После еды разморило их, сало-то - не пшенка, легло приятной тяжестью, и почувствовали они вроде настоящую сытость.
- Ты что, и верно, решил Кате письма писать?
- А что?
- Да ничего... Может, и правильно решил. Правда, у нее с Витькой любовь была, но его тоже, как и тебя, в сороковом в армию забрали. Не решился я про него спросить, жив ли? Он, кажись, на западе служил. Может, она на фронт-то запросилась, когда на Витьку похоронка или что без вести пропал пришла? Надо было, конечно, спросить, но побоялся, а она сама - ни слова.- Мачихин помолчал немного, задумавшись, а потом продолжил:- Наверно, так оно и вышло... Эх, война распроклятая! Обезлюдит после нее Россия, особливо деревня. В пехоте-то все мужичок больше, а ее-то, родимую, и косит...- Он вздохнул горестно.- А ты пиши, конечно. Сам знаешь, как на фронте любое письмишко за счастье почитаешь.
- Буду писать.
- И вот что я тебе еще, сержант, скажу. Может, ты по молодости лет этого и не поймешь, но поимей в виду. К бабе надо относиться не только как к бабе, но и по-человечески. Вот и пиши по-хорошему, по-сурьёзному, а не всякие там шуточки-прибауточки. Как к другу фронтовому надо. Понял?
- Любишь ты, Мачихин, учить всех,- усмехнулся сержант.
- А что делать, раз вы глупые все,- на полном серьезе ответил тот, на что сержант опять усмехнулся.
- Может, ты и умнее, но здесь не нрав. Девчонкам надо про любовь писать, это уж я знаю.
- Опять ты, сержант, за свое. Какая любовь, война же.
- Ну и что? Девчонки и на войне о любви мечтают. Думаешь, твоей Кате интересны будут "сурьезные", как ты говоришь, письма? Нет. А вот напишу я, что понравилась она мне с первой встречи, что думаю о ней все время, вот это ей-то и будет приятно. Ты, Мачихин, забыл свои двадцать лет...
Мачихин посмотрел на сержанта, задумался, а потом, с неохотой признав правоту его, хмуро пробурчал:
- Ладно, валяй про любовь. Только по-хорошему. Понял?
Сержант не ответил, донеслось до их слуха знакомое жужжание, и оба, подняв головы, поглядели в небо: там высоко, серебристо поблескивала "рама", словно бы неподвижно висевшая в воздухе.
- Высматривает, сука,- зло пробормотал Мачихин.
- Да, высматривает,- подтвердил сержант тоскливо.
Они оба, нахмурившись, глядели на самолет, который медленно уходил на запад. Не быть бы беде, подумал Мачихин, как бы не высмотрела эта гадина ту деревню и лесок, где Катина часть стоит. Не больно хорошо они там замаскировались: и машины в деревне, и кухни дымили, не дай бог, засечет их, проклятая... Но вслух свои опасения высказывать не стал, но сержант, видать, и без него то же самое подумал, губы сжал и начал нервно цигарку крутить.
Вскоре "рама" исчезла из виду, но на душе у обоих стало тяжело и тревожно. Не обмолвившись ни единым словом, длили они свой привал и в дальнейшую дорогу не торопились... И поглядывали они на запад напряженно, страшась и ожидая, что вдруг услышат они оттуда дальний гул бомбежки, а услыхать должны, совсем недалеко они от того леса отошли.
Уже около получаса прошло, но все было спокойно... Сержант приподнялся.
- Может, пойдем, Мачихин?
- Погодим маленько... Я вот что спрость тебя хотел: ты ведь, наверно, десятилетку кончил?
- Да.
- А я церковноприходскую школу только, но кажется мне, что книг я читал поболее тебя.
- Вполне возможно,- согласился сержант.- Ты ж почти вдвое больше прожил.
- Не в этом дело, сержант,- веско сказал Мачихин, тем самым утвердив свое превосходство перед сержантом, который хоть и имеет среднее образование, но мало в чем смыслит и вообще парень легковесный и несерьезный.
Сержант потянулся, зевнул и сказал, что все-таки пора трогаться, а то они до вечера не дойдут до полевого госпиталя и где тогда ночевать. Мачихин посмотрел на запад, прислушался - все было тихо.
- Слава богу, обошлось вроде...
Мачихин взял бутылку, допил воду и бросил ее в сторону.
И тут-то одновременно со стуком о землю брошенной бутылки ударил им в уши первый отдаленный гром начавшейся бомбежки. Самолетов они, конечно, не видели, но разрывы гремели один за другим, пока не слились в один тяжелый, надрывный гул...
Не сказав друг другу ни слова, они поднялись разом и пошли назад. Сержант сразу широкий шаг взял, словно забыл о ране, но она-то давала о себе знать, и вскоре пошел он тише, не отрываясь от Мачихина, который уж не раз говорил, что спешить нечего, придут полчасом раньше или позже значения не имеет, так как помочь все равно они ничем не могут. Через минут пятнадцать - а показалось им, что много больше прошло времени,- на западе утихло.
- Отбомбились, видать, гады,- буркнул Мачихин.- Теперь лишь бы вторая партия не прилетела, они же, сволочи, в два, а то и в три захода на бомбежки ходют. Догадаются ли ребята в старых воронках поховаться, ежели опять налетят?
Почти половину пути они прошли, как опять загремело на западе, и Мачихин, не стесняясь сержанта, мелко закрестился, бормоча что-то про себя. Сержант, всегда насмехавшийся над бойцами, которые в страшные минуты на передке крестились, сейчас даже не усмехнулся и ничего Мачихину не сказал. Видно, потому, что не о себе тот беспокоился, не своей смерти страшился. А может, просто не заметил.
Бомбежка слышалась уже явственней, уже не дальний гул, а каждый отдельный разрыв бомбы похоронно бил по слуху, наполняя сердце Мачихина свинцовой тяжестью предчувствия беды, которая может случиться с Катей.
- Эх, чуяло мое сердце нехорошее, чуяло,- сказал он обреченно.
- Не ной прежде времени,- оборвал сержант.- Помнишь, какие мы бомбежки принимали, страху было полные валенки, а потерь не так уж много. Ничего с твоей Катей не случится.
- Тебе-то что? Случайная знакомая на пути, а я ее махонькую еще знал, с ее отцом дружбу водил, мать ее, Марию, уважал очень, умная женщина до чрезвычайности.
И вот показался лес тот самый... Дальний край его окутан был дымом. Теперь до леса дойти немного, потом по лесной той дороге. Самолеты фрицевские к тому времени, видно, ушли, потому как тихо стало и лишь тянуло гарью. Сержант приостановился.
- Как бы нам под третий заход не угодить,- пробормотал он и цигарку начал сворачивать.
- Ты можешь, сержант, меня здесь обождать,- повернулся к нему Мачихин и усмехнулся.
- Нет уж, вместе пойдем,- вздернул голову сержант и сделал шаг.
Разыскать Катю было нелегко. Среди дымящихся огромных воронок, поваленных деревьев, густого дыма метались ошалевшие, с выпученными глазами бойцы, обращаться с вопросами к которым было бессмысленно,- никто ничего не знал, да и не до ответов им было. Орали командиры, собирая свои подразделения, стонали раненые, бегали санитары и санинструкторы. Все знакомое им и страшное. Не знали они и с какой стороны дороги искать, слева ли, справа находилась рота связи, неизвестно. А потому бродили они среди всего этого ужаса, надеясь лишь на случай, что наткнутся ненароком на роту связи, хоть на одну девушку оттуда и тогда спросят про Катю.
Правую часть леса они почти всю обошли, но ни одной военной девушки не встретилось. Перешли в левую, где было все то же - воронки, поваленные деревья, трупы, раненые, и тут еще шалашики догорали, а потому дыму было еще больше. И эту часть леса обошли челноком и стали было надежду уже терять. Сержант присел, вытирая лоб и пробормотав, что рана совсем разболелась и трудно ему ходить. Присел и Мачихин. Верно, надо дух маленько перевести и перекурить, что ли, хотя дыму здесь и так хватает...
- Разве найдешь тут,- пробурчал сержант.
- Надо найти... Ты, сержант, можешь идти, а я тут хоть день, хоть два пробуду, но Катерину найду.
- Я тебя бросать не собираюсь.
- Благодарствую, сержант... Парень ты, вижу, неплохой, но с ветром в голове.
И здесь вышли прямо на них две девушки, которые вели под руку третью, в ногу раненную. Одна из них, что справа, была вроде та, которая к ним вместе с Катей подходила. Мачихин бросился к ним.
- Девоньки! Не знаете, что с Катериной моей? Земляк я ейный.
Девушки приостановились, глаза опустили и молчали. И по виду их понял Мачихин все.
- Где она, Катя-то? - глухо, упавшим голосом спросил он.
- Пройдите немного, она там лежит,- ответила та, что с Катей подходила, кивнув назад.- Мы вернемся скоро. Пошли, Люся.- И потянули они раненую.
Мачихин долго стоял, не в силах сдвинуться с места, пока не взял его сержант под руку и не повел. Шагов через тридцать увидели они Катино тело. Голова запрокинута, руки разбросаны, гимнастерка ниже пояса вся в крови и голова тоже. Взметнутая взрывом юбка обнажила Катины ноги, и было видно, как страшно белело выше стянутых резинками чулок нагое тело.
- Видать, сразу убило... не мучилась,- сдавленным голосом сказал Мачихин то единственное, что может принести хоть какое-то облегчение живым, и стянул с себя шапку.
Потом нагнулся, коснулся рукой Катиного лица.
- Не захолодела еще... Эх, Катя-Катерина, девонька моя... Давай приберем ее, сержант.
