В один из вечеров объявил:
- Сдвигай поближе табуретки, будет доклад.
Раньше он никогда не делал докладов. Но на плотине ведь пересиливали живыми телами сорокаградусную стужу, до крови кусающее, ледяное железо! Ребята, смешливо-любопытные, как перед представлением, в охотку несли табуреты, постарше - присаживались выжидательно на койках.
Журкина от одних приготовлений взяла жуткая оторопь. В любую минуту мог сотворить позорище над ним этот человек. Еще обреченнее забилось сердце, когда Поля появилась в дверях в накинутом на плечи пальтеце, вынесла лампу-молнию из своей каморки и заботливо поставила на красный стол.
- Доклад, товарищи, будет вот про что, - начал Подопригора, - про пятилетку. Это слово вы слыхали...
Тишина обняла его, как река. Лампа-молния, казалось, чересчур близкая к глазам, жгуче ослепляла. Подопригора поправил фитиль, прокашлялся - надо было унять в себе бурное, ломающее грудь дыхание. Трубы слышались ему над плотиной, над бараками и вдалеке - над похороненными мальвами. Они взыгрывали и над этими лохматыми головами, разверзая будущее.
- Самое первое: почему мы выполняем план не в пять, а в четыре года, почему, скажем, такая чертова трепка на плотине, день и ночь, не зря ли полоумно суматошатся везде большевики?..
Тишка, до ломоты выпрямленный, руки крестом на груди, сидел в первом ряду. Он ревностно глядел в воспаленные, обложенные путом глазницы Подопригоры. От пристального глядения не осмысливал ничего, кругом рябило; только иногда горделиво прикидывал про себя: "Вот я сижу и слушаю, как говорят доклад... докла-ад! Посмотрела бы теперь маманька-то!"
Подопригора живописал перед слушателями будущую работу коксовых печей. Тут для него было все свое, как дома, отроду знакомое, об этом рассказывал играючи. Дальше-то знал, куда вести: к основе будущего гиганта-комбината, к железу. Тишка слушал про кокс, который "испекают в громаднейших печах, как, скажем, лепешки; теперь, зачем его испекают, я сейчас расскажу..." И фантастические небылицы-видения толмошились в Тишкиной голове: например, целые порядки кухонных огромнейших печей, на вольном ветру, без потолков, заслонки с ворота, в небо торчат шеями коленчатые четырехугольные дымоходы... Подопригора был, несомненно, чудаком.
И дед-плотник тоже навострил уши, воссев на тюфячок, поджав под себя ножки. Но так как ни выгод, ни обманов никаких тут не предвиделось, соскучился, прилег; только начесывался под тулупом. И еще кое-кто, побородатее, из отцов, растягивался втихомолку, предпочитая думать свою думу в потолок. "Пускай бренчит..."
Подопригора, конечно, видел это, но не расстраивался. Для него пока было довольно и тех, что с прилежно полуоткрытыми ртами давались ему... Этих он не выпускал, ревниво подхватывал слухом каждое их шевеление, шепот... Вон Вася-плотник плечо о плечо со своими. Ярко-рыжий каменщик, перехватив поясницу руками, словно летел на докладчика; сурово требующий, испытующий, он, возможно, решал свою жизнь! Длинношеий парнишка, которому готовил Подопригора неимоверную судьбу, смотрел ему прямо в глаза, не мигаючи. У Подопригоры даже кружилась голова... Железо, железо! Здесь кругом от него пучило землю, оно не вмещалось в ней, выпирало наружу, валялось под ногами. (И правда, Журкин вспомнил про рыжий валунок у двери, о который однажды больно ушиб щиколотку.)
- Железо, техника! А для чего они? Чтобы человеку добыть легкое и радостное будущее. Из железа - тракторы, сотни тысяч тракторов для колхозников. Из железа всякие машины. Опять же для чего они? Вы знаете, что для облегчения нашему же брату, рабочему человеку. Видали, что этими машинами в два месяца на плотине наворочали? А вот еще увидите, какие тут к лету громадины смонтируют, - например, транспортер на углеподаче: на полкилометра может человека по воздуху промчать! Но он будет мчать, конечно, только уголь, целыми вагонами, а для человека на это есть самолет... Из вас никто на самолете не летал?
Собрание безмолвствовало, только иные замотали головами. Подопригора загадочно ухмыльнулся.
- Ну вот, теперь скажу вам: к весне нам обещали также два самолета, и на них, между прочим, будем лучших ударников катать. Значит, готовься, ребята, и из вас кое-кто полетает!
Среди слушателей пронесся шелест, табуретки исподтишка задвигались, словно наперегонки. А Тишке показалось, что лукавый Подопригора уперся при этом именно в его глаза, словно прежде всех ему обещал... Однажды над Засечным проплыл в подоблачной выси гудящий крестик - неужели с человеком? И за Подопригорой открывалось подоблачное, влекущее, чего еще не знавалось в жизни.
- Но нам стараются сорвать это светлое будущее. Разве мы не знаем, как всякая нечисть напрягается кругом нашей страны и только ждет своего момента? Нет, слабить нам ни на минуту нельзя, ни на одну минуту нельзя, рвать надо у врага каждую минуту, чтобы скорее накопить себе железный запас!
А гробовщик пришибленно ждал, когда дойдет до него, разразится... Мнилось ему, что и сам Подопригора оброс железной коркой и оттого не слышит живого человека. И слова у него только про злобу, про злобу и про врагов.
Вот:
- И здесь, товарищи, имеется у нас недобитый враг...
Почудилось: зарыскал глазами по бараку, разыскивая кого-то. Руки у Журкина неповинно тряслись. Вот, вот...
- Мы уже видали его работу. Они под маской примостились и тут, на стройке, и втихомолку обделывают черные делишки! ("Это про кого?") Но мы сумели разгромить кулака, вышибить его из сельского нашего хозяйства, мы сумеем его найти и здесь, товарищи, несмотря на маскировку, мы его хорошо видим по его кляузам и провокациям, которыми он втихомолку хочет подорвать наш социалистический фронт... Мы его видим (Журкин содрогнулся), мы его скоро вытащим за уши на вольный свет!
И Тишка, выкормленыш, прихмурился, тоже позаимствовался злобой, и Поля не оглянется ни разу... Теперь уж ясно: больше ни спокойной жизни не будет здесь, ни добытку...
Сейчас крикнет вслух: "Смотрите же, вот где враг!" Журкин ошеломленно взирал на неостановимый, гремящий рот Подопригоры.
Но Подопригора вовсе и не крикнул ничего: доклад был окончен. Подопригора вынул платок, обтирал лицо. С табуреток по-медвежьи сбрякивались слушатели. Гробовщик вздохнул со всхлипом, по-ребячьи. "Намахнулся, а не ударил, - растравлял он себя, - оттягивает..."
Но ни Подопригоре да и никому не было сейчас дела до него. В дверях, среди суматохи, поднимался Петр, с ног до головы облепленный снегом Он гаркнул:
- Деньги получать!
В самом деле, к красному столу шествовал артельщик с портфелем, сопровождаемый милиционером, и вслед за ними через койки, через табуреты в пляску скакали барачные. Да, деньги не только привезли из Москвы, их разносили по баракам, уважая законное нетерпение рабочих. Подопригора, довольный, обозревал взбурлившую у стола толкучку. Деньги пришли кстати, они твердым массивом ложились под его высокие слова и обещания. И у самого Подопригоры где-то в туманных тайниках облегчительно прояснялось... Им овладела та добродушная усталость, которую испытывает поработавший трудно и с пользой человек. И Поля застенчиво улыбалась ему издали, полноватая и чистенькая, будто только что умытая душистым мылом. Явно поджидала его, стоя на мягких, чуть раздвинутых ногах, как когда-то домашняя Зинка. Та постоянно вспоминалась около Поли чем-то далеким, щемяще-улетевшим - духами или болью... Но дорогу заступил Петр.
Подопригора был рад и ему. Вдобавок, очень уж хорошо подоспел сегодня Петр: первым торжественным вестником о деньгах.
Но смотрел хмуро, расстроенно.
- Мне поговорить с вами, как с партийным... товарищ уполномоченный. Я секундой...
Ухватил за плечо Тишку, норовившего стрельнуть к столу, где счастливцы нагибались, расписывались.
- К-куда?
Не спеша отложил под подушку какой-то принесенный с собой узел, затем снял тяжелый пиджак и валенки и сунул Тишке, чтобы тот убрал и посушил. Потом приказал еще дров подложить да слетать с чайником за водой. Тишка с отчаянием оглядывался на волшебный стол, на пламенеющие под лампой лица получающих: а вдруг там до него не дойдет, не хватит?.. Но дядя Петр был необоримее, сильнее всего.
Сам уполномоченный терпеливо его поджидал.
Петр с тем же мрачным видом поискал, куда бы поукромнее отвести Подопригору.
- Тут, товарищ уполномоченный, про одну некрасивую петрушку я узнал...
С Подопригоры смыло веселость; он, зорко глядя, слушал, кивал...
После раздачи денег взбудораженный народ никак не мог улечься. Сызнова растапливались печки, зачинались чаи с разговорами. И у Журкина с Петром на печурке бил из чайника пар. Домовито присели оба, и Тишку прямо по сердцу, чуть не до слезы, щекотала эта домовитость: до того они оба стали хорошие, до того был везде порядок, не знал, как и услужить им в счастливой своей готовности. Деньги он, конечно, получил: за полтора месяца, за вычетом долга за обеды, шестьдесят шесть целковых, и успел уже сбегать в темные сени и, расстегнув штаны, упрятать получку вместе с прежним капиталом (домашней пятишницей и десяткой, полученной от Петра за мануфактуру), завязав карман бечевкой.
