Она подхватила волосы, зашпилила их копенкой и опять звонко закатилась.
– Ишь раздирает дуру!.. – сказал Гришка, замахиваясь на нее метелкой. – Дать вот!..
Мне стало радостно, что Паша очень хорошенькая, что она меня любит и что мы целовались с нею. И всегда можем целоваться.
Гришка что-то сказал и показал на окна. Она взглянула, увидала, что я смотрю, и погрозилась. И стала еще красивей.
Кажется, было в пятницу. Я шел в гимназию и неожиданно увидал ее. Она подкатила на извозчике, спрыгнула с саквояжем и стала расплачиваться. Я схватился за козырек, но она не заметила, должно быть. Она говорила со студентом! Я в смущении почесал над ухом, стараясь казаться равнодушным. Студент – это был тот самый! – сделал рукой ей так, словно посылал поцелуй, и ткнул извозчика. Извозчик завертел кнутиком и, откинувшись на студента, – должно быть, он был пьяный, – взмахнул вожжами. Пролетка поскакала боком. Откинулся и студент, словно и он был пьяный, и они поскакали дальше. Я проводил дорогой образ за дверь парадного, захлопнувшегося, как гробовая крышка.
Эта встреча меня смутила. Значит, она уезжала со студентом? А может быть, встретил на вокзале и проводил? Возможно, что и студент был на практике, он же медик, и они распрощались, как коллеги. Она же с саквояжем!.. Суббота, воскресенье… понедельник… Ответ во вторник… А завтра первый экзамен, латинское экстемпорале!..
Ученья не было: нас только распустили. Женька явился франтом, в воротничке. Домой возвращались вместе. Он шагал «по-полковничьи», не сгибая ног, и все поднимал плечи. Что-то его взбодрило. Всю дорогу гудел ужасно:
Трубят голубые гуса-рры…
И едут из гор-рода вон…
Прощаясь, он не удержался.
– Mo-жжете!.. – проговорил он глухо, – свиданье!.. Нюхай!.. – ткнул он мне в нос конвертик. – «Кики-рики, кики-рики! я аллигатор Соляной Реки!» – гаркнул он на всю улицу любимейший «клич победы» из Купера.
У меня завертелись мушки. Ее письмо!..
– Мо-жете прро-читать!..
Лиловый конвертик, с маркой, показался мне необыкновенным, страшным.
– А как па…хнет!.. – проговорил он восторженно, не выпуская письма. – Письма любимой женщины всегда пахнут очаровательно!.. – тыкал он мне конвертиком.
Пахло «ароматами Востока»!
– Ммааа… запах страсти… действует опьяняюще, – в упоении шептал он, потягивая носом. – Даже руки…! По духам можно узнать характер любимой женщины, есть книга-Один мудрец сказал: «Скажи мне, какие духи она употребляет, – и я тебе скажу, кто ты!» Одуряющий аромат показывает страстную натуру!..
Я вспомнил «одуряющие пары Пифии», но было не до смеха.
– Что же она пишет?…
– Нет, в руки не дается!.. Мо-жете!.. И я увидал знакомый почерк.
– Нет, я сам… а вы можете любоваться! И он прочитал басом, как диакон:
– «Господин поклонник!..»
– Как?!. «полковник»?! – крикнул я в изумлении.
– «Поклонник»! Слушай ухом, а не брюхом.
– А мне показалось, что «полковник»!..
– «Не скрою, как меня удивило ваше письмо. Вы грозите? Как это все печально! Но раз вы этого хотите, я выслушаю вас. В воскресенье, в 4 часа, на кругу в Нескучном?… И я вам все скажу. Ваша „обидчица“».
Я заглядывал через его руку и проверял. – Три ошибки! – вырвалось у меня с обиды. – «П-и-чально» в «воскресенье» – через «ять» и… после «не скрою» нет запятой перед «как»!
– Ну, мало ли… описки! А… от волнения?! От волнения?… Это было вполне возможно.
– Она все скажет! – проговорил он восторженно.
– Пойдешь?… – спросил я с болью.
– Рубикон перейден!.. Жутковато, но раз ищет приключений, идет навстречу… лови момент! – выпятил он кадык и крякнул. – Македонов говорит… раз пишет прямо – «вы этого хотите», – тут-то и хватай под жабры!
– Но это подло! – воскликнул я. – Так смотреть на женщину, которая доверчиво… Это подло, унижать личность другого человека!.. Ты подумай…
– Видишь, что… – нерешительно сказал он, – я люблю ее и готов… даже на брак! Впервые в моей жизни так близко… гм!.. женщина стоит на моей дороге, гм!.. играет в моей жизни такую роль… Если она готова разделить со мной все испытания судьбы, при моей некоторой необеспеченности… Но она зарабатывает, а я через два года офицером…
– Но ты же ломаешь свою карьеру?!. – воскликнул я. – Пойдут дети!.. Ты это взвесил?… А если война?…
– Она пойдет в сестры милосердия! В чувствах не рассуждают. Да я вовсе и не желаю брака!.. Если она свободно смотрит… Пожалуй, побриться надо, что-то на щеках шероховато…
Он погладил щеки и над губой. Но и над губой не синело, хоть он и натирался редькой.
– Просыплюсь если, не оставят на третий год?… Ну, плевать! – и он хватил по тумбе ранцем. – У тебя полтинника не найдется?…
У меня и двугривенного-то не находилось. Он хорошо знал это и сказал так, чтобы шикнуть успехом.
– Продам Шульца-Ходобая и словарь. В юнкерское подаю, не надо. Свидетельство бы за пять классов… дадут, как думаешь?…
Я видел, как в его глазах прошло тревогой.
– Мать жалко… – сказал он грустно. – Мечтала, что буду доктором, все перезаложила… А, дадут?…
– Как-нибудь дотянешь… – попробовал я успокоить.
– Нет у нас паров. На ноги стать скорей бы… А, дадут?… Раз ухожу… ведь не провалят?…
– Конечно, Женя. Раз уходишь из гимназии… из снисхождения, всегда…!
– У меня наклонности к военной службе! А эти чертовы экстемпорале, мертвечина!.. Мне живое надо, – для родины!.. Голову сложу, не пожалею!.. Время пришло – и он не пожалел, сложил геройски!..
Мне стало больно. Вот и разойдемся скоро! Хотелось говорить о дружбе, как мы мечтали – вечно, вместе. Вот уж она и жизнь!..
– Гм!.. «Каррамбо! – бешено крикнул Дон Мигуэль дель-Санто-Педро, и из его глаз сверкнуло пламя!» – крикнул Женька свое любимое, когда одолевали думы, и подбодрился. – Сельтерской угостить придется или пирожными! А Македошка говорит: «В портерную тащи!» Неудобно, все-таки она приличная?…
Я крикнул:
– Македонов твой скотина!..
Входя в ворота, я натолкнулся на такую сцену.
Гришка стоял в окне на сеновале и швырял к конюшне сено. Кучер таскал в конюшню. Паша стояла, поджавши руки, и глупо любовалась. Я вошел в сени – никто меня не видел – и остановился. В окошко было видно. Гришка норовил швырнуть на Пашу, а она вертелась и смеялась. Кончилось тем, что кучер накрыл ее охапкой и сам на нее свалился, а Гришка на них сыпал. Меня это страшно возмутило. Я хотел крикнуть… Но тут случилось!.. Кучер зацапал ворох, а с ним и Пашу, и потащил в конюшню, болтались ее ноги, вырывались. Я сорвался и крикнул, как хозяин:
– Что здесь за безобразие?!.
Кучер опустил охапку, а с ней и Пашу. Она выскочила из сена, как чумовая, и умчалась.
– Гадость!.. – топал я с криком на Степана. – Похабники!..
– Еще кто похабней!.. – нагло сказал Степан. – Мы тебе не мешаем с ней… останется!..
– Как ты смеешь?!. – закричал я. – Это ты гадостями занимаешься!..
– С невестой я все могу, а вам чего? – грубо сказал Степан. – Попользовался, тебе не мешали… и не лезь!..
– Ты?!. Так ты мне – ты?!. – заорал я, как бешеный, и кинулся на Степана кошкой.
Он только повел рукой.
– Ну, чего наскакиваешь-то, глу-пый?… – сказал он мягче. – Мальчик еще вы, а… в такие дела встреваетесь… А «ты» мы и Богу говорим!.. Я в ваше корыто еще не лазил, с чего вы такой горячий?…
Мне стало стыдно.
– Я… гадостями не занимаюсь… – примирительно сказал я. – А смеяться над девушкой… нельзя! – Ах вы… Тоничка… да мы ж играем!.. Девчонка сама лезет. Сено берем, а ей в диковинку! – подмигнул он Гришке. – Доведись и до вас…
– Обязательно! – смеялся на сеновале Гришка. – Давайте, Тоничка, на косушку, замириться!..
– Барыне-то не сказывайте… – сказал Степан. – Я вам ничего не говорю, если ндравится какая… Ну, балуйтесь… А уж чего она желает, это ее воля! Дело полюбовное…
И он стал собирать сено.
– Дела-а!.. – ухмыльнулся Гришка и затянул:
Сколько лесом ни ходила,
Крепше дуба не нашла!
Сколько барина любила,
А все к Степушке пришла!..
– То-то и есть… – поддержал Степан. – Может, придет и к Гришке!..
– Обязательно. Я клейкой…
Было до того противно, что хотелось плакать. Словно облили грязью.
Я пошел, а сзади меня смеялись. На лестнице меня остановила Паша:
– Чего это вы меня страмите?…
– Я тебя срамлю?!.
– Понятно, на весь двор кричали, острамили!.. Ну, прихватил… я бы все равно вырвалась… а вы меня страмите!..
Она даже тряслась от злости! Глаза ее так и прожигали.
– Нарочно буду к нему!.. Вот, ей-Богу! – закрестилась она неистово. – Что я, не вижу, что ли, как через забор-то целовались!.. Нашли кого, последнюю шлюху!..
