Проводив Харитонова, Шпаго и Володя дожидались его в машине. Он вскоре вернулся.
Когда машина тронулась, Харитонов повернулся к ним:
— Понимаете, вхожу к начальнику Генштаба и объявляю свое решение. А он мне на это, "Чего ершишься? Над тобой не каплет.
Считай себя в отпуску!" Я в ответ: "Сейчас не до отпусков! Дайте мне какое-нибудь дело, пока вы будете разбираться с моим! Солдат учить, лекции читать, а то я, право, сбегу!" Он усмехнулся.
"Ладно, учтем твое боевое настроение!"
С тем я и ушел. Теперь, думаю, ускорят! Ты как полагаешь?
Ночью Харитонов был вызван в Ставку Верховного Главнокомандования.
— Ну, товарищ Харитонов, разобрались в вашем деле, — ровным, неторопливым голосом проговорил начальник Генштаба. — Это была крупная операция противника, по своим масштабам направленная против двух фронтов. Предвидеть ее вы как командующий армией, конечно, не могли.
Он помолчал и, когда снова заговорил, внимательно посмотрел в глаза Харитонову.
— У вас, товарищ Харитонов, есть священное чувство ненависти к врагу. А это значит, что вы еще проучите фашистов. Вы назначаетесь командовать вновь формируемой армией в районе Новохоперска. От всей души желаю успеха!
Харитонов был так взволнован этими словами, что ке нашелся сразу что ответить.
Начальник Генштаба спросил:
— Когда думаете ехать?
— Сейчас!
— То есть как это сейчас?!
— А вот так: съезжу домой, прощусь — и в путь!
— Ну что же, тогда я распоряжусь, чтобы заготовили предписание, а пока… поговорим о предстоящем деле!
Как ни откровенен был. Харитонов с друзьями, откровенность его имела известные границы. О военных действиях он говорил только о минувших, а о тех, что предстояли ему, он не только не говорил, но ему даже не требовалось никаких усилий, чтобы не проговориться. Поэтому нельзя сказать, что Харитонов умолчал или скрыл от Шпаго тот важный разговор, который у него состоялся в Ставке, после того как он получил командировочное предписание.
Разговор этот составлял тайну советского командования, и ее могли знать только те люди, которым предстояло действовать в новых условиях войны и которые не могли бы хорошо воевать, если бы не понимали суть своих действий.
Приехав в Новохоперск, Харитонов писал жене:
"После очень утомительного и трудного пути прибыли на место. В пути часто вспоминали тебя. Твою заботу чувствовали за трапезой в поле и на ночных стоянках. Московский чай пили до самого прибытия. Сегодня переключились уже на новый рацион. Расставание с тобой было для меня весьма тяжелым. Ты, безусловно, поймешь, что это объясняется величайшей привязанностью, уважением и любовью.
Год разлуки и полмесяца встречи-это события большого напряжения воли и чувств.
Сейчас разрядка получена, можно смело отдаться целиком одному важнейшему делу-организации разгрома тех, кто испортил нашу жизнь, кто сделал миллионы людей несчастными.
Всю силу своей энергии и знаний я отдам делу, чтобы стереть с лица земли презренный фашизм".
Пока Харитонов был занят организационными вопросами, Шпаго отпросился у него съездить за своим конным взводом.
Как он и предполагал, взвод был расформирован, людей и лошадей забрал Гущин. Оставались только лошади Харитонова и Шпаго, конюх и коноводы. Конюх, увидев Шпаго, обрадовался:
— Хорошо, что приехали за нами… Признаться, появлялась думка: а вдруг забыли про нас?.. Но нет, думаю, не может того быть… И вот дождались… Как же вы думаете, товарищ капитан, нас отсюда забрать?
— Пойду к члену Военного совета! — сказал Шпаго.
Корняков тоже обрадовался его приезду. Обычно сдержанный, Он дал волю своему чувству.
— Рад за Федора Михайловича, — сказал он. — Это ведь не только его, но и меня касается. Чего только не пришлось выслушать…
Он тут же написал письмо другу и отдал Шпаго.
— Верю, капитан, что нам еще придется воевать вместе! — с волнением в голосе проговорил он.
Шпаго рассказал о цели своего приезда. Корняков обещал помочь.
— Ты когда думаешь возвращаться? — спросил он.
— Сегодня.
— Оставь маршрут для конников. Я сделаю все, что в моих силах!
Простившись с Корняковым, Шпаго не мог удержаться, чтобы не навестить девушек с узла связи.
Он шел задами дворов и увидел Машу, подругу Зины, возвращавшуюся с дежурства. Она бросилась к нему навстречу, радостно всплеснув руками:
— Товарищ капитан, вы?
Они спустились по отлогому склону к косматым ивам, ярко зеленевшим у ручья. Девушка слушала его рассказ о Харитонове, то и дело всплескивая руками.
— Ой, неужели правда?! — восклицала'она. — Мы все любили и уважали его за то, что он нам внушал: сначала общее, а личное потом! Разгром врага-на первом плане! Вы знаете, как мы за это уважали его! Я, товарищ капитан, не сомневалась, что правда себя скажет!
"Так, стало быть, не только я, Шпаго, могу постоять за правду, но и это юное существо может постоять за нее и никого не побоится, если убеждено в правоте своей!" — подумал Шпаго и всю обратную дорогу в Новохоперск продолжал размышлять об этом.
"Да, всякие есть девушки, — заключил он, — но мир держится на таких. Какие это будут верные подруги и хорошие матери!"
…Мысли Шпаго незаметно перенесли его в солнечное, блистающее росой утро на Приморском бульваре в Севастополе. Ему было тогда двадцать пять лет. Он, командир взвода, свой первый отпуск проводил в Крыму. Это было своего рода маленькое путешествие из города, где он служил, в Крым и обратно. В Севастополе он остановился в гостинице и вышел на бульвар. Две девушки шли навстречу и, поравнявшись, прошли мимо. Шпаго был в кавалерийской форме.
"Мимо пройти и не взглянуть, хотя бы мельком!"
Он был обескуражен.
Одна из девушек, темноволосая смуглянка с родинкой на бйрхатистой щечке, ему приглянулась.
Он еще раз обошел бульвар, но девушек не было.
Он — спустился вниз, к морю, и оказался под живописной террасой. Вдруг что-то упало сверху. Он подбежал и поднял маленькую туфельку. Поднявшись наверх, он увидел обеих девушек, смущенно переглядывавшихся между собой.
— Не вы ли уронили? — обратился он к смуглянке, увидев ее в одной туфельке.
Девушка сконфуженно остановила на нем свои черные бархатистые глаза.
— Зачем вы подняли? Мы, прежде чем идти купаться, сбрасываем со скалы туфли, а потом уже бежим босиком… так легче спускаться…
— Так, значит, я вам помешал? — Извините! — оправдывался он. — Но если так случилось, разрешите с вами познакомиться. Лейтенант Шпаго! А как ваше имя?
— Меня зовут Ксения, — просто сказала девушка, — а мою подругу-Лида.
— Вы здешние или приезжие?
— Мы севастопольские! А скажите, какая на вас форма? Мы еще такой не видели…
— Форма самая обыкновенная, кавалерийская! — не без гордости сказал Шпаго. — Я в отпуску. Остановился в гостинице. С городом не знаком. Вот если бы вы мне посоветовали, что в нем посмотреть…
— Севастопольскую панораму видели?
— Нет.
— Ну вот. Все путешественники начинают знакомство с нашим городом с нее.
— А я начал с вас и, кажется, не сделал ошибки! — наивно признался лейтенант.
Так состоялось их знакомство.
Отец Ксении, портовый рабочий, умер, когда она была ребенком, мать воспитывала-дочь и старшего сына. Он теперь работал в типографии. Ксения, окончив бухгалтерские курсы, работала в горторге.
В семье полюбили молодого Командира. Когда Шпаго уезжал, его провожали как родного. Прибыв к месту службы, он написал Ксении пространное письмо. Он просил ее приехать к нему.'Ксения колебалась. Мать и брат сказали: "Леонид-честный и хороший человек. Он тебя не обманет. Ну, а если ошибешься в нем, вернешься домой!"
Она просила его подождать до следующего отпуска. Он отвечал, что ждать не в силах. Долго не было ответа, наконец прибыла телеграмма. Ксения сообщала, что приедет. Шпаго стал готовиться к встрече.
Он снял более удобную комнату и в день приезда сказал своему ездовому Васильчуку:
— Ну, Васильчук, поедем встречать невесту.
Васильчук разволновался:
— Товарищ командир взвода, да разве можно ее встречать на нашей тачанке? Сходите к командиру полка, он для такого дела даст свой выезд!
— Неудобно мне просить! — сказал Шпаго. — Поедем на тачанке…
Васильчук ушел. Шпаго был приятно поражен, когда в назначенный час возле его дома остановился выезд командира полка.
На козлах восседал Васильчук. Вид у него был торжественный.
— Сидайте, товарищ командир взвода! — важно проговорил он.
— А это что? — спросил Шпаго, показав на большой букет цветов, лежавший на подушках заднего сиденья.
— Как что? — удивился ездозой. — Та это ж так положено!
