Они все говорили мне: „Если бы не ты, мы не перешли бы“. А я говорил: „Для меня это пара пустяков“.
Две или три старушки не хотели переходить. Они просто сидели на лавочке. И смотрели на ту сторону. Когда я спросил, не нужно ли им на ту сторону, они сказали: „Нам туда не нужно“. А когда я сказал, почему бы им не прогуляться, они сказали: „Действительно, почему бы нам не прогуляться?“ Я их всех перевел на ту сторону. Они там сели на лавочку. Обратно они не хотели идти. Как я их ни упрашивал».
Клим много всего написал. Он был очень доволен своим письмом. И отправил письмо по почте.
Потом лето кончилось. Начались занятия. На уроке Анна Петровна сказала:
— Очень многие написали мне письма. Хорошие, интересные письма. Некоторые я вам прочту.
«Сейчас начнется, — думал Клим. — В моем письме много героических поступков. Все будут хвалить меня и восхищаться».
Анна Петровна прочла много писем.
А его письма не прочла.
«Ну, тут все ясно, — подумал Клим. — Письмо в газету отправили. Там его напечатают. Может быть, будет мой портрет. Все скажут: „Ой, это он! Смотрите!“ А я скажу: „Ну и что же? Для меня это пара пустяков“».
Мяч и чиж
Настал первый день каникул. Вожатый и октябрята собрались в школе. Вожатый сказал:
— Мы должны позаботиться, чтоб на каникулах не было скучно.
— Сходим в музей!
— Купим мяч!
— Купим чижа!
На другой день вожатый и октябрята обсуждали вопрос о хоккейном мяче и чиже для кружка юннатов.
На третий день они не могли решить, что купить: хоккейный мяч или чижа.
На четвертый день во главе с вожатым октябрята пришли к выводу, что хоккейный мяч нужен ничуть не меньше, чем чиж.
— Мы собираемся в пятый раз, — заявил вожатый на следующий день, — у меня с головой что-то творится.
Октябрята на это ответили:
— У нас тоже головы не чугунные. Но мы должны решить этот вопрос. И решили, что чиж — чудесная птица, но и мяч хоккейный — хорошая штука.
На шестой день октябрята с вожатым были склонны купить хоккейный мяч, если бы не имели в виду чижа.
На седьмой день они заседали, как прежде, и вопрос стоял о мяче и чиже. Только пока еще не было ясно, что именно лучше купить.
На восьмой день вожатого не пустила мама, он переутомился и слег в постель.
На девятый день октябрята пришли к вожатому. Он, приподнявшись с постели, сказал:
— Вопрос решен. Мы купим чижа. Каникулы завтра кончаются, хоккейный мяч уже ни к чему… тем более что его самим можно сделать.
Как мы в трубу лазали
Большущая труба валялась на дворе, и мы на нее с Вовкой сели. Мы посидели на этой трубе, а потом я сказал:
— Давай-ка в трубу полезем. В один конец влезем, а вылезем из другого. Кто быстрей вылезет..
Вовка сказал;
— А вдруг мы там задохнемся.
— В трубе два окошка, — сказал я, — как в комнате. Ты же в комнате дышишь?
Вовка сказал:
— Какая же это комната, раз это труба. — Он всегда спорит.
Я полез первым, а Вовка считал. Он досчитал до тринадцати, когда я вылез.
— А ну-ка я, — сказал Вовка.
Он полез в трубу, а я считал. Я досчитал до шестнадцати.
— Ты быстро считаешь, — сказал он, — а ну-ка еще!
И снова полез в трубу.
Я сосчитал до пятнадцати.
— Совсем там не душно, — сказал он, — там прохладно.
Потом к нам подошел Петька Ящиков.
— А мы, — говорю, — в трубу лазаем! Я на счете тринадцать вылез, а он на пятнадцати.
— А ну-ка я, — сказал Петя.
И он тоже полез в трубу.
Он вылез на восемнадцати.
Мы стали смеяться.
Он снова полез.
Вылез он очень потный.
— Ну как? — спросил он.
— Извини, — сказал я, — мы сейчас не считали.
— Что же, значит, я даром полз?
Он обиделся, но полез снова.
Я сосчитал до шестнадцати.
— Ну вот, — сказал он, — постепенно получится!
И он снова полез в трубу.
В этот раз он там долго ползал. Чуть не до двадцати. Он разозлился, хотел опять лезть, но я сказал:
— Дай другим полезть, — оттолкнул его и полез сам.
Я набил себе шишку и долго полз. Мне было очень больно. Я вылез на счете тридцать.
— Мы думали, что ты пропал, — сказал Петя.
Потом полез Вовка. Я уже до сорока сосчитал, а он все не вылезал. Гляжу в трубу — там темно. И другого конца не видно.
Вдруг он вылезает. С того конца, в который влез. Но вылез он головой вперед. А не ногами. Вот что нас удивило!
— Ух, — говорит Вовка, — чуть не застрял…
— Как это ты повернулся там?
— С трудом, — говорит Вовка, — чуть не застрял…
Мы здорово удивились.
Тут подошел Мишка Меньшиков.
— Чем вы тут, — говорит, — занимаетесь?
— Да вот, — говорю, — в трубу лазаем. Хочешь полезть?
— Нет, — говорит, — не хочу. Зачем мне туда лазать?
— А мы, — говорю, — туда лазаем.
— Это видно, — говорит он.
— Чего видно?
— Что вы туда лазали.
Глядим друг на друга. И вправду видно. Мы все как есть в красной ржавчине. Все как будто заржавели. Просто жуть!
— Ну, я пошел, — говорит Мишка Меньшиков.
И он пошел.
А мы больше в трубу не полезли. Хотя мы уже все ржавые были. Нам все равно уже было. Лезть можно было. Но мы все равно не полезли.
Четыре цвета
Первоклассник Алик нарисовал:
сиреневого верблюда,
зеленую лошадку,
синюю утку и красного зайца.
Папа, увидев рисунок, сказал:
— Разве бывают сиреневые верблюды, зеленые лошадки, синие утки и красные зайцы?
— Не бывают, — сказал печально сын. — Но у меня было только четыре краски… Вот что я сделаю!
И он тут же нарисовал:
красный мак,
зеленый огурец,
синее небо и сиреневую сирень…
Луша
Третий день Жорик сидит с букварем. Трудно читать по складам. Никак не дается слово. Только второй слог запомнит, как забывает первый. Да еще собака лает…
Л-У-ЛУ
Ш-А-ША
Забыл первый слог.
Л-У-ЛУ
Ш-А-ША
Забыл первый слог.
Л-У-ЛУ
Собака лает на дворе. А Жорику трудно.
Сначала — ША.
Потом — ЛУ.
А может, наоборот? Трудно Жорику. Да еще собака лает!
Мешает Жорику собака.
Так, значит, — ШУ.
И получается — ШУ-ШУ.
Жорик чешет затылок. Что-то не то.
И еще собака лает…
Надоедливый Миша
Миша выучил наизусть два стихотворения, и не стало от него покоя. Он залезал на табуретки, на диваны, даже на столы и, мотнув головой, начинал сразу читать одно стихотворение за другим.
Один раз он пошел на елку к девочке Маше, не снимая пальто, влез на стул и стал читать одно стихотворение за другим. Маша даже сказала ему: «Миша, ты же не артист!» Но он не слышал, дочитал все до конца, слез со стула и был такой довольный, что даже удивительно!
А летом он поехал в деревню. В саду у бабушки был большой пень. Миша залезал на пень и начинал читать бабушке одно стихотворение за другим.
Надо думать, как он надоел своей бабушке!
Тогда бабушка взяла Мишу в лес. А в лесу была вырубка. И тут Миша увидел такое количество пней, что у него глаза разбежались.
На какой пень становиться?
Он здорово растерялся!
И вот такого растерянного бабушка его привела обратно.
И с тех пор он не читал стихотворений, если у него не просили.
Как я боялся
Когда я впервые шел в школу первого сентября в первый класс, я очень боялся, что меня там будут сразу что-нибудь сложное спрашивать.
Например, спросят: сколько будет 973 и 772? Или: где находится такой-то город, который я не знаю, где он находится. Или заставят быстро читать, а я не смогу — и мне поставят двойку.
Хотя родители меня уверяли, что ничего подобного не произойдет, я все равно волновался.
И вот такой взволнованный, даже напуганный, я вошел в класс, сел за парту и тихо спросил своего соседа:
— Писать умеешь?
Он покачал головой.
— А девятьсот семьдесят три и семьсот семьдесят два можешь сложить?
Он покачал головой и испуганно на меня посмотрел.
— А быстро умеешь читать?
Он совсем перепугался, чуть под парту не полез. Читать он совершенно не умел.
Я кое-как читать умел, но все равно боялся.
В это время учительница спросила меня, как моя фамилия, а я решил, что меня сейчас заставят быстро читать или слагать большие числа, и сказал:
— Я ничего не знаю!
— Чего не знаешь? — удивилась учительница.
— Ничего я не знаю! — крикнул я испуганно.
— А как зовут тебя, знаешь?
— Не знаю! — сказал я.
— Ни фамилии своей, ни имени не знаешь?
— Ничего не знаю! — повторил я.
В классе засмеялись.
Тогда я сквозь шум и смех класса крикнул во все горло:
— Свою фамилию и свое имя я знаю, но больше я ничего не знаю!
Учительница улыбнулась и сказала:
