А что он поет - этот твой Далиду? - как ни в чем не бывало поинтересовался горец.
"Крестного отца", - также равнодушно ответил я.
А, - сказал горец и в очередной раз отошел прочь. Видимо, он в самом деле дожидался своих хозяев, у которых, как и у всякого, кто может позволить себе содержать охрану, были шансы "с жизнию расстатuся".
В пустой и тихий, как всегда по вторникам, "Стереорай" влетела стайка мокроволосых сосунков. На улице снова начинался дождик. Как-то незаметно просто середина сентября превратилась в осень, и еще одно лето осталось позади. В лесу, где я бегаю по утрам, падают листья. На сосунках висело множество значков с серпом и молотом, с Лениным - такие мы с Тодыкой Игорем, будучи в возрасте этих юнцов, подкладывали на трамвайные рельсы, чтобы потом смотреть, на что похоже получилось расплющенное лицо вождя. Советская символика соседствовала на их худой одежонке, прикрывающей недоразвитые туловища, с булавками и вшивенькими нашивками с примелькавшимися именами профессиональных панков. В их компании отсутствовали плутовато-мученические лица восточного типа, это были незначительные, доверчивые, беспонтовые физиономии русских подростков... Что я там говорил про решение славянского вопроса?
Здесь все западное у них! - громко и задиристо произнес низкорослый вожак, мальчик с пегими крашеными волосами и усиками под Петровича и тут же справился у меня, словно он был командир революционного патруля:
А где у вас наши русские группы?
Там, - я указал рукою направо, в дальний угол нашего стеклянного зверинца, где, уткнувшись эспаньолкой в живот, дремал бывший цензор газеты "Криворожская правда" Коваленко. Вот так - родители воруют, а деточки тратят родительские тити-мити на бесстыжих крикливых тварей вроде Диаманды Галас. Но юнцам была нужна не Диаманда, они нашли то, что хотели и с такой удручающе фальшивой и глупой восторженностью, как дикари и слабоумные, вертели в руках коробочку с надписью "Егор и Опиздиневшие". Дьявольски смело. Его сатанинское величество заказывает Опиздиневших.
Один из таких "панков по жизни", причастных к оппозиционному истеблишменту, тоже появляется в "Стереорае" между манифестациями, где хитрые нарциссы, помешанные на революционном омоложении, задрачивают безмозглые массы; появляется в зловонных кедах, но со свитою, и оставляет в карманах хозяина долларов порой до пятисот. А ведь на эти деньги спокойно можно было вооружить сотню орлят, которые бы не пиздоболили, а творили бы возмездие богатым гадам! Я бы и сам давно эмигрировал в единственную достойную белого человека эмиграцию - в казармы. Как уходили в вермахт разочарованные консервативные революционеры - Юнгер, Готфрид Бенн, когда увидели, что плутократия в очередной раз обманула своих противников. Русские консерваторы то и дело пытаются "склеить" какую-нибудь звезду и перетащить в свой лагерь, чтобы оттуда призывать "встать с колен" остатки светлокожей черни, давно уже опустившейся с колен на четвереньки. Нагло льстя и оберегая взаимное невежество, им удается поддерживать полу-эрекцию убогого чучела "русского рока", навешивая на него то кольчугу, то фальшивые "георгии", а то и неправильно понятую свастику.
Термин "ритм-энд-блюз" был введен в обращение Джерри Векселером, и несколькими годами позднее Алан Фрид первым начал называть новую музыку словом рок-н-ролл. О каком еще "русском роке" вы там пиздите, скоты с человеческими лицами?
Малолетки, конечно, не стали покупать "Опиздиневших" и убрались так же поспешно и шумно, как и появились, чтобы через час показаться в другом месте, а с наступлением темноты они обернутся мерзкими тинэйдж-вервольфами и кого-нибудь зверски изобьют, мстя за свою ущербность. Носятся по своей резервации и воображают себя "ангелами ада", "оседлавшими бурю", "рожденными то-то и то-то"... Нет, это уже нисколько не смешно, ничего нет смешного в этом, но и не страшно уже.
Извращенная подвижность - это вообще характернейшая черта нашего времени. Непрерывное передвижение суетливых людишек сделалось чем-то обыденным, вроде неподвижности надгробий на кладбище, но перемещаться они могут, если им дозволено, строго в пространстве, не вырываясь ни на волос из пределов гравитационной резервации. Они носятся, как водомерки по поверхности морей и океанов, образуют скопления, словно тля, сигают из Алжира в Данию, шныряют по Европе, кочевники-извращенцы. А те из них, кто заживо погребен в нищете, парализован экономически, те путешествуют при помощи видео, расширяют сферу познаваемого, штудируя каталоги пластинок, модной одежды, следя за хит-парадами и результатами матчей, будучи в состоянии позволить себе только одноразовую сорочку и туфельки для усопших, они смотрят на мир из гробов, как неумирающие кадавры...
Если бы не мое жгучее желание мгновенного крушения всего окружающего, способного преобразить мерзость запустения в арену упоительных катастроф, я бы, наверное, стал выражать недовольство, когда в те же двери, сквозь которые только что удалились на обед мои коллеги, не считая дремлющего на своем стуле бывшего цензора, азиат-телохранитель и еще какой-то колченогий мужчина в болотном жакете с манжетами деловито и молча внесли к нам в помещение магазина "Стереорай" два огромных, в человеческий рост, похоронных венка и установили по углам. Я вышел из-за прилавка и посмотрел на улицу. Обе урны - одна возле входа, другая у остановки 28-го автобуса, были кем-то подожжены, они пылали, испуская при этом обильный дым. Азиат и хромоножка, установив венки, теперь также молча раскрывали двери центрального входа, было видно, что они готовились к появлению каких-то гостей. Сквозняк, возникший благодаря распахнутым дверям, донес до моих ноздрей довольно приятный аромат дыма. Похоже, в урны, прежде, чем их подпалить, плеснули дорогих духов, и приличную порцию! Вдруг непонятно откуда взялась молодая женщина в черной блузке - она несла в руке черную масленку, вернее лейку, и кого-то мне напоминала. Водою из лейки она погасила пылающий в урнах мусор, и я вспомнил, на кого она похожа - на Линду Маккартни во-первых, а во-вторых, на жену Коршуна, старшего брата Азизяна, дамскую парикмахершу. Следом за нею крыльцо магазина и прилегающую к нему остановку стали заполнять наряженные во все траурное персонажи, появились даже факельщики! И, наконец, четверо дядек, похожих на испанских танцоров, поднесли гроб, который (это было мне отчетливо видно), несмотря на дым факелов и благовоний, не был пуст.
Немного погодя от собрания скорбящих, непонятно как и зачем оказавшихся в конце сентября возле магазина "Стереорай", отделилась статная фигура мужчина в солнцезащитных очках, несмотря на облачное небо над его остриженной под умеренного панка головой необычной формы. Короткие рукава его темно-темно синей рубашки позволяли видеть загорелые сильные руки, в нагрудном кармане, заполняя его как-то сексуально туго, виднелся портсигар. Он переступил порог и, несмотря на мрачную сцену за его спиной, растянул свои тонкие губы пластикового утенка и улыбнулся. Улыбка была адресована мне. Он, прочитавший за свою жизнь только три книги, я знал какие - "Остров Сокровищ", "ЦРУ против СССР" и "Молль Флендерс", был похож на военного журналиста, на писателя-авантюриста. Но это был не писатель, это был Азизян.
Разумеется, он изменился за те 7-8 лет, что мы не виделись, кожа стала грубее и темнее, туловище сделалось более плотным, волосы, прежде неровно падавшие на его паталогический лоб, как у Бориса Карлова в роли Монстра, были теперь тщательно подстрижены. Ощупывая его лицо глазами, я, наконец, обнаружил то, что ожидал найти - шрам на левой щеке в виде рунического знака "одил", след от железного крюка, на котором ему довелось провисеть некоторое время после падения с крыши (на свое счастье маленький Азизян был гораздо тщедушнее Азизяна зрелого, и мясо его щеки выдержало вес его тельца). Шрам был на месте, но заметить его с первого раза было практически невозможно, отчасти из-за темно-кирпичного цвета кожи и отчасти из-за мимической складки, скрадывающей след от прокола. В кинофильме Бунюэля "Скромное обаяние буржуазии" у всех мужских персонажей на шее имеется сходная дырочка, но обнаружить ее можно, лишь только просматривая эту картину пятый или шестой раз, никак не раньше.
Азизян приблизился еще на несколько шагов, и я почувствовал, как и от него исходит запах тех же духов, отзывающихся шиньонами, сумочками и шляпками теток моего отрочества.
А-а, - произнес Азизян свои два междометия, обозначающие на его языке приветственный смешок, но без согласных звуков. Я тотчас же вспомнил, как одно время он говорил исключительно не "ебать", а "ебать" (ударение на первый слог) - звуки напоминали голос некоего земноводного мутанта, плюс эти вечные солнцепоглощающие очки зеленого чудовища, впитывающего и умерщaляющего солнечный свет, когда он произносил это свое "ебать".
