Итальянец улыбался, блестел зубами.
_ Перкинс, отвезите мистера Маркетти в "Ройял Манхэттан". До свидания, Ричард Маркетти. Мой офис будет держать с вами связь.
Рейчел приветливо махала рукой отъезжавшему "роллс-ройсу" с верхних ступенек подъезда. "Ты молодец, Дик Маркетти!".
Глава вторая О КРИШНА, ЕЕ ГЛАЗА
В то утро весь Дели поглотил туман. Плотный, как прессованная вата, он обволок минареты и купола, башни и дворцы, лачуги и хижины, деревья и кусты, заполнил улицы и площади.
будто и не было никогда ни земли, ни неба, ни людей: вокруг непроницамое белое нечто.
Раджан, как обычно в праздники, проснулся рано - еще не было шести. Январские ночи в Дели прохладны. Хотя небольшой электрический камин и неутомимо трудился, пытаясь побороть холод, вылезать из-под вороха пледов и одеял, из согретой за ночь постели не хотелось.
Почему-то ему вспомнилось пробуждение в этот же праздник - День Республики - лет пятнадцать назад. Просторная спальня Раджана во дворце его отца вся была затоплена волнами тепла, - оно щедро лилось из четырех больших переносных мангалов.
Слуги бережно выловили его, брыкавшегося и хныкающего, из кровати под высоким шелковым пологом, заботливо умыли душистой водой, тщательно одели, напомадили его густые, жесткие волосы и расчесали их. Вдруг слуги расступились, почтительно склонившись - вошел отец. Высокий, сильный, красивый, он улыбнулся, взял Раджана на руки, понес через весь дворец к машине. Мальчик прижался к широкой груди отца, зажмурил глаза, замер от радости, гордости, любви...
Воспоминания о прошлом вызвали в душе Раджана не сожаление, а горечь. Сколько лет прошло со дня установления независимости, со дня основания республики! А многое ли изменилось в жизни? Богатые по-прежнему утопают в роскоши, бедняки мрут от голода и холода...
Раджан попытался взглянуть на себя со стороны, усмехнулся. Меньше всего он настроен сейчас думать о себе. А тем более жалеть себя, раскаиваться в чем-то. Ссора с отцом? Но в основе ее лежит главный жизненный принцип, как его понимает он, Раджан.
Того, что у него есть, ему вполне хватает. Он - помощник редактора одной из ведущих газет Индии, не отнимает пищу у детей, не душит их отцов и матерей изнурительным трудом, от которого те в тридцать пять становятся стариками, а в сорок умирают.
Маленький медный гонг стоял на стуле у кровати. Раджан хотел уже было протянуть руку к деревянному молотку, как в спальню вошел молодой низкорослый индиец. Увидев, что Раджан не спит, он заискивающе заулыбался, склонился чуть не до пола, сложив руки горсткой у лба и приговаривая: Доброе утро, сэр! С великим праздником, сэр...
Через минуту перед Раджаном на стуле стоял поднос, на нем - чайник, сахарница, масленка, молочник и подставка с золотистыми тостами. В ногах постели с неизменной улыбкой зас- тыл слуга.
"Этот человек служит мне, - думал Раджан, без обычного удовольствия отпивая мелкими глотками любимый напиток. - Почему он - мне, а не я - ему? Только потому, что я выходец из высшего сословия? Что я на деньги отца смог получить образование за границей? Что у меня работа, которая оплачивается в сто раз лучше, чем его? Что вся эта "механика" жизни была предопределена за тысячу лет до появления на свет и меня и его? Чего же, после этого, стоит наша высокопарная болтовня о равных возможностях для всех? О служении высшим идеалам человечества?
Так Раджан - с естественным для молодости максимализмом - мысленно спорил с авторами десятков статей, появившихся в газетах и журналах Индии накануне Дня Республики...
Он вышел на улицу и сразу же утонул в белом молчании.
Медленно двигаясь к центру города, Раджан видел, что туман слегка порозовел в лучах восходящего солнца, а затем стал постепенно таять. И так же постепенно все явственней стали оживать, раздаваться голоса людей и птиц, все четче проступать контуры улиц и домов. И вот уже загорелись мутными огнями такси и мотороллеры, и люди, тысячи людей, одетых в белые, зеленые, красные, фиолетовые, голубые праздничные одежды, призрачно скользили в тающей белесо-розоватой дымке, все - в одну сторону, все - к центру.
Радж Марч, место празднеств и плачей народных, протянулся на добрую милю. окаймленный со всех сторон зданиями министерств, он напоминал собой широкую долину, окруженную высокими скалами.
Раджан быстро разыскал трибуну прессы. По традиции, "нерв государства" размещался между правительственными местами и секцией дипломатического корпуса.
На трибунах уже было полно народу: женщины в пестрых национальных одеждах, мужчины в ослепительно белых тогах, дети, чьи наряды являли собой причудливый сплав непосредственности и прелести Востока с рационализмом Запада. Тут и там виднелись армейские и морские мундиры, европейские тройки, расшитые золотом и серебром халаты, многоэтажные тюрбаны и узкие налобные повязки - туалеты, стоившие состояния, и ветхие рубища.
В людском океане ловко сновали торговцы значками и национальными флажками, игрушками и открытками, сладостями и фруктами, мороженым и кока-колой, соками и питьевой водой, орехами и лепешками, сушеным картофелем и душистым кебабом.
Толпа сдержанно гудела. Временами раздавались громкие восклицания, взрывы смеха, радостный визг детей. То и дело люди поднимались на цыпочки, вытягивали шеи, устремляя взгляд на восток, вдоль неподвижно застывших шеренг рослых гвардейцев, тянувшихся через весь Радж Марч и далее - до дворца президента.
Не спеша двигаясь вдоль трибуны для прессы, которая пока была заполнена менее других, Раджан еще издали увидел небольшую группу пожилых мужчин. В центре ее стоял его "главный" Маяк, владелец и издатель "Индепендент геральд". Он рассказывал, видимо, о чем-то смешном. Его собеседники - все ведущие и влиятельные журналисты - улыбались, изредка негромко похохатывали.
- Здравствуйте, господин Раджан! - радушно приветствовал Маяк молодого человека, который скромно остановился за могучей спиной одного из газетно-журнальных мэтров. - Рассказывайте, какой сон вы видели минувшей ночью. Вот господин Раттак утверждает, что сны, виденные этой ночью, сбываются.
Раттак, главный редактор газеты "Хир энд зер", с апломбом пробасил: Да. Сбываются. Но только в том случае, если ты на сон грядущий молился не нашему премьеру, а его оппозиции.
- Причем правой оппозиции, правой! - проговорил Шакар, владелец юмористического еженедельника "Шакарз уикли".
- Господа, - сказал Маяк, - хоть на сегодня объявим перемирие! - И, помолчав, продолжал: - Не для печати могу сообщить: господин Шакар видел во сне, что нарасхват расходится тираж его журнала, я - как национализирован частный сектор, а господин Раттак - что его бескорыстно любит восхитительная одалиска!
- Раттака... одалиска, бескорыстно... Ха, ха, ха! - задохнулся смехом Шакар.
- Его журнал - нарасхват?! - захохотал Раттак, тыча пальцем в грудь Шакару. - Весь тираж?!
Вдруг они смолкли, обернулись а Маяку и чуть не в один голос воскликнули: - Национализация?! Частного сектора?! Всего?!...
И все втроем дружно засмеялись.
Маяк взял Раджана за локоть, подвел к дипломатической трибуне.
- Видите, Раджан, вон тех двух джентльменов, что стоят с девушкой у ложи премьера?
- Да, сэр.
- Того, что слева, вы знаете.
- Конечно. Кто ж из журналистов Дели его не знает? Это Роберт Дайлинг, глава американской службы информации.
- Совершенно верно. А второй?
Раджан молча пожал плечами.
- Это - Джерри Парсел, специальный эмиссар Джона Кеннеди по экономическим вопросам. Богат безмерно. был у нас с частным визитом, изучал конъюнктуру. Скоро улетает назад, в Штаты. неплохо было бы взять у него интервью. Исколесил всю Индию. Встречался с президентом, премьером, промышленниками.
особо интересовался заводом в Бхилаи.
- Иначе говоря, русскими стройками в Индии?
- Вот именно.
- Ну что ж, попытаюсь, сэр.
"Легко сказать - проинтервьюируй! - думал Раджан, нехотя приближаясь к группе Парсела. - Это ведь не киноактер. не министр из какого-нибудь захудалого княжества. Посланец Джона Кеннеди, президента Соединенных Штатов Америки. Да еще миллиардер. Да еще с частным визитом. Что ему стоит сказать, что я принял его за кого-то другого? И ведь это лишь один из вариантов отрицательного ответа"...
Когда Раджан подошел к американцу, они увлеченно обсуждали новый роман модного американского писателя. Из обрывков невольно подслушанных фраз Раджан мог понять, что девушка рьяно защищает роман, хотя личность его автора не внушает ей особой симпатии. "Спившийся жрец тысячи и одной любви, - сказала она. И тут же добавила: - Но мне импонирует дух новаторства, которым пронизана эта книга".
Тот, которого Маяк назвал Джерри Парселом, мягко возражал девушке: "Пусть его пьет хоть сто бутылок виски в день и еженощно меняет женщин. Мне до этого дела нет. А вот до того, как и чем он пишет, мне есть дело. Ибо первое - дело личное, а второе - общественное. И его кривляния, его жонглирование словесами в ущерб смыслу раздражают меня, даже бесят".
