все певцы стоят в пышных нарядах, и музыка стала более мелодичной, и ему, сидевшему в разгоряченном спектаклем зале, вдруг показалось, что опера вполне мила, и хотя он так ничего и не понял, но уже примирился с происходящим, так что, когда взорвались аплодисменты, он присоединился к ним от всего сердца и вместе с окружающими его людьми, поднявшимися на ноги, чтобы аплодировать еще и еще, тоже почему-то встал, чтобы внести свой вклад в эти аплодисменты — возможно, в компенсацию своей дремоты. Она слегка удивилась его неожиданному энтузиазму, и он сказал с улыбкой: «Я, конечно, не очень много понял, но в самом конце что-то почувствовал, еще и сам не знаю что, но я в любом случае не жалею, что мы пошли». И она внимательно посмотрела на него своими узкими китайскими глазами.
Сначала им пришлось искать гардероб, чтобы забрать его плащ, и они долго блуждали по быстро пустеющим коридорам. Когда они наконец вышли из здания, оказалось, что дождь, сопровождавший их до самого входа в оперу, теперь стал еще более колючим. Хотя время было не очень позднее, всего половина одиннадцатого, но улицы уже казались пустынными — большая часть зрителей сразу же куда-то исчезла, — и они присоединились к длинной, несколько беспорядочной очереди, собравшейся наверху, под небольшим навесом у входа в здание, откуда к улице вели широкие ступени. То были в основном люди их возраста или старше, напряженно следившие за жестами старика распорядителя в черной униформе с красной лентой на рукаве и в нелепой фуражке, который тщетно пытался своим слабым, старческим свистом привлечь внимание таксистов, мчавшихся по близлежащему шоссе. Она оперлась на Молхо, буквально прижавшись к нему, и он отчетливо почувствовал все ее тело. Он ответил ей со сдержанной щедростью. Может быть, в ней уже проснулось тайное желание? Но нет, опера, видимо, утомила и ее, потому что она тут же о чем-то задумалась, — наверно, он разочаровал ее тем, что задремал во время спектакля, а может, ей все еще помнились его банальные и вялые ответы во время ужина. Такси сворачивали к очереди редко, и ожидание затягивалось. «Может быть, пойдем пешком, — вдруг предложила она, — это недалеко, я смогу найти дорогу». Но он заколебался, у него уже были основания сомневаться в ее умении ориентироваться на здешних улицах, а тут еще этот ледяной дождь, похожий на стену тонких заостренных прутьев. «Нет, — отказался он, — лучше дождемся такси». И они остались в медленно продвигавшейся очереди. Теперь машины стали подходить чаще, и вскоре они уже оказались в первых рядах. Неожиданно подъехали сразу два такси, и две старухи, стоявшие перед ними и до сих пор ни словом не обменявшиеся друг с другом, одновременно начали медленно спускаться по скользким ступеням. Тем не менее Молхо почему-то казалось, что эти старухи поедут вместе, и он уже приготовился двинуться за ними, но его спутница замешкалась. Он действительно оказался прав — они сели в одну машину, и водитель следующей деликатно погудел, подгоняя пассажиров. «Быстрее, наша очередь!» — сказал он, сняв руку советницы со своей, быстро вышел из-под навеса и побежал вниз по спуску лестницы, чтобы не упустить такси. Она начала торопливо спускаться следом в своей распахнутой меховой шубке, наклонившись, словно все еще пыталась опереться на его отсутствующую руку, и в то же время стараясь догнать его, как будто не была уверена, что он подождет ее внизу. «Осторожней!» — крикнул он, увидев, что она вдруг споткнулась, но возглас уже запоздал — она упала, заскользила вниз, прокатилась по трем-четырем широким ступеням, потом остановилась и привстала, точно быстрая белка на бегу, и тотчас снова опустилась на ступени с выражением сильной боли на искаженном лице. Одна ее туфля полетела вперед. Молхо испуганно бросился наверх, опережая немцев, тоже устремившихся ей на помощь, подхватил упавшую туфлю, почему-то обратив внимание, что внутри она выглядела более потертой, чем снаружи, и, схватив свою спутницу за руку, склонился над ней — она произнесла несколько успокоительных слов на иврите и по-немецки, — чулок на ее ноге был порван, Молхо различил небольшой кровоподтек, и от вида ее крови у него сразу печально защемило сердце, он почти опустился на колени на обледенелых ступенях, чтобы помочь ей надеть слетевшую туфлю. Она покраснела: «Все в порядке, все в порядке», выхватила у него свою туфлю и, не надевая ее, поднялась на ноги, к радости выглядевших всерьез обеспокоенными немцев, а потом, сильно хромая, прошла к такси, ждавшему их с открытой дверцей.
Внутри такси она наклонилась и стала с тихими проклятиями растирать рукой щиколотку. Ее лицо выглядело серым и постаревшим. Он хотел было сказать: я же вас предупреждал, но вспомнил, как раздраженно реагировала его жена на подобные слова в сходных обстоятельствах, и на всякий случай промолчал. Машина все еще стояла, водитель спокойно смотрел на них, ожидая инструкций. Она медленно приходила в себя. Молхо тихо сказал: «Нужно дать ему адрес», и она назвала улицу и пансион.
Он, разумеется, настоял, что поднимется к ней в номер. Оба ее чемодана еще лежали на кровати, он поспешно снял их оттуда и решительно велел ей лечь и дать ему посмотреть ее ногу — она спустила чулок, и он мельком заметил, что на ней почему-то надеты красные трусы и корсет, но не такой, как носила его жена, а другой, более старомодный, напомнивший ему корсеты его матери, — и теперь он мог рассмотреть рану вблизи и при свете. Кожа на ноге была тонкой, сухой и натянутой, и в одном месте ее пересекал узкий надрез, но рана была поверхностной, и кровь уже засохла, поэтому он, с ее согласия, просто положил на кровоподтек смоченное водой маленькое полотенце, а вот лодыжка действительно распухла всерьез и была очень болезненна на ощупь. Он приподнял ее ногу, поворочал туда-сюда, и они оба согласились, что перелома, по всей видимости, нет.
6
Она попыталась через силу улыбнуться ему, и он ответил ей улыбкой. Он был возбужден происшествием, вся его усталость испарилась, словно ее и не было. «Вот теперь я смогу показать себя в самом лучшем свете», — мелькнуло у него в голове. Она поднялась, проскакала на одной ноге в туалет и закрыла за собой дверь, и он тут же воспользовался возможностью рассмотреть ее номер. Комната была чуть просторнее, чем у него, но выдержана в том же аскетическом стиле, разве что кровать была двуспальной. Из ее чемодана
