Зато "Рыбна" буквально кишит в этот день рабочим людом. Его и всегда-то летом не мало в городе, - одних судорабочих и крючников не один десяток тысяч, а тут еще подвалит наемный народ со всего уезда, а то и из Пошехонской стороны, - и в конце-концов все улицы, набережная Волги, знаменитая биржа босяков "Горка" и, конечно, ярмарка за Черемухой - бывают залиты сплошными массами сераго люда.
В городе, что называется, стон стоит: разноголосый говор, песни, брань и все покрывающие звуки бесчисленных гармоник, свистки пароходов на реке, "отжаривающие" изо всех сил балаганные граммофоны и шарманки сливаются в общий неистовый рев.
Движение из города и из подгородних местностей накануне Петрова дня происходит, конечно, далеко не в таких размахах, как движение рабочих в городе, и носит совершенно другой характер. Тут очень смешанная, разнообразная публика: купеческие сынки, приезжие приказчики, конторщики, бывшие помещики, железнодорожные служащие, слесаря, телеграфисты, наконец личности без определеннаго положения и занятий. Эта компания, с ружьями и собаками, собирается на пристанях шекснинских пароходов, на вокзале, наконец, трясется на наемных подводах или скромно шествует по обвалу на ведущих от города больших дорогах. Все стремятся в луга и леса, на реки и речушки, болота и болотца, отпраздновать первую разрешенную охоту в знаменательный Петров день.
Среди охотников-спортсменов - большое разнообразие типов. Тут и охотники-староверы, не признающие ружей центрального боя и предпочитающие стари.нныя пистонки". Они с невозможными, допотопными "мултуками" и увешаны всевозможными пороховницами, пистонницами, дробовницами. Другие, с хорошими, новейших систем, ружьями, изображают опытных "луговых и лесных волков". Их костюм: донельзя обтрепанный и засаленный, с дырами, пиджак, какая-нибудь невозможная фуражка. Все это старое и будто бы "заслуженное", видавшее виды. Но не верьте им: все это только показное, - из них многие только "шлепалы" и"ляпалы", т.-е. стреляющие по чем и как попало, да еще "ахалы", при каждом неудачном выстреле (а они все неудачны) издающие восклицание "ах".
Вот как-раз несколько таких спортсменов собралось на идущем в Шексну пароходе. Псы всяких пород: желтопегие и кофейно-пегие пойнтера, коричневые долгошерстные ирландцы, черные, с желтыми подпалинами, гордоны и, наконец, несколько, ублюдков и совершенно безлородных "кабыздохов" вертятся под ногймй и нестерпимо мешают неповинным пассажирам.
Пароход дал уже два свистка и скоро лойдет. Около рубки примостились с собаками несколько охотников, изображающих опытных "лесных волков". У одного на голове невообразимая ярко-зеленая шляпа. За плечами ружье, а спереди он весь увешан разнообразной охотничьей сбруей: тут огромный ягдташ с сеткой чуть не до пят, два патронташа, для чего-то кинжал, свистки, экстрактор, какие-то писчики, ножички, приколочки. Одним словом, совершенный Тартарэн из Тараскона. На цепочке он держит клокатого пса, сильно напоминающего пуделя. Пес добродушно приветствует всякаго прохожаго своим пушистым хвостом и ласково улыбается, приподнимая губы и обнажая ряд белых зубов.
- В прошлом году, я с ним, - говорит Тартарэн, кладя руку на голову пуделя, - взял 68 штук. Не знаю, что будет нынче...
Пудель укоризненно поднимает глаза на хозяина, словно хочет сказать: "И не стыдно тебе так врать!"
Но своя компания, видимо, верит и причмокивает от удовольствия...
Разговор неожиданно прерывает проходящий мимо рубки подвыпивший мужик. Он останавливается против охотников и, неопределенно указывая рукой не то на "Тартарэна", не то на его пуделя, произносит:
- Неужто этакая-то нехорошая рожа и за охотой пойдет?
Охотник грозно сдвигает белесоватый, почти незаметныя брови, но на мужика это не производит никакого впечатления. Он стоит еще несколько секунд, покачиваясь на ногах, потом безнадежно машет рукой и идет дальше.
Но вот третий свисток, и пароход отходит от пристани. Пассажиры сбиваются у бортов на зонтик, машут шапками, платками. Иные крестятся на сверкающие главы собора. Охотники приосаниваются и гордо посматривают на публику, остающуюся на пристани.
Встречные пароходы ревут и "отмахивают" белыми флагами: мелькают мимо баржи, тихвинки, полулодки, белая церковка села Васильевскаго^, -это уже Шексна. После темнаго плеса Волги ея вода кажется мутно-желтой. Версты четыре ходу, и на берегу вырастает фабричный поселок Абакумове. Высоко поднимаются трубы канатной фабрики. Словно пропасть чернеет выходное отверстие безконечнаго сарая верфи. Здесь строятся и ремонтируются пароходы.
Чем дальше от города, тем реже пристани. Берега становятся пустыннее, только кое-где попадется деревня. А на горизонте, там, далеко, синеют леса. За песчаным урезом разстилается зеленая луговая гладь берега. Кое-где проблескивает озерко или речушка. Высокая осока переливает от ветра у их берегов. А кругом полевые цветы и аромат полей, и тишина, которая так и манит к себе и охотника, и всякаго усталого от городской сутолоки человека, словно говоря: "приди, отдохни! Подыши этим чудным, ароматным воздухом, покупайся в свежей зелени лугов".
Вот из-за некрутой излучины, которую делает река верстах в 30 от Рыбинска, показывается колокольня. Это - село Вольское или Вольский погост, первое преддверие нашего севера, куда ведет этот путь и где великое множество всяких погостов. Вольское - цель стремлений большинства охотников, едущих по Шексне на Петров день. Только немногие следуют пароходом дальше, в села Всесвятское, Красное, Борачек. Большая часть выгружаются здесь, идут берегом до Чернаго мыса, или, как здесь называют, до Кривого, на плотике переезжают устье р.Ухры и сразу вступают в неоглядные поемные луга.
Вот крутые овражки речки Шакши, и пошли канавки до озерка, а между ними низменныя долинки, покрытыя высокой травой. Одуряющий аромат стоит в воздухе от множества диких цветов. Вечереет... Чуть заметной сеткой, словно раскинутый тонкий тюль, вдали поднимается в разных местах туман, - это над линиями озер, идущих далеко непрерывной цепью. Охотники доходят до них и пускают собак. Иные идут дальше, на низины, к д.Вороне, на Петрушинския Гривы. Вот взлет, свист крыльев, выстрел... Вот другой, третий... То тут, то там показывается белый клубочек дыма и расползается по росистой траве. И выстрелы непрерывно хлопают и хлопают, словно салютуя охотничьему празднику, словно говоря:
"Здравствуй, славный и веселый Петров день!"
Маркиза
(Разсказ)
Каждое утро, будь то летом, хмурой осенью или морозной зимой, "Маркиза" покидала свой белый замок над рекой и спускалась по дорожке к берегу, где над самой водой шла нижняя аллея парка. Здесь она гуляла несколько минут и непременно встречала мужика Ивана Лихого из соседней деревни... Но, позвольте, как-же это - замок, "Маркиза" и вдруг мужик Иван Лихой? - Конечно, в действительности ничего подобнаго не было, и на берегу реки высился не замок, а просто большой старинный помещичий дом с колоннами, а под именем "Маркизы" была известна одинокая старуха-помещица Ольга Платоновна Раскольцева.
По величине, архитектуре и в особенности сохранившемуся на всей физиономии дома отпечатку прежней, старобарской жизни, он был единственным во всей стороне. Единственной в своем роде была и Ольга Платоновна. - Высокая и все еще прямая, несмотря на глубокую старость, с надменно закинутой назад головой, с утра тщательно одетая в старомодное платье, с своей странной, давно забытой прической, она живо напоминала те старинные акварельные портреты в самодельных рамках из голубой бумаги с золотым бордюром, какие еще и теперь изредка попадаются в помещичьих углах.
Она жила в гордом одиночестве в своем большом доме с древней, как сама, компаньонкой Варенькой и небольшим штатом прислуги; никуда не ездила и к себе никого не принимала. Вот за это-то один из соседей, князь Услонский, давным-давно неудачно пытавшийся завязать знакомство с Раскольцевой, и прозвал ее "Маркизой", а дом в Дмитриевском - замком. "Marquise en chateau" - стали звать Ольгу Платоновну уездные дамы, созидая о ней всевозможные сплетни, и нужно сказать, это прозвище подходило к ней как нельзя больше. Чем-то далеким, давним веяло от ея высокой фигуры, облеченной всегда в тяжелый шелк с крупными рисунками, даже от ея духов, напоминавших запах разноцветных листочков с амурами и цветами в надушенных Бог знает когда старинных альбомах...
Проходили годы, дожди и солнце, увы, давно уже покрывали тонким зеленым мошком тесовую крышу "замка", а Ольга Платоновна оставалась прежней гордой "Маркизой". Попрежнему быстро двигалась она по просторным комнатам своего дома, по двусветной, с хорами, зале, по всем этим диванным, портретным, гостиным и приемным. Попрежнему сидела она с безконечным вязаньем в руках в обществе своей древней компаньонки в голубом кабинете с расписанным потолком у круглаго столика, украшеннаго золочеными львиными мордами. Как всегда, утром, одна выходила гулять в нижнюю аллею и неизменно встречалась с Иваном Лихим...
