С Бескаравайный - Укоротитель

- Так что, детей? - он растерян, глаза круглые. Нужны намеки.

- Подожди, ты вроде как гуманист, а вот уже до чего додумался. Нехорошо получается. Давай рассуждать. Целиком народ изводить не хочешь? Нет. Но жить нормально желаешь - и лучше здесь. Да? Выходит, надо либо стать таким как кокорцы - чтоб кровная месть по любому поводу, или сделать их такими как мы?

Он непонимающе смотрит на меня, машет рукой.

- Сколько уже такого было: учебники им дарили, просвещали. Я тут вырос, помню все это. Они сколько угодно учиться могут, а пока сердцевина не перебита, пока страха нет, все одно грабят.

- Ты решительно не умеешь логично мыслить, - думать-то он умеет, но в голове слишком много предрассудков, - Почему цивилизаторство непременно связано с книгами? Чем хуже убийство? Представь, что мы ликвидируем в народе всех неграмотных - как резко подскочит образовательный уровень.

Подмигиваю. Он молчит и на максимально возможной скорости просматривает все мои намеки. Обожаю такие моменты.

- Надо всего лишь убить всех, кто препятствует просвещению и, заодно, сделать людей восприимчивыми к цивилизации.

- Но как, как это делается?

Да!

- Все подробности - сразу после этого, - протягиваю ему бланк расписки.

* * *

До подробностей я сам додумался с большим трудом. Среди бесконечной волокиты, лжи и взяточничества поначалу удалось собрать едва ли полсотни человек да третью часть нужной машинерии.

Рано утром мы выехали на грузовиках, в кузовах которых в основном было железо, амуниция и провиант. Людям остались жалкие кусочки свободного места. Сзади тряслась пара прицепленных бытовок.

Нас пристегнули к большой военной колонне. Бронированная гусеница, торопящаяся к огню, жаждущая распасться в его объятьях, на самом деле очень медленно, подстраиваясь под пеших саперов в ее голове, пачкая голубизну неба тенями вертолетов и землю следами масла, выходила в дорогу.

И странное дело: в пыли, грохоте и всеобщей ругани, царившей на отправке, я вдруг перестал чувствовать себя чужим - исчезло то столичное, тщательное выпестованное отвращение к дешевой, не лакированной обыденности, к провинциальным интригам. Миллионные состояния крутились в воздухе, но здесь был лишь их легчайший миазм, донесшийся из столичных коридоров. Мне никогда не светило сделать военную карьеру и все приказы, что отдавались вокруг меня, воспринимались как данность. Словом, весь этот круговорот власти, денег, почестей, наград, привилегий, выполненных желаний и удовольствий жил какой-то отдельной от меня, и мне ближайшее время совершенно недоступной, жизнью. Я был вынут, вылущен челюстями обстоятельств из такой привычной для меня гонки за мечтой гедониста. Но люди вокруг меня тоже не стремились к отдохновению, и окрепшая во мне жажда деятельности делала меня одним из них.

Чиновником я быть не перестал, новый образ жизни только начал подтачивать во мне любовь к бюрократии, к толстым пачкам с документами и дополнительным подписям. Стремление мысленно просчитать все последствия, прежде чем сказать хоть слово, перестраховаться на любой случай, оно никуда не ушло и даже окрепло, унавоженное требованиями секретности. Сместилась точка отсчета - это больше не был угол в столичном офисе министерства. Я не распрощался с надеждой туда вернуться, не расхотел возвращения к семье, но планы на будущее строились теперь исходя из потных, со следами копоти, лиц вокруг. Моя работа стала здешней.

Солнце только готовилось уйти за горизонт, обещая людям еще полчаса ярких лучей, бьющих в глаза, когда маленький караван отпочковался от вереницы машин и, охраняемый только двумя "крабами" - старых моделей боевыми машинами пехоты - ушел в холмы. Впрочем здешнюю территорию чистили еще пять дней назад, линия непрерывных стычек, так не желавшая перестать во фронт, ушла на полсотни километров южнее, к самым окраинам сейчас наполовину разрушенного мегаполиса, так что здесь было почти спокойно.

- Туллий, пока не развернемся, в твою епархию не суюсь. Командуй.

Тот молча кивнул. Оно и понятно - все, чему меня учили на военной кафедре, давным-давно выветрилось из головы. После возвращения в ряды меня немного помуштровали - даже сгоняли пару раз на стрельбище, заставляя вспоминать премудрость обращения с автоматом. В остальном я оставался, кем угодно, только не человеком с лейтенантскими погонами.

Карта и донесения не обманули. Долинка, нечто среднее между очень мелким, с отлогими склонами, оврагом и слишком длинным распадком уже веяла мрачноватым предчувствием крематория. В центре масляно блестели несколько нефтяных лужиц, вокруг них все было залито черными, припорошенными песком потеками, а чуть выше по склонам красовались распотрошенными внутренностями до половины врытые в землю "котелки". Самый дальний из них еще дымил - видно местные не успокоились, и сюда заглянул один из патрулей. Жухлая, ломкая, росшая редкими кустиками трава, совершенно исчезла на дне этого дикого нефтяного поля, и только на гребнях еще зеленели живые пятна и рос жидкий кустарник.

Туллий расставил по холмам секреты, заставил нас отрыть несколько окопов на тактически выгодных точках по краям котловины, и все ругался, что мины поступят только через два дня. Эти два дня оказались не самыми приятными и легкими. Команда, надерганная с бору по сосенке, должна была собрать три барака и в двух из них даже смонтировать установки, отдаленно похожие на конвейеры. У нас был только один инженер - Лор Вивианович сорокалетний, много перевидавший, с обильной сединой, но еще крепкий мужик, который уже пять лет не имел дел с производством иначе как в роли слесаря. Еще двое студентов, Рунар и Флорин, те и до второго курса не дотянули. Чертежи врали, все приходилось по три раза переделывать, варить и резать по месту.

А вечерами, когда солдаты уходили на позиции (их и днем-то не слишком подпускали к установкам, но рабочих рук не хватало совершенно отчаянно), в палатках и вагончиках собирались настороженные еще компании, мне приходилось читать политграмоту. Вычищать из голов глупые слухи, убеждать, напоминать старые обиды, разогревать острое блюдо мести, а порой смешить и ставить в тупик.

- Вот ты говоришь, гений и злодейство несовместны, - обращался я к очередному тихому очкарику, с кровоподтеками на пальцах от неудачного пользования полотком, - Я с тобой целиком согласен. Но ведь убийство и гений могут вполне совмещаться.

- С каких пор убийство перестало быть злом?

- Тебе перечислить злодеев, которых не смогли вовремя достать? Чтобы убийце стать порядочным человеком, надо всего лишь убивать тех, кого необходимо. И если все вокруг говорят, что это плохие люди, не цепляются за них, радуются их смерти, то кто назовет тебя злодеем?

- Мы тут не похожи на следователей, с уже готовыми объектами работать будем.

- Так придумай, что сможешь сделать, когда схлынет основной поток материала, - уже тогда я понял: лучший способ заставить человека подчиняться - дать ему надежду и простор для фантазий. Главное, направлять его мысли, тогда он вечно сможет ходить в мире иллюзий.

Но вся эта болтовня начала приносить пользу: люди стали продумать способы перехода от тупой и неприятной работы, что им предстояла, к творчеству на ниве цивилизаторства. В их голове завелись идеи, которые тут же стали обсуждаться. И, что на тот момент казалось мне особенно важным, те кто начал спорить у костров, немедленно ощутили себя неким новым, пусть еще очень рыхлым целым. Помимо поддержания в них жажды творчества, мне приходилось обсуждать с Вилором таблицы кодовых слов, эвфемизмом и паролей.

Мины и простреленные, реквизированные под предлогом негодности бензовозы, прибыли в один день. Пришлось одновременно работать по металлу и копать землю. Хоть Туллий и ворчал по поводу дневного, а значит понятного для противника, минирования, поделать тут было ничего нельзя - сроки поджимали. С бензовозами возились остервенело, второпях: резали емкости, наваривали изнутри петли, превращая заднюю стенку в одну большую крышку. Меня довольно сильно обожгло ацетиленовой горелкой.

Тогда же к нам попытались подкатиться старейшины из ближайшего, не так давно переименованного из станицы в кишлак, населенного пункта. Чистой воды комедия. Седобородые марионетки, посланные средних лет "уважаемые людьми" разведать обстановку и стакнуться насчет доли самопального бензина, что причитается местному населению. Говорил с ними Туллий (я в пяти метрах от него, перемазанный как черт, бил кувалдой по арматурному пруту, выполняя очередное указание инженера) и поначалу обе стороны клялись именами своих богов, что хотят друг другу только добра и если собеседник обязуется выполнять их условия, то в округе воцаряться мир и покой. Постепенно в речи стали всплывать пахнущие угрозой намеки, припомнили историю - доблести и подлости за полсотни лет. Наконец, Туллию это надоело, он расстегнул кобуру, достал пистолет и, передернув затвор, упер срез ствола в щеку самого бородатого из стариков.