Коньков, казалось, позабыл и о лесном складе Боборыкина, и о самом бригадире Чубатове, и о плотах - обо всем том, зачем приехал в эту таежную глухомань; он преданно повсюду поспевал за Головановым и по первому слову его кидался с топором или с лопатой на огонь.
- Так его, капитан! Глуши, бей по горячему месту, - покрикивал Голованов. - Вот это по-нашему. Молодец!
Старик был неутомим; то с шуткой, то с матерком подваливал он одним ударом топора высокие сосенки да елочки, а Коньков, ухватившись обеими руками за комель, оттаскивал срубленные деревья подальше от пожара.
Удэгейцы так же азартно и ловко подрубали корни, сносили валежины, бегали с ведрами и засыпали песком горящие лежбища палого листа и всякой прели.
Меж тем незаметно опустились сумерки; очистились вершины деревьев от дымной завесы, и в просветах от поваленных сосен да елочек заблестели на небе звезды; все стихло - ни возбужденных криков людей, ни огненных вспышек, ни треска горящих сучьев, - только редкие головешки, присыпанные песком, все еще чадили жиденькими струйками, но дым пластался понизу возле корневищ, перемешивался с вечерним туманом.
- Баста! - сказал Голованов. - Шабаш, мужики! Хорошо поработали. А теперь вниз, к реке. Мойтесь! Не то впотьмах за чертей сойдете.
- Вместе пойдем! - сказал ему Коньков.
- Ступайте, ступайте! Я еще пошастаю тут. Кабы где не отрыгнул огонек-то. А вы там удэгейцев попытайте.
Люди спускались по крутым откосам к реке, цепляясь за мягкие ветви жимолости и черемухи, у воды шумно плескались и возбужденно переговаривались.
- Кто же тайгу поджег? - спрашивал Коньков.
- Никто не поджигал, сама загорелась.
- Как сама?
- От склада огонь перелетал. Ты что, не соображаешь?
- А склад отчего загорелся?
- Сторож знает, такое дело, - ответил старик удэгеец.
- А где он?
- Я не знай.
- А кто знает?
- Никто не знай, такое дело, - ответил другой старик.
- Куда же он делся? - удивился Коньков.
- Его пропадай...
- Что он, сгорел, что ли?
- Не знай.
Вдруг Коньков увидел идущего навстречу по речному берегу старого знакомого Созу Кялундзигу.
- Соза Семенович! - кинулся к нему Коньков. - Ты что здесь делаешь?
- Председателем артели работаю, - отвечал тот с улыбкой, радушно здороваясь с капитаном.
- Ты ж на Бурлите работал? - удивился Коньков.
- И ты там работал, - невозмутимо отвечал Соза.
- Твоя правда. Скажи на милость - вот так встреча! - Коньков все улыбался и, словно спохватившись, спросил озабоченно: - Вы что, в самом деле не нашли сторожа?
- В самом деле пропал сторож. Куда девался - никто не знает. Утром на складе был, а когда пожар случился - пропал.
- А Боборыкин где?
- Тот ездил на запань. Когда возвратился - склад догорал.
- Ничего себе пироги, - сказал Коньков и после паузы добавил: - Ладно, разберемся.
5
Ночевать пригласил его Кялундзига. Попутно зашли на лесной склад: ни Боборыкина, ни сторожа - тишина и пустынность. Один штабель бревен сгорел начисто, и на свежем пепелище дотлевали мелкие колбешки. Но они уж никого не тревожили - тайга была далеко от них, а уцелевшие штабеля бревен еще дальше. Коньков носком сапога поворошил кучки пепла - ни искорки, ни тлеющего уголька. Все мертво.
- А отчего колбешки дымят? - спросил он Кялундзигу.
- Это они остывают, дым изнутри отдают. Огня уже нет, - ответил тот спокойно.
- Ты все знаешь, Соза, - усмехнулся Коньков.
- Конечно, - согласился Кялундзига.
Эта невозмутимость Созы, его спокойная умиротворенность и уверенность, что все идет по определенному закону, который знают старые люди, всегда умиляла Конькова. "Ну, а если явное безобразие? А то еще преступление, тогда как?" - спрашивал его, бывало, Коньков. И тот невозмутимо отвечал: "Спроси стариков - все узнаешь".
- Надо бы Боборыкина допросить, - сказал Коньков.
- Ночью спать надо. Утром чего делать будешь? - возразил Соза.
- И то правда, - согласился Коньков. - Не убежит он за ночь. Не скроется.
- В тайге нельзя скрыться. Это тебе не город, понимаешь.
- Ну, ты мудер, Соза! - засмеялся Коньков.
- Есть немножко.
Дома их встретила приветливо Адига, жена Созы. Она уже знала, что Коньков здесь, что тушил пожар и что ночевать придет, конечно же, к ним. Поэтому на столе стояла свежая красная икра из хариуса, шумел самовар и рядом с чашками и блюдцами поблескивали хрустальные стопки. Она службу знает, отметил про себя Коньков, увидев стопки для вина. Адига поклонилась ему и протянула руку.
- Вот уж встреча так встреча! - с радостью пожал ей руку капитан. - Лет десять не виделись, а вы ничуть не стареете.
- Некогда стареть - работы много. - Адига кинулась к буфету, достала бутылку водки, поставила рядом с самоваром.
Она и в самом деле выглядела молодо, несмотря на свои пятьдесят лет, лицо округлое, гладкое, как ядреный желудь, сама легкая, подвижная, в черном шелковом халате-тегу с красным и зеленым шитьем по широкому вороту и подолу, в меховых тапочках, опушенных беличьим мехом.
- Умываться будете? - спросила она.
- В реке плескались, - ответил Соза, снимая пиджак.
- Тогда проходите к столу. - Сама нырнула в кухню за цветастую, в ярких полосах, занавеску и в момент обернулась, неся шипящую сковородку жареного мяса.
Да и Соза выглядел молодцом - волосы черные как смоль, без единой сединки, усики аккуратно подстриженные, сухой и жилистый, как матерый спортсмен. Он налил водки себе и Конькову.
- Какие новости на Бурлите?
- Все как было.
- По-старому живут?
- Конечно. За встречу!
Выпили. Адига из кухни принесла еще тарелку каких-то квашеных круглых стебельков, похожих на спаржу.
- Кушайте!
- А что это за штуки? - спросил Коньков.
- Папоротник, - ответил Соза. - Японцам заготовляем. Ешь!
- Папоротник, японцам? - удивился капитан. - Ну и ну... - Попробовал. Вкусно! Лучше всякой капусты.
- Большие деньги платят.
- Да не в деньгах дело! Это ж и нам к столу не лишней была бы закуска.
- Наши не берут. Не заказывают, такое дело.
- А грибы, ягоду, кедровые орехи? - спросил Коньков.
- Тоже не заказывают.
- Мать честная! - сказал Коньков. - Сколько раньше вы с Бурлита посылали одних орехов?
- По сорок тонн!
- А теперь?
- Теперь весь кедр вырубили... Ты кем работаешь? - спросил Соза.
- Следователем уйгунской милиции.
- Зачем приехал сюда?
- Расследовать, куда лес дели уйгунские лесорубы.
- Это мелочь, понимаешь. Вот какое дело надо расследовать: по Шуге и по всем ее верхним притокам - по Татибе, по Мотаю, по Кутону, лес сплавляют. А ведь это нерестовые реки. Нельзя по ним сплавлять. По закону! Почему закон нарушают? Кто виноват? Расследуй такое дело.
- Не могу. Это не в нашей сфере. Здесь другой район.
- А что, для другого района закон другой писан, да?
- Да не могу я, чудак-человек! Полномочий у меня нет на это.
- Какие полномочия? У тебя фуражка милиционера, погоны капитана. Чего еще надо?
Коньков только посмеивался.
- Не смешно, понимаешь. На той неделе знаешь что делали? Реки бомбили! И Татибе и Кутон. Там заломы - лесу много, воды мало. Они бомбы кидали, чтоб заломы разбросать. Речное дно, берега искалечили. Рыбы не будет. Худо совсем! Я знаю, кто бомбил, кто приказ давал. Посадить за такое дело надо. Ты следователь - вот и пиши на них протокол.
- Да не могу я. Они подчиняются краевым организациям. Там и рыбнадзор, и лесная охрана. Туда и сообщай.
- А-а, - Соза поморщился. - Телеграммы давал, звонил. Никто не слушает.
Он налил водки. Выпили.
- Тайга чужой стала, - отозвалась с дивана Адига. - Я говорю ученикам: земля наша и тайга наша. Они смеются: если наша, зачем ее уродуют? - В отличие от Созы, она тщательно подбирала слова, и речь ее была удивительно правильной.
- Заломали тайгу-то? - участливо спросил Коньков.
- Есть такое дело, - ответил Соза.
- Все воюешь с лесорубами?
- С кем воевать? Лесорубы тоже план выполняют. Кедр возьмут, остальное заломают и все бросят. И никто не виноват. Вот какое дело...
- А почему уехал с Бурлита?
- Делать нечего, закрыли артель. Тайгу вырубили, ореха нет, рыбы нет, зверя нет. Одну бригаду оставили - пчеловоды, да немножко клепку заготовляют.
- А говоришь: все по-старому.
- Конечно.
- Отец-то хоть жив?
- Ты что, не знаешь. - Кялундзига посмотрел на Конькова как на ребенка.
- Помер, что ли? - опешил тот.
- Заболел. Опухоль в горле. Врачи сказали - рак. А он говорит - врут. Это не рак, а Окзо [злой дух тайги] гнездо свил. И выстрелил прямо в опухоль.
- Это что ж у вас, поверье такое? - спросил Коньков.
- Пережиток капитализма, понимаешь.
- Да-а! - Коньков покачал головой. - Жаль Сини. Лучший охотник за женьшенем был. А ты говоришь - все как было.
- Конечно.
- А село-то, Банга, стоит на старом месте? - спросил с усмешкой Коньков.
- Ты чего, не знаешь, что ли? - удивился Соза. - Село переехало на другой берег. Там затопляло в половодье. Теперь село на Новом перевале. Живут вместе с лесорубами.
