С этим распоряжением ни один энергический деятель в духовной среде сначала не хотел помириться: духовным вовсе не интересно было исполнять подготовительные работы для «приказных» и предавать им живых людей, которые умели ценить оказываемые им благодеяния и выгоды, но практика показала, что духовенство не теряло своего значения для мирян, так как от них зависело: выдать небытейца или покрыть его небытие.
Уследить за тем, чту станут делать теперь в Сибири с небытейцами, было невозможно; а чтобы понять эту невозможность, припомнить себе наскоро и вкратце: чтуётакое представляло в те годы церковное благоустройство в Сибири и какого духа она имела тогда иерархов и светских сановников, бывших с теми иерархами в ладах или в контрах.
В начале XVIII века, когда начался сыск небывающих у исповеди людей, в Сибири была одна епархия, которая именовалась (до 1768 года) «Сибирскою и Тобольскою». Пространство, занимаемое этою епархиею, было так велико, что одному архиерею, как бы он ни был энергичен, хорошо править ею было невозможно. Область этой епархии обнимала собою все пространство от Уральского хребта до Берингова пролива и от Ледовитого океана до северной границы Китая и степей, где кочуют киргизы. Вдоль епархия простиралась на десять тысяч верст, а поперек – более чем на три с половиною тысячи. И на всем этом страшном пространстве архиерей должен был все окинуть своим административным взглядом и все в церковном управлении упорядочить, и «небытейщиков сыскать», и обложить их «за небытие» штрафом, и даже произвести самое взыскание.
Трудность этого управления увеличивалась еще тем, что число крещеных людей, подлежащих архиерейскому попечению на всем огромном пространстве Сибири, было невелико, и они не сидели на земле всплошь к одному месту, а разметались по обширной стране враздробь, где кому казалось сподручнее и выгоднее. По ревизии 1709 года в Сибири насчитано, кроме инородцев, немного более 230.000 душ,[13] и эти христиане жили по городам и селениям, а в Сибири и города, и селения разметаны друг от друга на большие расстояния, начиная от 200 и доходя до 500 верст и даже более. Пути сообщения, соединявшие эти удаленные один от другого пункты заселения, ужасны и поныне.[14] Тогда они были «непроездными дорогами» в настоящем, а не фигуральном смысле этого слова; а притом и эти отчаянные дороги пролегали главным образом по течению огромных сибирских рек: Оби, Иртыша, Енисея и Лены; а вдаль от берегов этих рек и таких дорог не было.
Церквей на всю Сибирь было тогда числом 160, и из них половина приходилась на город Тобольск и на селения, ближайшие к этому городу, в котором жил иерарх Сибири. Здесь он и мог видеть на известное расстояние вокруг своего кафедрального города некоторое церковное благоустройство. Другая же половина всего числа сибирских церквей (составлявшая число около 80-ти) приходилась на всю остальную Сибирь, с ее расстоянием около 10 т. верст в длину и более 3 т. в. в ширину. – т. е. они были разбросаны от Оби до Амура, и значительнейшее число их опять и здесь приходилось на города, а в селениях церкви были так редки, что приходы, к ним приписанные, тянулись от 200 до 500 верст.[15] Отсюда ясно, что церковному причту «сыскать» всех своих прихожан и объехать их во благовремении с требами было невозможно! Церкви же в сибирских селениях того времени все были деревянные, холодные и бедные, нередко без утвари, а иногда и без богослужебных книг, а также в них не было ни ладану, ни красного вина, ни муки для просфор. А без этих вещей православной обедни служить нельзя и причащать людей нечем. Запасы всего нужного для служения литургии приходили сначала «в кафедру», т. е. в Тобольск, а отсюда уже неспешно развозились по непроездным путям отдаленных пунктов, достигая к местам назначения очень нескоро. А потому нередко бывало, что во многих церквах не служили по полугоду и более, а иные и вовсе стояли без служителей. Так напр., томского округа в селе Тутольском храм оставался без священника с 1779 года по 1801 г., т. е. слишком в течение двадцати лет,[16] а в Чардатской волости того же округа священника не было с 1725 г. по 1784, т. е. в продолжение шестидесяти лет!!.. Здесь даже причетники перевелись, так что между здешними обывателями успели народиться и свековать люди, совсем не видавшие лиц духовного сана…[17]
И это не было явлением исключительным: «закащики» и из других мест доносили о таких же положениях, а в 1801 году один «закащик» рапортовал архиерею Варлааму, что «уездные церкви почти все находятся в самом бедственном состоянии, а инде и вовсе службу Божию оставляют».
Духовные правления представляли, что в таком положении «дело о небытии» нельзя справить так, как хочет начальство, но духовенству поблажки не дано: приходы, в которых не было священников, приписали на бумаге к соседним храмам, имевшим священников, и велели продолжать исправлять «небытейцев».
А приходы, «соединенные» таким образом на бумаге, в натуре представляли целые области, «раскидывавшиеся на несколько сот верст». Для образца можно указать, что, например, в приходе ирменскои церкви томского округа деревня Крутихина отстояла от церкви на 105 верст в одну сторону, а деревня Панкрушихина – 157 верст в другую.[18]
О книжном научении или о духовном назидании прихожан, конечно, нечего было и думать. «Люди оставались в первобытной дикости».
Священник села Зыряновского в течение 20 лет заведовал приходом села Тутомского, до которого от его храма было 180 верст, а до самой отдаленной деревни этого «соединенного прихода» было 300 верст.
Понятно, что жители селений, находившихся в таких отношениях к своему приходу, были очень затруднены «исполнением исповедной повинности» натурою и им было гораздо удобнее платить штраф за свое «небытие», к чему они и стремились.
Но и в тех сибирских селениях, в приходе у которых были налицо священники и облачения, и богослужебные книги с ладаном, вином и мукой для просфор и воском, положение поселян в отношении к «отбытию треб» было не лучше, чем то, какое выше описано. Так, например, в самом конце XVIII века жители Мелецкого острога жаловались архиерею, что «хотя они усердие ко святой церкви имеют и святых тайн причащаться желают, но священник их, Василий Хавов, мертвых не погребает, младенцев не крестит, родильницам молитв не читает и св. тайн не приобщает, а когда ж прибудет в год однажды через почты с колокольцем, с мертвых тел за погребение берет сполна деньгами и случится коньми, а погребения нет».[19]
Из жалобы этой трудно понять: как при таком священнике жители обходились с мертвыми, т. е. сберегали ли они трупы до приезда священника, или хоронили без него, а он по прибытии своем только «брал за погребение сполна деньги», или «коньми», а самого погребения не пел и опять отъезжал с почтою?
Искание лучших людей, более соответствующих исполнению священнических должностей, не представляло никакого успеха. Священники в Сибири были столь необразованны, что «от простого мужика-поселянина отличались только одною букварною грамотою». Большею частию они «только умели читать церковно-славянскую грамоту, и умение писать признавалось высшею степенью образования». (Обстоятельство это надлежит особенно заметить, так как «умение священника писать» имеет большое значение в достоверности отметок о «небытии», до которых сейчас дойдет дело). Когда в конце XVIII века в г. Красноярске основывалась школа, для которой потребовался законоучитель, то во всем составе духовенства этого города не оказалось ни одного священника, который мог бы учить детей священной истории и начаткам православного учения веры. Тогда стали искать такого способного человека В духовенстве «енисейского и других округов», но результат был тот же. Тогда, нужды ради, «с разрешения духовного и светского начальства учителем был определен сосланный на заводы поселенец из российских диаконов, некто Полянский»… Это был какой-то отчаянный гуляка, которому «нужды ради» выпала доля положить начало русской школе в крае, но порочные привычки ссыльного дьякона были причиною, что «через год он оказался совершенно неспособным по неумеренному винопитию», и тогда он от учительства был устранен, а на его место определен способный человек, разысканный в томском заказе. Это был пономарь Суслов, которого красноярское духовное правление аттестовало так: «он, Суслов, в чтении исправен, и письмоумеющ, и арифметики первую часть ныне доучивает в твердости, – чему и священно-церковнослужительских детей обучать со временем может».[20] Из всех учителей того времени в Сибири никакой другой не был так хорошо аттестован, как этот Суслов, а об остальных учителях духовных школ тобольская духовная консистория сделала общий отзыв, что «из них не все и писать умеют, или умножать по арифметике».[21]
