НЕБО. ВОРОН
Мне кажется иногда, что мои крылья могут застлать весь купол неба над этой красивой землей и охранить ее от зла, столь много сил было в них, неведомых человеку, не умеющему летать, а значит, не могущему познать секреты этого мира. Человек, создавший там, внизу, вакханалию зла... что это? Больно...
ВОЛЯ. ДРЕВО
Сбросив одежды, я стоял в смирении и думах, как вдруг злые пули обожгли и впились в меня... И слезы мои истекают из ран... И вещий ворон трепыхается в крови и тянется клювом к роднику у моих корней. Этой живой водою он многих добрых людей спасал на Земле, пришел и его черед...
ЗЕМЛЯ -- НЕБУ:
Гибнет Твой вестник!
НЕБО -- ЗЕМЛЕ:
Илья Пророк идет к нему...
ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ
Ворон словно ударился в невидимую стену, она отшвырнула его, полетели в разные стороны перья, крутнулся, еще силясь удержаться в воздухе... и нелепо рухнул вниз. Автоматная очередь, эхом отскочившая от леса, заставила зэков втянуть головы в плечи, опустить глаза. Смертный ветерок прошелестел мягкой волной над головами людей. И шлепнулся иссиня-черный комок с Небес.
Воронцов все видел, судорога сжала горло, перехватив дыхание, немо открытый рот беззвучно закричал. Длилось это секунды, и уже в следующий миг его бросило страшной энергией к упавшему ворону.
Оцепенение, что было у Квазимоды, так же поразило всю колонну. Его же безрассудный рывок из строя грозно колыхнул ее в разные стороны, и она содрогнулась, вскрикнула разом: "Ваську... Ваську убили!" И напряглась, словно змея перед броском...
Воронцов бежал вдоль нее к черному пятну на поле, и было оно так далеко. Орут что-то прапорщики и солдаты, он не слышит. Кто-то ловко подставляет Бате ногу, и яростный Квазимода распластался на траве, когда хотел вскочить, свои же зэки, спасая его, умело заломили руки, вбили лицом в землю.
Он рычит зверем, роет ногами поле, но держат крепко, да наседают еще, зная силищу Бати. Он сдался, ослепленный бешенством, и затих.
Лейтенант вовремя замечает, что зэки сами скрутили Воронцова, и потому отбил вверх ствол автомата у солдата, готового от страха полоснуть по вздыбленной середине колонны.
Батя ничего не слышит, хрипит и грызет землю... И особо страшно его лицо...
ВОЛЯ. СОЛДАТ ХОМЯК
Ну конечно, я один виноват! Я, между прочим, нахожусь при исполнении служебных обязанностей, и никто меня от них не освобождал. До дембеля 67 дней, и все сопли про ворон мне, честно говоря, по фигу, потому что главное -- спокойно, тихо отслужить и уехать домой -- и забыть долбаную Зону, зэков этих и все их проделки. Так вот, можно было повременить и пристрелить эту ворону при более удобном случае... Но кто, слушайте, застрахован от ошибок?! То-то. Я получил приказ от лейтенанта Куницына, и колупайте мозги ему, а не мне. Мне до дембеля 67 дней. А вот нам недавно на инструктаже случай рассказали, как колонна рассыпалась и зэчьё напало на конвой, сколько ребят положили. Что, этого ждать? А им, между прочим, любой повод нужен... Вот этот, со шрамом, он же побежал на конвой, это факт. Это бы подтолкнуло и других рассыпаться, и тогда что? А то, что пришлось бы стрелять по выбежавшим, а потом и по всей колонне, она же в неуправляемую массу превращается, когда побег. Вот что, друзья, происходит из-за какой-нибудь вороны. Потому стрелять надо беспощадно, во избежание инцидентов. Я, между прочим, старший сержант, и на мне, хоть и 67 дней осталось, по-прежнему висит ответственность за все, что здесь происходит, и за первогодков, которых они заточками враз зарежут, если что случится. Это же надо понимать, а не стонать тут -- "ворона, ворона"... Ну и ворона, мало ли их. Гуманисты...
ВОЛЯ. ВОРОНЦОВ
Я жру песок, он скрипит на зубах, и хочется завыть. Но только рычу от бессилия. Выгляжу, наверное, страшно -- с пеной на губах, с кровавым своим рубцом. Ничего, пусть любуются, до чего ж человека своим жестокосердием довели... Что-то блеют (он начал слышать)...
-- Кваз, в натуре, ты чё делаешь-то?! -- кричит кто-то в ухо, затягивая мою руку все выше к голове. -- Жить надоело -- беги. Ну так в одиночку же, не из колонны!
-- Всех постреляют, Батя, за твою дурь... -- орет Гоги примирительно, без злости, но -- осуждающе.
Тут стыдно, конечно, стало, ё-моё, самого порешат сейчас и рядом всех... Вот как, Васька... Жалко тебя, но ведь людей тоже, убийство их -это слишком. А я-то... не сдержался... Сколько себя кляну: держись, держись -- ничего не помогло...
Сажают всех. Лейтенантик кобуру солдатику незаметно отдает (чтобы не отняли оружие) -- мне снизу хорошо видно -- и в строй, ко мне. Браслеты мне нацепляет. Приехали...
Меня поднимают, ведут в последнюю шеренгу, я топаю машинально, а там опять перестаю слышать -- вспомнив о Ваське. Трогаемся... Лай собачий я только слышу, потом вижу позади себя солдата, едва удерживающего овчарку. Она хрипло лает, оглядывается на картофельное поле.
ВОЛЯ. ОВЧАРКА КУЧУМ
Там, в поле, лежит эта мерзкая птица. В мою службу это не входит, но я бы с удовольствием разодрал все это племя, просто так -- чтоб не каркали... Мне поручено охранять моих хозяев от плохих людей, и я это выполняю на совесть. Дадут приказ -- призвать к порядку ворон, я лично с удовольствием разберусь с ними. Эти сволочи всегда норовят собак подразнить: вы, мол, бегаете, а мы -- летаем. Превосходство свое показать. Зря я не летаю, у меня бы тихо на небе стало, никто бы не каркнул... А эту черную правильно пристрелили, я ее давно приметил, надменная птица, своенравная. Летала над плохими людьми как у себя дома, а это не положено по уставу. Жаль только, не дали мне ее потрепать, вдруг она там еще живая? Я и нервничал, все бежал и оглядывался, чуял я ее, и казалось, трепыхается она там.
Ну и что? Моя правда: скачет эта ворона у дуба. Вот же живучая какая, зараза... А может, другая? Да нет, та, точно, я ее помню. Я прямо извожусь, когда ее вижу. Хозяину показываю -- вон она, стреляй. А он как слепой... глаза мертвые, лицо белое...
ВОЛЯ. ВОРОНЦОВ
Там, в ботве, лежит сейчас, умирая, дружок мой вороной. И можно еще поднять его, перевязать, дать напиться, выходить... и выживет ворон. Теперь нельзя -- стреножили, повязали, суки. Я все оборачиваюсь, стараюсь запомнить -- где он слег, где родной братишка отходит. Найду потом и по-людски похороню...
А вот когда -- неведомо, опять в наручниках. Плывет поле перед глазами, черное-пречерное... Тьма наваливается, тьма кромешная.
И не за что глазу зацепиться... Нет, что это? Какой-то бородатый старец в белых одеждах, у дуба, поднимает ворона на руки... мерещится... откуда ему тут взяться?..
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
У шлагбаума Квазимоду выводят из строя, в сопровождении прапорщика отправляют на вахту, где его ждут -- автоматную очередь услышали, и она подняла всех на ноги. Квазимода тяжело садится и снова перестает слышать дурацкую болтовню прапорщиков, крутившихся вокруг него.
-- Вот кто вороний хозяин-то... Воронцов... и фамилия похожая... кенты, значит.
-- Слышь, Шакалов, так он пьяный!
-- Точно! Ты его понюхай!
Квазимода отворачивает лицо от харь, что-то горячо орущих ему, стараясь не думать ни о чем. Вздрогнул, когда склонилось доброе лицо пожилой женщины.
Он очумело оглядывает ее, чужую среди этой мерзкой компании, седенькую, в смешном белом колпаке, преображающем ее в сказочную добрую волшебницу. Ее морщинистые руки, покрытые старческими желтыми пятнами, подносят к его лицу небольшую стеклянную трубку.
-- Дунь, сынок...
Он обреченно дует. Волшебница близоруко оглядывает трубку, улыбается чему-то своему. Мелкие кристаллики на дне трубки синеют, и темнеет в глазах Квазимоды...
ЗОНА. БЫВШИЙ ЗЭК КУКУШКА
Балдею... думаю о жизни. скукота. Прямо рядом с проходной, под носом у этих козлов...
А что... так жил -- позавидовать мне можно: на всем готовом всю жизнь, особо не перетруждался, тяжельше рукавиц ничего не поднимал.
Да, думаю, а дальше-то что делать, в сортире этом? Я ж не сказал, что укромину себе нашел в офицерском нужнике, есть такой чердачок -- маленький, но мне хватило. Я туда предварительно слазил, давно я его заприметил. Ну и глазок просверлил, чтобы перспектива была на дом родной, а главное -- харчей запас, так что мне здесь сидеть долго можно.
Долго-то долго, а далее что... не знаю...
Запах этот, тоже хорошего мало, хоть топор вешай. Ну и главное -сидишь-то сгорбившись, не шевелясь. Сплю все -- что еще делать? Камераодиночка.
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Без прапорщика Шакалова в Зоне ничего не обходится. Вот и на этот раз бдительный службист, сидя по большой надобности в офицерском туалете, уловил запах табачного дыма, словно доплывший с чердака. Не терпевший курения, Шакалов по выходе после облегчения внимательно оглядел туалет и увидел тонкую струю дымка с чердачка. Не поленясь приволочь лестницу, Шакалов влез на чердачок и обнаружил там сжавшегося от страха Кукушку.
-- Что ж ты, сука старая, делаешь? -- печально говорит ему Шакалов, замахнувшись. -- Из-за тебя ж двое суток Зону через два часа строили! -- И небольно ударил съежившегося под его взглядом старикана.