- Фу, жарища. Жрать хочется.
Он всегда говорит это. Вот он садится в кресло и вытягивает далеко вперед ноги. Туфли его покрыты белой пылью. Будто осыпаны пудрой. Грязные и длинные волосы тоже "в пудре".
- Что ты развалился, такой грязный?! Иди в душ!
Саша делает губами "пр-р-р" и просит пиво. Она приносит ему бутылку Бэкза и стакан. Он пьет из бутылки. По-американски. TV уже включен. Шестичасовые новости, как всегда, заканчиваются спортом - шарик налево, шарик направо... теннис. Она уходит в спальню, чтобы окончательно не озвереть, в "ходячий", в котором можно ходить, шкаф. Одежда саши висит в стенном шкафу другой спальни. В принципе это даже не спальня. В ней стоят два низких кресла, столик, и на полу лежит гигантская шахматная доска с запыленными фигурами - кустарное производство жуликов из Тихуаны. Иногда, правда, здесь спит их друг гомосексуалист Димочка пятидесяти семи лет. Они снимают матрас с кровати, и он восхищается их жертвенностью: "Братцы, а может, вы мазохисты?" Из нижнего матраса, оставляемого на кровати, в тело впиваются пружины. Но мазохисты они не поэтому, а потому, что живут вместе. Или даже не мазохисты, а лентяи.
Верка слышит шум воды душа и представляет, как саша, ежась и сутулясь, залезает под воду. Как он закрывает глаза и уши от воды... Она одевается и, зачесав волосы, завязывает их лентой в хвост. Саша поет под душем - "Гарум, Гарум - гарунэ!" - армянскую деревенскую песню. Она думает, что он совершенно охуел со своим боди-жопным бизнесом - так в шутку и с презрением называет она боди-шоп, корпусно-ремонтную мастерскую, где на сашу работают армяне. Деревенские, волосатые и толстопальцые люди. Она почти всех их знает. Они все очень милые ребята. Днем работают на сашу, а вечером ходят в русский или армянский рестораны. Где она когда-то пела. И они давали ей деньги - за то, что она была не армянкой, как их толстые жены, и за то, что она пела русские песни... Слыша, как шумит фен, она думает, что муж должен подстричься, что волосы его слишком отросли и что челка будет падать на глаза, пушистая и рассыпающаяся после шампуня. И саша будет откидывать голову назад и верить, что похож на актера.
Он выходит и роется в шкафу коридора.
- А где мои трусы, Вера?
Чистых трусов у саши нет.
- Лучше бы постирала, чем читать этого вонючего педераста!
Под "вонючим", а иногда "безграмотным" "педерастом" ее муж подразумевает Эдуарда Лимонова. Его книга как раз лежала на диванчике в ливинг-рум. И по книге было ясно, что Лимонов стирал себе трусы сам. И не только себе, но и возлюбленной... Верка предлагает саше надеть ее трусики и выбирает самые смешные - прозрачные и с оборочками. Они ему как раз. Он не первый раз надевает ее трусы. И еще, он признавался, когда Верка уезжала в Нью-Йорк на месяц, он спал с ее трусиками, целовал и вдыхал их запах. Но она их все постирала перед отъездом...
Перед тем как выйти наконец из одиннадцатиэтажного здания, они обмениваются еще не одной любезностью. И по поводу ее безделья, и по поводу сашиного ханжества... Если бы Э. Лимонов знал, сколько ей пришлось вынести из-за "русского поэта, предпочитающего больших негров"! Если бы "Это я Эдичка" знал... наверняка, ему стало бы повеселее в своем тараканье-негритянском отеле. Впрочем, Верка была уверена, что "палач" давно уже примкнул к каким-нибудь рэбелз (англ. Повстанцам).
Из-за того что дом стоял на возвышении, получалось, что вход был со второго этажа. Вы даже не подозревали о существовании первого, проезжая мимо дома. Он выходил на бассейн с патио, где вокруг накрытого стола ходили заждавшиеся гости.
Совладелец боди-шопа, невысокий упитанный Володичка, как называла его жена Галя, уже что-то жевал. Но еще не задыхался, не страдал одышкой. Это начнется после ужина, во время которого он будет ругаться с Галей, запускающей хищные руки в его тарелку. И себе в рот - у нее плохие зубы.
- Верочка, что ты не спускаешься? - Алла прошлепала босиком по паркету.
Она была в купальнике, и сзади ноги ее казались в начальной стадии слоновьей болезни. Она тяжело ступала полной ступней, из-за плоскостопия, наверное, и ляжки вздрагивали, как начинающее подтаивать желе. Витька перехватывает Верин взгляд и орет на Аллу: "Надень чего-нибудь! Чего ты в купальнике, Ал?!" Ему, видимо, неудобно за нее. И в то же время он не хочет, чтобы она вызывала насмешки... "Может, у него есть к ней какие-то чувства, а не только привычка и удобство..." - думает Верка и сравнивает Аллу с матерью Виктора, на которую та чем-то похожа. И отношение Витьки к матери тоже похоже на отношение к жене - мать, приехавшая недавно, жутко раздражает его, но она ведь мать. И Алла - жена, мать его сына... Алла Сама это знает и поэтому держится уверенно - она жена навсегда.
У бассейна помимо саши, занятого уже углями для будущих шашлыков, его партнера и Гали - ещё двое. Друзья Витьки из Нью-Йорка. Эти приезжают сюда играть в карты или "выбивать" из кого-либо долг. Здоровый, блатной Сеня, сидит на краю бассейна, свесив в него ноги в закатанных до колен брюках. На нем летний пиджак и в боковом внутреннем кармане - револьвер, как он произносит. Помимо оружия он привез из Нью-Йорка гитару, обклеенную этикетками, голыми бабами, исковерканную надписями: "Век свободы не видать!" и "Не забуду мать родную!". Второго зовут Дусик. На нем, как на гитаре, свободного места нет от татуировок. Он родом из Днепропетровска и всю сознательную жизнь в СССР провел по поездам - жульничал в карты. Уголовный розыск УССР заинтересовался как-то Дусиком, и он бежал в Москву, а оттуда в Израиль. То есть в Америку, женившись за пять тысяч на еврейской женщине с ребенком.
- Всё! За стол. А то все угли сгорят. - Алла вышла уже в длинной юбке, надетой поверх купальника.
Рассевшись, они некоторое время суетятся и толкаются, наполняя тарелки. Сеня скручивает "косяк". По-советски, у него даже есть "Беломор", привезенный из Бруклина.
- Аллочка, ты у Мильки, подлеца, отоваривалась? - Почему саша называет владельца "Дэли", Мильку из Одессы, подлецом - непонятно. Но всем это нравится, все одобрительно смеются на "подлеца".
- Саша, целую неделю я не должна буду его видеть... Там сегодня такое столпотворение жидовок было... - Алла обычно делает покупки сама, и Виктор всегда недоволен: мало купила.
Кроме Веры и Гали, может, Дусика еще, остальные за столом были евреи. Но они делили и подразделяли свое племя. Те, у кого золотые зубы, животы и задницы, картавое "р", кто говорил "вы скучаете за Одессой", - это были жиды. В основном с юга СССР. А москвичи, ленинградцы, люди из Прибалтики - были евреи с высшими образованиями. Нееврейство этих троих прощалось, видимо, потому, что это евреи их выбрали, взяли, приняли. Верке, наверное, еще и за красоту, молодость, талант и за что-то, ею самой не ценящееся.
Когда бы они ни встречались, они всегда ели. Получалось, что еда - это связь, это то, что заполняет паузы, когда нечего сказать... Пожрать, потрахаться, поглазеть, усмехается в уме Верка, думая, что и они с Витькой трахаются, жрут и глазеют иногда в музеях... Она протягивает руку за набитой марихуаной папиросой, и Сеня одобрительно подносит спичку.
- Ал, включи магнитофон, что ли? Музыку какую-нибудь... Верка вот скучает, не ест ничего... Ты и так тощая. Сашулька о твои косточки не стукается? Виктор любит такие "тонкие" намеки.
Дусик выходит из-за стола, отхлебнув пиво. Идет в дом.
- Сень, ты ему скажи, а? Уже третий раз сегодня. Загнется... "Скорую", что ли, вызывать будем? - Витька серьезно смотрит на Сеню и на Веру, блаженно курящую марихуану: - На хуй вы это курите?
- А куда он пошел? - Наивная Галя не знает, что Дусик колется. И ей никто не говорит.
- Галя, не важно... Ты лучше выбери музыку. - Володичка будто оберегает жену.
Остальные относятся к Гале с усмешкой, а Алла с презрением. Встав в позу светской дамы на фоне стеллажей с книгами, Алла говорила: "Она не такой уж лапоть, эта Галя, Верочка. Вот и Володичку на себе женила, хотя его родители образованнейшие люди - были безумно против. И дочка ее уже Володю папой называет. Одета-обута в Беверли-Хиллз. Скоро Володька ей и зубы новые сделает..." Верка обычно думает, что и сама она не на своем месте. Но это, видимо, оттого, что она верит, что сама сможет сделать что-то в жизни. Так она и рассуждает: "Я-то еще думаю, что в жизни что-то произойдет, кем-то я стану, что-то сделаю. Они же будто остановились, уже все сделали и теперь будто живут для детей своих - думая об их будущем, о том, что они сделают..." Им, видимо, все было ясно и определенно. А Веркин единственно определенный статус жены дал хорошую трещину. Как мрамор столика - не склеив, его положили обратно на ножки. И в любой момент он мог упасть с этих ножек, с основы. Их с сашей основа - лень и трусость, слабость тоже могли в один день не выдержать.
Дусик возвращается к столу. Он улыбается, глаза его будто наполнены слезами, блестят. Он садится рядом с Верой, на место саши. Тот, уже поддатый, насаживает куски маринованного мяса на шампуры. И маринад цвета менструации сочится сквозь его пальцы в чашу, капает, течет у него меж пальцев.
