Это было 4 декабря - накануне праздника Дня Конституции. Нина Васильевна лежала в палате в тяжелом состоянии, у нее были сильные боли. Врачи ничего толком не могли понять, что с ней. Только в одиннадцать часов вечера решили оперировать. После операции профессор Шериманян, очень известный в Армении хирург, сообщил мне: "Положение безнадежное, надо вызывать мужа и родных. У нее интоксикация. Операцию сделали поздно".
Всю ночь я сидела около Нины Васильевны. Ее мучила жажда, но пить врачи не разрешали, я смачивала ей губы. "Мне хочется холодной воды со льдом и лимоном", - сказала она. К утру ей стало хуже, она потеряла сознание.
Часов в двенадцать с аэродрома приехал Дмитрий Дмитриевич с дочерью Галей. Ей было лет 16. Они вошли в палату и молча стояли у дверей, пораженные состоянием Нины Васильевны. Она была без сознания. Через полчаса нас попросили выйти из палаты. Мы прошли в кабинет главного врача, а через несколько минут вошел врач и сказал, что Нина Васильевна скончалась. Дмитрий Дмитриевич был испуган, подавлен, бледен. Он все время снимал и протирал очки. Девочка молча стояла рядом с ним, пораженная случившимся. Все вышли на улицу. Сели в машины. Дмитрий Дмитриевич сел в машину, в которой была я. Мы молчали, а Дмитрий Дмитриевич что-то все время говорил как бы сам с собой. "Что ж это будет?", "Это невозможно", "Кто же будет с Максимом математикой заниматься?".
По заключению врачей, Нина Васильевна умерла от рака сигмовидной кишки. Когда Дмитрий Дмитриевич прочел его, он сказал мне: "Нина Васильевна в жизни всегда была счастливой и на этот раз не узнала, что у нее обнаружили такую страшную болезнь".
После смерти жены Шостакович некоторое время оставался вдовцом, пока у него внезапно не появилась некая женщина, которая уговорила его жениться на ней. Это произошло в 1956 году. Однако, как выяснилось вскоре, у молодоженов было мало общего, и вскоре Шостакович начал тяготиться своей новой супругой. Эта мука длилась три года, пока летом 1959 года Шостакович внезапно не сбежал от жены в Ленинград. И не возвращался до тех пор, пока она не покинула навсегда его московскую квартиру. В июле того же года они оформили официальный развод.
После этой неудачной попытки найти себе близкого друга казалось, что композитор больше никогда не женится. Но судьбе было угодно повернуть все по-своему.
В том же 1959 году Шостакович закончил работу над опереттой "Москва. Черемушки". Ее клавир взялось напечатать издательство "Советский композитор", где литературным редактором работала 25-летняя Ирина Супинская. Так она впервые заочно познакомилась с великим композитором. А вскоре произошло их более близкое знакомство.
В один из вечеров Ирина должна была пойти на концерт со своим знакомым, однако тот в последнюю минуту от похода отказался и вместо себя прислал своего товарища. Этим человеком оказался Шостакович. В 1962 году (после двухлетнего знакомства) они решили пожениться. Как писал сам композитор своему другу Исааку Гликману в июне 1962-го: "У нее есть лишь одно отрицательное качество: ей 27 лет. Во всем остальном она очень хороша. Она умная, веселая, простая и симпатичная. Думается, что мы с ней будем жить хорошо".
А вот что рассказала сама Ирина Шостакович о своем муже: "Выходить замуж за гения мне было страшно. По многим причинам. К тому же я понимала, что главное явление в его жизни - это музыка. Я должна была взять на себя часть обременявших его жизненных забот, дать ему возможность свободно жить и работать. А характер у него был замечательный. Жить рядом с ним было одно удовольствие. Совершенно сознательно не делал зла людям, причинявшим ему страдания".
21 октября 1962 года, развернув очередной номер газеты "Правда", Шостакович натолкнулся на стихи Евгения Евтушенко. Они настолько потрясли композитора, что он решил на некоторые из них написать музыку. (Это были: "Бабий Яр", "Страхи", "Карьера" и др.) Так на свет появилась Тринадцатая симфония. Однако, как только она была написана, вокруг нее стала складываться почти детективная история. Уже на начальной стадии, когда Шостакович стал искать исполнителя для этого произведения, многие певцы наотрез отказывались от этой чести. Все они боялись попасть на заметку властей. Среди отказавшихся были: Е. Мравинский, И. Петров, А. Ведерников, Б. Гмыря и другие известные исполнители. Наконец свое согласие исполнить вокальные партии дали Виктор Нечипайло из Большого театра и Виталий Громадский из филармонии. Дирижером согласился быть Кирилл Кондрашин.
Однако как только начались репетиции, тут же была предпринята попытка сверху их сорвать. В "Литературной газете" появилась критическая статья о стихах Е. Евтушенко. В ней, в частности, отмечалось, что поэт однобоко отражает трагедию Бабьего Яра: слишком выпячивая "еврейскую проблему", он тем самым принижает роль русского народа в победе над фашизмом.
Эта статья не могла остаться незамеченной теми, кто имел непосредственное отношение к Тринадцатой симфонии. В результате в день премьеры, 18 декабря, от своего участия в концерте отказался В. Нечипайло. Правда, при этом он сослался на то, что плохо себя чувствует. Его место согласился занять В. Громадский. Но на этом детектив не закончился. Буквально за час до начала концерта дирижеру К. Кондрашину позвонил сам министр культуры Попов и настоятельно попросил его сыграть симфонию без первой части - без "Бабьего Яра". Но Кондрашин это сделать отказался, резонно заметив, что такой поступок вызовет ненужный ажиотаж среди западных гостей, присутствующих на концерте. В конце концов премьера Тринадцатой симфонии состоялась. Но власть на этом все равно не успокоилась. Когда в январе 1963 года было назначено второе исполнение симфонии, участников концерта предупредили о последствиях. В результате Евтушенко дрогнул и опубликовал в "Литературной газете" новый вариант "Бабьего Яра", в который были внесены соответствующие указаниям сверху правки. (Например, была выброшена строка: "Каждый здесь расстрелянный - еврей, каждый здесь расстрелянный - ребенок".) Шостакович был в панике, так как переделывать музыку под новые стихи уже не было ни времени, ни желания. Но сделать это было необходимо, так как в противном случае концерт просто бы запретили.
Именно во время второго исполнения Тринадцатой симфонии кем-то в зале была сделана пиратская запись, которая затем попала на Запад. Так ее услышал мир.
29 мая 1966 года у Шостаковича случился первый в его жизни инфаркт, во время которого он едва не скончался. Врачи приложили максимум усилий, чтобы спасти его от смерти, и им это удалось. Вплоть до середины августа композитор находился под присмотром врачей: сначала в больнице, затем - в санатории Мельничный Ручей под Ленинградом.
Между тем в сентябре того же года власти торжественно отметили 60-летие выдающегося композитора и присвоили ему звание Героя Социалистического Труда. Однако этот официоз уже тогда многим казался нелепым и вымученным. Например, Г. Козинцев в своих дневниках записал: "Юбилей Шостаковича. Нечто вроде "Сумбура вместо музыки", но превращенного в позитив, т. е. позитивное аккуратно, как было негативное.
Порядочек полного единообразия. Раньше все, как один, не понимали и возмущались. Теперь все, как один, понимают и восторгаются. Было некритическое подражание западному декадентству, стало сознательное следование русскому реализму. Раньше - неврастения, теперь - здоровье. Прежде - антинародное, нынче - народное...
Потешно, что всенародное чествование Шостаковича проходит под названием - фестиваль "Белые ночи". Добролюбов выразился куда точнее - "Луч света в темном царстве".
Но что творилось в те годы внутри самого Шостаковича? Некоторую завесу тайны приоткрывают его письма близкому другу - Исааку Гликману. Например, 3 ноября 1967 года Шостакович писал: "Много думаю о жизни, смерти и карьере... я, несомненно, зажился. Я очень во многом разочаровался. Разочаровался я в самом себе. Вернее, убедился в том, что я являюсь очень серым и посредственным композитором..."
А вот что он написал И. Гликману в другом письме - от 24 сентября 1968 года: "Завтра мне исполнится 62 года. Люди такого возраста любят пококетничать, отвечая на вопрос: "Если бы вы вновь родились, то как провели ваши 62 года. Как и эти?"
Я же на этот вопрос ответил бы: "Нет! Тысячу раз нет!"
Вспоминает супруга композитора, Ирина Антоновна Шостакович: "До последнего дня жизни Шостаковича власти опасались, что он сочинит не то. После премьеры Тринадцатой симфонии на стихи Е. Евтушенко (1962) поэта вызвали в ЦК: требовали переделать текст. И буквально через несколько дней после премьеры Евтушенко сделал в первой части ("Бабий Яр") вымученные изменения. Четырнадцатую симфонию (1969) тоже встретили с сомнением: советский композитор не должен писать о смерти. Сюиту из оперы "Нос" специально представляли до премьеры в аудитории рабочих, чтобы показать: музыка Шостаковича народу непонятна. Этому не было конца. Многие исполнители просто боялись играть сочинения Шостаковича".
