Марья Степановна слова не могла вымолвить; она дрожала, как в лихорадке, слезы так и капали из ее глаз…
— Надо нести малютку скорее в квартиру… Пожалуй, я возьму хоть к себе, — сказала жиличка.
— Нет, я возьму его к нам, у вас своих детей много, — едва выговорила Марья Степановна.
— Хорошо бы его помыть… напоить теплым, смазать хоть салом его тело. Несчастный крошка! Я сейчас принесу ему белья от моих детей, — говорила жиличка.
— Несите его скорее… А вы, бабушка, позовите ко мне дворника, — обратился жилец к Лизавете.
Дворник явился на зов, видимо испуганный, с заспанной противной физиономией. Его маленькие хитрые глаза едва виднелись, нос был огромный, и во всем лице было что-то зверское, лисье, отталкивающее.
— Чей ребенок был тут заперт? — строго спросил жилец.
— Вы не беспокойтесь, господин. Ему ведь ничего не сделается. Такой дрянной мальчишка, непослушный, грубиян.
— Я тебя спрашиваю, чей это ребенок? — еще строже повторил жилец.
— Наш. То есть не наш, а приемыш… Сродственник жены… Скверный мальчишка!
— Мы с тобою, любезный, завтра поговорим в полиции.
— Вы это напрасно, господин, вмешиваетесь не и свое дело. Мы, значит, ему добра желали… Ему ничего худого не делали, — дерзко заметил дворник.
— Молчать, изверг! Вон! — громовым голосом крикнул жилец.
Звуки этого грозного голоса отдались повсюду, как раскаты грома.
Дворник поспешил убраться.
Между тем Марья Степановна, бережно прижав к себе ребенка, поднялась по лестнице. Нагнавшая ее Лизавета позвонила у дверей.
— Кто там? — послышался за дверью боязливый окрик.
— Отворите, Дашета, скорее! Пожалуйста, скорее… — торопила Марья Степановна.
— Это вы, Машета? Ничего не случилось? Вы живы с Лизой? — раздался за дверью тревожный вопрос.
— Мы, мы… Отворяйте поскорее!
— Вы одни? Кто так кричал на дворе? — продолжались за дверью допросы.
— Отворяйте, барышня! Ах, да отворяйте же, Дашета… Мы продрогли! — в один голос крикнули и хозяйка и прислуга.
Дарья Степановна боязливо открыла дверь, сначала крепко держала ее и выглянула в щелку. Лизавета с силою рванула дверь и пропустила Марью Степановну с ношей.
— Что это? Кого вы несете? — испуганно спросила Дарья Степановна.
— Ребенка… — шепотом сообщила Лизавета.
— Какого ребенка? Откуда? Зачем?
— Подождите, Дашета… Я вам все расскажу… Это такой ужас!.. Вы ничего подобного представить себе не могли… Лизаветушка, ставь скорее самовар!
Марья Степановна пронесла ребенка в кухню… Лизавета уступила ему свою кровать. Мальчик так жалобно стонал, что на него нельзя было смотреть без слез. Он был худ, как скелет, весь в синяках и в грязи, волосы его были всклокочены и спутаны, как войлок.
Дарья Степановна смотрела на него брезгливо.
— Какой он грязный! Ах, какой он грязный! — Говорила она, закрывая глаза.
Прерывающимся голосом, плача и охая, рассказала Марья Степановна сестре, как они нашли ребенка, как его мучил дворник, и все, что произошло на дворе.
— Не я ли вам говорила, Машета, что все мужчины — само ничтожество?
— Такие звери-люди встречаются, слава Богу, не часто. Они будут наказаны и правосудием и Богом, — возразила сестра.
— Теперь, Машета, ложитесь спать. Вы намучились и озябли.
— О нет! Я не лягу. Я обстригу мальчику волосы и сделаю ему теплую ванну.
— Завтра сделаете. Ложитесь теперь… Нельзя же всю ночь не спать и маяться.
— Нет, нет… Ребенок в ужасной виде. Я вымою его и сделаю, что возможно. Сейчас жиличка принесет ему белья.
— Только, Машета, не трогайте корыта моих собак.
Марья Степановна укоризненно взглянула на сестру и ничего не сказала В это время а дверь раздался стук, и она поспешила отворить жиличке.
VI
Новый жилец в квартире барышень Носовых
Новый жилец в квартире барышень Носовых невольно изменил течение их тихой жизни. У Марьи Степановны прибавилось много забот, хлопот и положительно не было свободной минуты. Несмотря на это, на ее холодном, строгом лице часто мелькало тихое довольство и даже радость, иногда же выражались такая тревога и страх, точно она дрожала за жизнь кого-нибудь близкого и дорогого.
Первое время Марья Степановна и Лизавета не отходили от мальчика. Он тяжело заболел и был очень слаб. Старуха Лизавета, вспоминая своих покойных деток, немало поплакала над чужим ребенком.
— Сиротинка ты мой злосчастный! Горе ты мое, гореванье! Злые люди хотели тебя извести… — причитала старуха, нежно ухаживая за больным ребенком.
Дарья Степановна постоянно хмурилась, раздражалась и капризничала.
Больного мальчика было не слышно; он не произносил ни одного слова, ничего не просил, ни на что не жаловался, никто не видел на его лице улыбки. Мог ли улыбаться ребенок, когда вся его жизнь была одно непрерывное страдание!
Жильцы и знакомые Носовых принимали в мальчике большое участие, приносили ему гостинцев и игрушек, но он ни до чего не дотрагивался.
Через Лизавету Марья Степановна узнала, что ребенка зовут Петей и что ему сень лет. На вид ему нельзя было дать более трех-четырех — так он был тщедушен, мал и худ.
На другой день после того, как Петю отобрали от его учителя и спасли от смерти, когда мальчик лежал, казалось, в забытьи, Лизавета шепотом сообщила старшей барышне, что новый дворнике женою куда-то скрылись и их не могут найти.
Едва она успела произнести слово «дворник», как Петя вскочил, глаза его широко раскрылись и выразили такой ужас, как будто он увидел страшное чудовище. Он порывался бежать, плакал и кричал: «Боюсь!.. Не бей!.. Пусти!.. Не буду!.. Боюсь… Не бей!..» Марья Степановна и Лизавета едва успокоили его, едва уложили в постель. Он упал на подушки обессиленный, весь в поту, и долго еще плакал, повторяя несвязные слова.
С тех пор они избегали произносить при мальчике два слова: «дядя» и «дворник». Эти слова, случайно сказанные, производили на ребенка тягостное впечатление и делали его точно сумасшедшим. Бедному мальчику, вероятно, представлялся его мучитель и все, что он выстрадал.
Дарья Степановна с самого появления мальчика в их квартире ходила сама не своя: она хлопала дверьми, двигала громко мебелью и отвечала всем резко и сердито.
Наконец она не выдержала, вошла к сестре и спросила ее:
— Что же. Машете, вы намерены делать с мальчиком?
Марья Степановна так переконфузилась и покраснела, точно ее поймали на месте преступления.
— Право, не знаю, Дашеточка! Пусть он сначала поправится-Там видно будет…
— Вы держите его уже две недели… По-моему, он совсем поправился и даже растолстел. Теперь следует разыскать каких-нибудь родственников и отдать.
— Ни за что? Ни за что! — горячо отвечала Марья Степановна.
Дарья Степановна приняла грозную позу, пристально посмотрела на сестру, как будто хотела узнать ее сокровенные мысли, и проговорила, резко отчеканивая каждое слово:
— Уж не себе ли вы хотите оставить это сокровище? Так знайте, я этого никогда не допущу. Никогда!
— Зачем загадывать вперед, Дашета… Пусть поправится мальчик, — он так слаб, что и ходить не может… Во всю свою жизнь вы не испытаете сотой доли тех страданий, которые он вынес за какие-нибудь семь лет… Это ужасно.
— Фантазируете вы, Машета… Начитались разных книжек о добродетельных женщинах и хотите подражать. В жизни это и смешно и глупо!
— Ну, что же тут смешного и глупого? — спросила Марья Степановна.
Сестра ее рассердилась.
— Жили мы спокойно и счастливо. Теперь же в доме ни согласия, ни покоя, ни порядка… из-за какого-то нищего мальчишки!
— Ведь держите же вы. Дашета, собак… Любите и балуете их… Я же ничего не говорю… — заикнулась было Марья Степановна.
— Вот тоже сравнили! — взвизгнула Дарья Степановна. — Разве можно сравнивать собак и ребят? Скажите, кому мои собаки мешают? Кому они отравляют жизнь? Кому? Да я своего Бобика ни на одного человека не променяю.
— Ах, Дашета, что вы это говорите? Хорошо, что вас никто не слышит… Каждый мог бы подумать, что у вас черствое и злое сердце…
Дарья Степановна заплакала.
— Вот до чего я дожила! Родная сестра, которую я так обожала, говорит мне такие слова, такие слова, каких я вовек не слышала! Ах, я несчастная! Из-за мальчишки страдаю, — отчаянно выкрикнула Степановна и ушла, хлопнув дверью.
Почти пятьдесят лет прожили сестры вместе, но таких ужасных дней они и представить себе не могли. Так тяжело было и как-то душно в их квартире, точно собиралась гроза.
Прошел месяц с тех пор, как Петя был взят Марьей Степановною. За последнее время он стал понемногу поправляться, стал даже сидеть в постели. Но его по-прежнему не было слышно. Этот ребенок был точно затравленный зверек. Он смотрел на всех испуганно, боялся даже есть, а если он замечал, что на него смотрят, То прятался под одеяло.
