- Это правда, что в Советском Союзе вознаграждение за труд не для всех одинаково?
- Правда.
- Как же это так, если у вас социализм?
Приходится разъяснять принцип борьбы с уравниловкой, обезличкой и т.д. Азбучные истины. Разъяснения принимают с удовлетворением.
- Вам не кажется, мосье Катаев, что при социализме будет задавлена индивидуальность человека?
Едва успеваю открыть рот, как в разговор вмешивается один из писателей. Он с жаром обрушивается на спрашивающего:
- Наоборот! Я думаю, что социализм даст небывалый расцвет каждой индивидуальности! Не правда ли, мосье Катаев?
- Да, - говорю я, - при том условии, конечно, если развитие индивидуальности не будет направлено к порабощению индивидуальности других членов общества. Индивидуальность будет развиваться, так сказать, вверх, а не вширь, не затирая и не уничтожая другие, быть может более слабые, индивидуальности. Во всяком случае, это не будет анархический, грабительский рост одних за счет других. Будет коллективный рост индивидуумов.
- А скажите, может ли рабочий в СССР иметь автомобиль?
- А почему бы нет?
- Каким образом?
- Очень просто. Надо приобрести автомобильное обязательство и ждать очереди. Таким образом, возможность получить собственный автомобиль будет для любого рабочего связана с вопросом общего автомобильного строительства в Союзе.
Общее одобрение. Положительно, кое-кто из французской интеллигенции начинает разбираться в элементарных вопросах политграмоты.
- Простите, мосье Катаев...
Это дама с лорнетом. Она фиксирует меня несколько ироническими взглядами.
- Простите, мосье Катаев, скажите мне следующее: может ли в России любой писатель напечатать все, что он хочет, или у вас такой свободы нет?
Общество с любопытством смотрит на меня.
- Да! - говорю я твердо. - У нас в Союзе каждый писатель может напечатать любую книгу. Но только при одном условии...
- При каком?
- Если он найдет... издателя...
Дамочка злорадно хихикает.
- Как и в демократической Франции, мадам, - галантно добавляю я.
Дамочка замолкает.
Радикальные французы смеются.
Можно приложиться плечом к высокому парапету у Тюильри, как к каменному ложу винтовки, и прицелиться в Булонский лес.
Ствол винтовки - длиннейшая линейка Елисейских полей. На одном ее конце прицельная рама Триумфальной арки на площади Звезды, на другом - мушка обелиска на площади Согласия.
Дистанция прицела - несколько идеальнейших километров.
В Париже застал знаменитую колониальную выставку. По случаю упомянутой выставки Париж иллюминован.
Триумфальная арка и обелиск очень ярко и бело обвешаны прожекторами. На черном фоне парижской ночи эти оба архитектурные объекта горят и светятся, точно сделанные изо льда. Освещена прожекторами также и белая классическая колоннада известной церкви Мадлен.
В общем, здания, освещенные прожекторами, придают площади Согласия вид рентгеновского снимка ладони.
Безобразно вспыхивают и гаснут желтые кудрявые письмена Ситроена на невидимой в темноте колонна Эйфелевой башни.
III
Поехал на колониальную выставку. Был дождливый, пасмурный день. Выставка доживала последние недели.
Каково первое впечатление?
Покушение на монументальность. Много папье-маше. Изрядная доза безвкусицы. Собственно, это даже чересчур мягко. Классическая безвкусица. Пальмы, колонны, фонтаны модерн, лавчонки с галантерейной завалью, пыльный гравий дорожек, вафли, лимонад, вермут.
Традиционная мура любой подобной выставки. Отовсюду несутся барабанные звуки колониальных оркестров - негритянских, индусских, марокканских...
Шум адский. Болит голова. А барабаны гремят и гремят.
Одним словом, как некогда сказал тонкий знаток экзотики Бальмонт:
И... жрецы ударили в тамтам.
Действительно, жрецы ударили в тамтам. И ударили крайне неудачно.
Какова цель выставки? Цель выставки была грубо агитационная: показать, как, дескать, хорошо живется диким и некультурным колониальным народам под мудрым и гуманным владычеством просвещенных империалистов.
И показали. Только получилось как раз наоборот.
Среди навороченной безо всякой меры экзотики, среди слонов, индусских храмов, кокосовых орехов, восточных ковров, медной африканской посуды, рахат-лукума и почесских кальянов - грубо, недвусмысленно и цинично выглядывает клыкастая рожа империалиста-колонизатора.
С первых же шагов на главной аллее - два павильона. Один католический, другой - протестантский.
Католические и протестантские попы выстроили рядом свои конкурирующие миссионерские лавочки. И зазывают доверчивых людей:
"Пожалте! Только у нас! Посмотрите, как мы трогательно заботимся о вовлечении в лоно Христово заблудших чернокожих овец наших колоний. Как им хорошо, этим бедным чернокожим овцам, на вышеупомянутом лоне".
Стоит только бегло осмотреть павильон, чтобы стали совершенно ясны истинный характер и истинное содержание миссионерской деятельности в колониях.
Чего стоили только агитационные восковые раскрашенные группы - картины "вовлечения в лоно"!
Вот, например, такая группа. Молодой, румяный, красивый миссионер стоит перед упавшим на колени "дикарем". У "дикаря" испуганное, покорное лицо. "Дикарь" пресмыкается у новеньких парижских сандалий святого отца. А святой отец одной рукой занес над курчавой головой туземца здоровенный, увесистый крест, а другой сует ему в нос какую-то бумагу и перо, - дескать, подпишись, сукин сын! Вступай в лоно. А не хочешь - так имей в виду, получишь крестом по затылку.
Буквально так.
Даже благонамеренным посетителям становится неловко, и они поспешно отворачиваются.
У стен - витрины с различными лубочными Библиями, картинками, крестиками, четками, святыми чашами и прочими безвкусными и бездарными предметами культа.
И рядом - витрины с кустарными изделиями "дикарей".
Нарочно рядом. Чтобы, дескать, подчеркнуть, как у нас, у христиан-колонизаторов, культурно и мило, какое у нас настоящее искусство и какая чепуха у "диких наших братий".
А получается совсем обратный эффект. Все кустарные вещи "дикарей" необычайно изящны, остры по форме, самобытны и интересны. Деревянная скульптура, рисунки, вышивки, костюмы - подлинное, большое национальное искусство, рядом с которым весь поповский католический и протестантский лубочный хлам выглядит по меньшей мере курьезно и глупо.
Если кто и дикари, то, во всяком случае, не те, кого "вовлекают в лоно". Совершенно ясно.
Все остальное в том же духе.
Особенно понравился цинизмом португальский павильон.
В середине - карты колоний, диаграммы, цифры, образцы сырья, колониальные продукты, а снаружи - невероятно, но факт, - а снаружи, под большим навесом, огромная пушка. Каков цинизм?!
Дальше некуда. Приехали.
Прямо ставь португальский павильон на колеса и вози по свету, показывай рабочим лицо империализма без маски.
К этому надо добавить, что мудрые устроители "для фольклора" пустили на территорию выставки громадное количество всяческих колониальных солдат. Так что вся выставка имеет вид военного лагеря.
И жрецы ударили в тамтам.
Действительно, ударили. Н-да-с! Вот тебе и "вовлечение в лоно"!
Еще одно сильное впечатление.
Я собирался уезжать, и мне захотелось купить что-нибудь на память. Почему-то я остановился на носовых платках. Дюжина элегантных носовых платков - это будет скромно и мило. Я обратился к своему старому приятелю, известному парижскому художнику, выходцу из России, с просьбой быть моим гидом.
- Саша, - сказал я, - вы человек с безупречным вкусом, знаете хорошо Париж, поведите меня в лучший магазин и помогите мне выбрать дюжину выдающихся носовых платков.
- Хорошо. Сколько франков можете вы ассигновать на эту покупку?
- Тысячу франков, - сказал я запальчиво. - Но имейте в виду, что за свои денежки я хочу получить действительно что-нибудь выдающееся.
- Хорошо, - сказал он серьезно, - я поведу вас в очень приличный магазин, и мы выберем.
- Я не хочу в "очень приличный", я хочу в самый лучший.
- В "самый лучший" мы не пойдем, - холодно сказал он.
- Почему?
- Потому.
- Но все-таки?
- Потому, что с вас вполне хватит и "очень приличного".
- А я настаиваю на самом лучшем.
- Тогда вы пойдете без меня.
- Почему?
- Потому.
- Саша, вы меня огорчаете. Я хочу привезти в Москву самые лучшие носовые платки Франции.
- Вы слишком тщеславны.
- Да. Я тщеславен. Но я так хочу.
Он понял, что спорить со мной трудно. Он добродушно улыбнулся и сказал:
- Хорошо. В таком случае компромисс: сначала мы пойдем в "очень приличный" магазин, а уж потом, если вам почему-либо там не понравится, я вас поведу в "самый лучший". Хорошо?
Он был не менее упрям, чем я, и я принял компромисс.
