– Ну, как вели себя наши дамы?
– Федор Матвеевич ничего не знает, потому что всего первый день с нами, – ответила за него Вера.
Можаев с улыбкой взглянул на нее. Все дела и заботы он отбросил от себя и теперь наслаждался тихим счастьем богатого семьянина. Чего ему не хватает? И его взгляд с любовью переходил от молодой жены к дочери.
Елизавета Борисовна передавала ему мелочи домашнего хозяйства, Вера шутила, даже Анна Ивановна говорила про Лизу, про погоду и про свое намерение ехать за границу.
Наступил вечер. Тонкий серп месяца показался в небе. Можаев закурил сигару, и кончик ее, как светляк, мерцал в темноте ночи.
– Ах, чуть не забыл, – сказал он вдруг, – тебе, Лиза, опять письмо от твоей портнихи. Уж не должна ли ты ей? – пошутил он.
– Где письмо? – сжросила Елизавета Борисовна, торопливо вставая.
– На! Провалялось в кармане. Не закури я сигары, и забыл бы!
Можаев подал ей конверт. Она с минуту посидела на балконе и незаметно скрылась.
– Жалко, что не поет никто, – сказал Можаев, – теперь спеть бы. Хорошим сильным баритоном. У меня был голос, когда я был студентом, только мы всегда пели одно и то же – «Gaudeamus»!
– А у нас так и этого не поют студенты. Как‑то вывелось, – заметил Весенин.
– Вообще дрянь молодежь. Дряблая! То ли дело мое время! – и Можаев заговорил про свои студенческие годы, проведенные в Дерпте. Гимнастика, спорт, дуэли на шпагах, дуэли на пистолетах, факельцуги и бесшабашное веселье в избранном корпорацией биргалле {пивном зале (нем.).}. Вера слушала его с восторгом.
– А вы, а ваши студенческие годы? – спросил Можаев Весенина.
– Я не был обеспеченным, как и большинство моих товарищей, – ответил Весенин и стал описывать свою жизнь в учебные годы. Занятия и рядом работа ради насущного дня, скитания по меблированным комнатам, холодная зима без теплой одежды, дни без обеда.
– То‑то вы такой и хороший, – воскликнула Вера, и, если бы не темнота, Весенин увидел бы на ее глазах слезы.
– Ну, однако, и по домам, – заявил Можаев.
Был уже поздний час. Уходя к себе, Можаев стукнул в дверь жениной комнаты, но на стук никто не отозвался. Он прислушался, в комнате было тихо.
«Спит уже», – сказал про себя Можаев и осторожно прошел по коридору в свой кабинет.
Елизавета Борисовна не слыхала стука в дверь своей комнаты, потому что лежала в это время на ковре подле своего туалета в обмороке. Свечка тускло освещала большую комнату, в глубине которой в полумраке виднелась широкая кровать.
Прошло немало времени. В доме все уже улеглись, когда Елизавета Борисовна пришла в себя, поднялась на колени и бессмысленно огляделась по сторонам, но едва взор ее упал на лежащий на полу исписанный листок почтовой бумаги, как она тотчас очнулась, и судорожный стон вырвался из ее груди. Она встала на ноги и поспешно подошла к двери. Слава Богу! Войдя в комнату, она не позабыла запереть двери.
Она вернулась к туалету, подняла письмо и, сев в кресло, начала читать его снова, судорожно сжимая горло рукою, чтобы удержаться от рыданий. Прочитав только первую страницу, она лишилась сознания. Что же в целом письме? Все то же! Он отказывается от нее. Он слишком дорожит ею, чтобы подвергнуть ее репутацию двусмысленным толкам. Ха – ха – ха!
Елизавета Борисовна испуганно оглянулась на страшный раздавшийся хохот и не сразу сообразила, что это смеется она сама. Нет надобности приезжать в Петербург, потому что он на днях уезжает за границу с князем Д. Что касается денег, то нет сомнения…
Она судорожно, злобно стала рвать письмо на мелкие клочки.
О, подлость, подлость! Он дорожит ее репутацией, опозорив ее в городе, убедив сделать подлог! И она так верила ему, так любила его до последнего часа!
