Впрочем, после победы места в администрации ему как-то не нашлось.
20
Ведомство Богдана Березовского давно нужно было переименовать в Министерство Внешних Дел - чтобы симметрично с Делами Внутренними. Получились бы МВД-I и МВД-II, и Иностранные Дела разом лишились бы традиционного ореола: для нас что Калуга, то и Канберра, что Омск, то и Осака, разве что Калуга с Омском важнее - так должно расставить приоритеты в уважающем себя государстве. Ничего, пусть остается про запас хороший ход для следующей кампании.
- Ну что, Богдан, чего ты не в свой день?
- Только что смотрел, Сэнсей, твой пресс. Чего ж ты перед выборами молчал про Македонского предка?
- Зачем? Побеждать надо за свои достоинства. А предка растащили бы по фельетонам. Надо сначала сесть в Кремле, а потом считаться родством с Александром.
- Зато теперь ты создал проблему международную! Греция может заволноваться, не говоря о самой Македонии. Да и Турция, Иран, Индия - все фрагменты его царства. Один Афганистан останется спокоен, потому что в Афганистане не повезло и Александру. Геополитика получается серьезней, чем Третий Рим. Да с традиционным московским вектором на восток!
Когда Богдан выступает на конференциях, в ООН или встречах Восьмерки и Девятки, он солидно медлит басом. А перед президентом всегда увлекается и тараторит тенорком.
- Я же ни на что у них не претендую, Богдаша. Россия обширней царства Македонского, так что даже Александру Филиппычу у нас бы тесно не показалось!
Стрельцов широким жестом как бы обвел знаменитую карту.
- А этот перемещенный клад?! Скорей всего, Александр закопал сокровища Кира. Персия может потребовать репатриации. Иран то есть. Интересуется же Турция Троянским кладом! Хотя современные иранцы относятся к персам так же, как турки к Приаму и Парису.
- Ничего-ничего. Наоборот, даже и хорошо. Я лично ни на что не претендую, и как президент от имени России. Но слово сказано. Они слышали. И пусть чувствуют. А уж клад, если он вообще существует, столько веков в русской земле пролежал, что ни о какой репатриации даже заикаться невозможно. Это все равно что Монголия захочет Мамаев курган замать.
- А ты думаешь, Сэнсей, он где-то зарыт, этот клад Лежит-дожидается?! - глазки у Богдана загорелись, и он перешел на хриплый шепот.
Когда касается кладов, все возвращаются в детство.
- Не знаю, Богдаша. Ничего не утверждаю и ни на чем не настаиваю. Старой карты на желтом пергаменте у меня нет. Да и в любом случае дело это наше, семейное - мое да Гришки, - улыбнулся Стрельцов.
Не видела ни одна женщина, как неотразимо дернулся вверх угол президентского рта.
А Березовский понял, что аудиенция закончена.
21
"УШЕЛ В СЕБЯ".
Как только все подхватили вслед за Стрельцовым "Есть на свете город Карашок", стало очевидно, что успех принесло созвучие: "Карашок" и "хорошо" пишутся совсем по-разному, а произносятся почти одинаково. Без почти - одинаково!
Так нужно ли упорствовать - писать по-разному?
Отсюда и родился у Стрельцова: "Проект предоставления свободы орфографии имени Бернарда Шоу". Почему "кОрова", когда естественнее "кАрова"?
Школьники подобную свободу (свАбоду!) разумеется поддержали бы, но школьники - не избиратели, поэтому Стрельцов очень скоро понял всю опасность своего проекта: взрослые в общем консервативны, новые свободы/свАбоды им подозрительны. С "кАровой" они бы, положим, еще и смирились, но ведь последует "армЕя" и "нароТ" - а это уже смахивает на государственную измену!
И потому на время предвыборной кампании Стрельцов крамольный проект оставил, а черный спиральный блокнот со своим планом освобождения орфографии спрятал в ванной комнате - высоко в вентиляционной отдушине, забранной шаткой решеткой, куда никто никогда не лазал, о чем свидетельствовала девственная пушистая пыль, вынесенная из отдушины на рукавах.
Но все-таки спрятал - не сжег!
Так не приспело ли наконец время вспомнить оставленный проект? Посылать за блокнотом, оставленным в ванной отдушине, не было никакой надобности: не зря же он любит демонстрировать на прессах и переговорах блеск своей памяти.
Искусившись за время кремлевского сидения в политике, Стрельцов теперь понимал, что можно подать проект совсем в ином свете: не "свобода орфографии имени Бернарда Шоу", которая угрожает раздразнить как противников всех и всяческих свобод/свАбод, так и ревнителей чистоты русской речи и русской мысли от любых нежелательных иностранцев, - а "Договор о слиянии орфографии Белоруссии и России"! Ведь белорусы давно пишут "мАлАко" - и прекрасно себя чувствуют. Значит - можно! Можно совместить свободу с политическим приобретением. Ведь создание единого орфографического пространства - явное приобретение, и даже лиловые противиться не станут!
И все-таки нужно было взвесить: смеет ли себе позволить такое демократический президент? Александр Македонский - он мог колебать любые основы! И даже Петр: упразднил сразу три буквы, если не больше.
22
Разминаясь от сидения за столом, Стрельцов вышел из кабинета и, в очередной раз пренебрегая чудесами связи, зычно гаркнул:
- Парфен! Подавай! Поехали!
И знал, что у собственного его президентского подъезда уже подан бронепоезд. Маленький скромный бронепоезд, состоящий всего из трех броневиков, ну не считая пары мигалок - в головах и в охвостьи.
Стрельцов слышать не мог утвердившийся еще со времен генсеков термин "членовоз". Потому что вообще, как ни странно, не любил сальных намеков, а в особенности намеков на отвратительное старческое бессилие. То ли дело оседлать броневик, этот сгусток силы и энергии!
Оседлать броневик - и промчаться цугом по Москве!
Наивная зашифровка позывных сохранялась, но Стрельцов специально вник, чтобы Парфен не перемудрил с конспирацией, и, опережая кортеж, неслось в эфире: "Я - Первый! Я - Первый! Царский выезд в пути!" И инструкция соблюдена: если можно было когда-то кораблю Гагарина дать позывной "Маяк", кажется, или "Сокол", то почему нельзя машине президента дать позывной "Царский выезд"?
И проспекты расчищались, как по волшебству. От Кремля до Барвихи насквозь зеленый свет.
Стрельцов знал - ни на секунду никогда не усомнился! - что пассажиры прижатых к обочинам медлительных машин с удовольствием глядят вслед президентскому бронепоезду, а вечером за столом не преминут похвастать: "Сегодня видел - Сам ехал!"
23
Сын Гришка не встретил своего владетельного родителя на крыльце, демонстрируя молодую независимость. Встретились в столовой: до того, чтобы не поужинать, не дождавшись отца, независимость все же не простиралась.
- Привет, па! Чего ты так долго? Я думал, сразу после пресса. Здорово ты их! Я успел кое-что посмотреть, конечно.
На самом деле, Гришка - домашний летописец, и сегодняшний пресс наверняка записал, как и все предыдущие. Но делает это как бы мимоходом, сохраняя независимость - у него своя жизнь, он студент университета, как когда-то папа, а не "лишний секретарь" - что означает в его устах: еще один личный, а потому излишний.
Но гораздо интереснее - и полезнее для папы-президента - не университетское настоящее, а армейское прошлое Гришки. Никто не сосчитал, сколько голосов принес Стрельцову сын-танкист, но много. Лицом и ростом в папу, он проехал на своем танке по всем журнальным обложкам страны и половины мира.
Подавальщица неслышно внесла любимые отцом и сыном оладьи из гречневой каши. Стрельцовы не так глупы, чтобы, дорвавшись до власти, жрать одних крабов, нафаршированных черной икрой!
Явилась следом и кошка Трошка, которой отдельно подавалась треска - к гречневым оладьям она так и не привыкла.
- Скажи-ка, папа, ведь недаром ты им сегодня вещал про Александра Македонского? Только почему же я как единственный наследник не посвящен? Обидел детку.
- Детина ты, а не детка... Понимаешь, все мы - чьи-нибудь наследники. Вернее, потомки. Вот посмотри на Трошку: поймал ты ее на помойке, а она наверняка царских кровей, родословная тянется от египетских фараонов, только что не записанная писцами на папирусах.
24
Точнее, Троша провела детство, отрочество и часть юности на стройке, а не на помойке, но эти объекты, увы, обычно схожи. На стройке станции метро, поэтому полное имя дано ей было Метроша, которое тотчас редуцировалось в Трошу.
Дикое детство не ожесточило Трошу, и хотя воспоминания о беспризорности в ней остались, отчего она не любит, когда ее берут на руки даже близкие люди - от далеких она вовсе сразу прячется - но не царапается никогда, а высвобождается из рук, деликатно изгибаясь хвостом и телом. Не избаловалась до конца, любит по-прежнему черный хлеб, милый ей по младенческим воспоминаниям. Пока не сделалась первой кошкой России, очень любезно вела себя на дачах в кошачьем обществе, никогда не дралась, хотя должна была научиться на помойке борьбе за существование.
