Ознакомительная версия.
- Отлично, - говорю я. - Наконец дождался этого дня.
- Ну вот, давай пойдем и побеседуем. Должен же я знать, что там у тебя есть... Хотя что такого может быть в твоей биографии: ты человек молодой... Ну, пойдем!
Мы уединялись, и я начинал рассказывать:
- Я родился в помещичьей семье...
Был такой род Жихаревых, владевший на юге России (теперь это Украина) крупным имением. В 1918 году, не успел я родиться и вдохнуть воздух окружающего мира, однажды нагрянули какие-то люди с винтовками и поставили к стенке - расстреливать - моих бабушку и мать. А мать-то со мною, полугодовалым, на руках. Застрелили бабушку, после чего подняли винтовку на мою мать... Но она взяла ее за дуло и опустила. Тут один из "гостей", более пожи-лой, чем остальные, видимо, он имел больше жизненного опыта и сердца, приказал остальным:
- Оставьте их!
Таково было мое крещение. Рассказываю об этом парторгу, а он отвечает:
- Ну что ты, Володя, какая чепуха. Такое с каждым могло случиться, ты же тогда младенец был. Знаешь, давай мы с тобой как-нибудь встретимся и все решим...
И больше он ко мне не подходил. Не подходил больше к нему и я.
Я воевал. Был командиром пехотной роты. На войне было гораздо проще со вступлением в партию - помните: "Если не вернусь, прошу считать меня коммунистом". Но рекомендации мне не давали и тут. Я по своей какой-то наивности, немного посмущавшись, рассказывал... приведенные факты моей биографии, на что слышал в ответ:
- Ну ты молодец, Дудинцев, что все так честно рассказываешь. Не скрывай прошлого, это самое главное.
И на этом все кончалось.
Мать рассказала мне, что мой отец, девятнадцатилетний штабс-капитан русской армии Семен Николаевич Байков, был расстрелян в Харькове. Родив меня в совсем юном возрасте, она в восемнадцать лет осталась вдовой.
Юность моей матери была омрачена тяжкими испытаниями.
Потеряв мать, расстрелянную в Жихаревке на ее глазах, она едет в Харьков, чтобы найти тело мужа. И находит его во рву среди трупов других, тоже выброшенных из госпиталя и убитых офицеров. Считается, молодость быстро лечит раны. Но след остался, конечно. Мама рано тяжело заболела и к пятидесяти годам умерла.
У матери был хороший голос. Имела она и музыкальную подготовку - и стала артисткой оперетты. Попала сразу же на первые роли: "Запорожец за Дунаем", "Наталка-Полтавка" - все происходило ведь на Украине; мать была и неплохой пианисткой.
Побыв год или два на сцене, она вышла замуж за Дмитрия Ивановича Дудинцева, моего отчима. Был он по профессии землемер - разъезжал по деревням и занимался размежеванием земель: наставлял теодолит - перед ним несли пеструю рейку - он махал рукой, что-то записывал в журнал, и все шли дальше. Я все это наблюдал с детства - он возил меня с собой.
Это был интеллигентный человек дореволюционной закваски. Но говорю я это не потому вовсе, что мне милее дореволюционная жизнь. Нет, гораздо больше мне нравится современная жизнь, я не видел киноленты значительнее и интереснее.
Когда-то я прочитал прекрасный роман Ч. Диккенса "История двух городов" о Великой французской революции 1789 года. И долго еще после этого сожалел, почему я не родился во Франции, да еще в то время - то-то интересное можно было написать! Какой размах событий, какие страсти! Но потом я понял: зачем мечтать о другом времени и месте, когда я счастливей-шим образом родился в своей стране и в свое время. Чудесное место и чудесное время! Замечательно сортирует людей, выявляя их глубинные качества!
Эта страна, этот народ и это время подарили мне счастье литературного творчества - так что я отмечаю особую интеллигентность моего отчима не потому, что скучаю по дореволюцион-ному времени, а потому, что жизнь дала мне возможность увидеть настоящих интеллигентов, сравнить их с огромным числом людей, вовсе не интеллигентных, наблюдать тех и других в живом деле.
Итак, о моем отчиме. Он составлял на полях единоличных в то время крестьянских владений планы-чертежи и прилагал к ним так называемые экспликации, то есть описания земель: их расположение, качество и так далее. И вот я, научившись грамоте в пять лет, начал читать эти самые экспликации, и лучшего чтения для меня не было. Они были написаны сладчайшим, настоящим русским языком: отчетливым, строгим, ясным и в то же время изобразительным. Через эти экспликации, которые у нас везде лежали пачками, я получил от отчима первые наглядные уроки русской словесности. Книжки про зайчиков и лошадок, которые мне давали, не шли ни в какое сравнение с этими экспликациями. Я узнавал в его описаниях те земли, по которым мы с ним ездили, - лучшего и не придумаешь!
Отчим привил мне вкус к художественному слову, его изобразительным свойствам, его эстетическому содержанию, научил меня наслаждаться красотой речи. Кроме того, они оба, вместе с моей матерью, сумели создать в нашей семье - о чем я до сих пор вспоминаю с величайшей благодарностью - какую-то особую культуру жизни.
У нас в доме никогда не было водки. О том, что это такое, я узнал по-настоящему только на фронте, где нам выдавали сталинские сто грамм. А пока не узнал, был с этой стороны очень "розовый мальчик". К пьяницам относился с большим предубеждением, как к чему-то чуждому.
Водки в семье не было, но гости собирались постоянно. Если и было на столе вино, так сладкое, вроде церковного: интеллигенция прежних дней любила эти виноградные вина. Но пили главным образом чай, к которому мать непременно испекала пирог. И - разговоры, разговоры на самые актуальные темы...
Но раз в неделю бывали такие собрания, на которых музицировали. Мать садилась за рояль, ставила на пюпитр клавир "Кармен" или "Аиды" - в доме было много толстых нотных книг, - за спинкой ее стула становился отчим - в дальнейшем я буду называть его отцом - и, прило-жив одну руку к сердцу, другую же отведя в сторону, готовился запеть. У него был красивый баритон, и в свое время он также учился пению, даже мечтал о карьере оперного певца..
Вот рядом с ним становится его брат, дядя Ваня: он приложил к плечу скрипку, поднял смычок - готовится заиграть. И - звучит квартет, хотя исполнителей всего трое: мать поет и играет на рояле, отец также поет, дядя Ваня же играет на скрипке. Я, в то время пятилетний, устраивался в ногах у матери, возле ее коленей, и слушал...
Это длилось многие годы...
Причем это были не просто концерты, их, пожалуй, можно было назвать своеобразными концертами-лекциями, потому что исполнители время от времени останавливались и говорили друг другу:
- Ты заглушаешь партию сопрано!
- А здесь ты передержал - тянул слишком долго...
- Нарушен ансамбль...
А я все понимал и получал от взрослых, таким образом, без всякого преподавательского нажима, без навязчивости, самое большое, что мог бы от них получить: ведь это мне напрямую не адресовалось. Кроме того - и это важнее всего, - я получал какие-то основы художественного вкуса. Все это закладывалось в семье.
И тем не менее я считаю, что бытие сознания не определяет...
Человек очень сложен. И велик. Французский философ Тейяр де Шарден, к примеру, рассматривая мир и место в нем человека, полагает, что они - мир и человек - есть взаимосвязанная сложность. И я пришел к тому, что вульгарно-материалистическая оценка человека как механизма, как функции каких-то наружных, зримых сил - неправильна. Это слишком мало для человека, который является частью какого-то великого космического процесса.
Поэтому говорить о том, что сознание человека определяется окружающей его средой, по меньшей мере неверно. Среда для человека является лишь тем безгорючим камнем, который, помните, определял витязю: пойдешь прямо - коня найдешь, пойдешь налево - жену найдешь, пойдешь направо - смерть найдешь. А уж витязь сам выбирает! Последнее слово - за его волей.
Право выбора...
Как пример - на войне я не погиб, хотя и был ранен. Между тем острых ситуаций на войне хватало. Старался оценить обстановку и вел себя в соответствии с ней. Не потому, что боялся - нет, было, конечно, страшно. Но тут действовал разум.
Однажды над полем зрелой ржи летел немецкий самолет. Вижу: на его крыльях мерцают белые огоньки, а рожь под ними ложится... И эта полоса ржи, полегшей от пуль, приближается ко мне. Я посмотрел налево, посмотрел направо. Поодаль - деревянный сруб, колодец, значит. Я туда как прыгнул - и загремел вниз, в самую воду. Очень вовремя и удачно я махнул: туда попало, в верхнюю часть сруба.
Подобных случаев в моей жизни было множество. Из-за своей привычки к пристальному наблюдению я, очевидно, в нужный момент принимал какие-то правильные решения. Когда я, бывший артиллерист, стал командиром пехотной роты, она несла потерь меньше, чем другие: я располагал солдат по переднему краю таким образом, чтобы вражеский огонь наносил нам возможно меньше потерь, - зная систему огня немцев, рассчитывал, что если первые снаряды упали таким-то образом, следующие лягут кучно, рядом с нами. И вовремя уводил своих солдат в другое место, - и все подтверждалось: там, где мы только что лежали, земля буквально перемешивалась снарядами.
Ознакомительная версия.
