- Да, да, голубчик: месяц назад восемьдесят стукнуло. - И медленно, сокрушенно поводит головой. - Бывает же такое несоответствие! Один уходит в самом расцвете сил - ему и шестидесяти не было. А я, старая колода, живу. Демонстрируя пример ненужного долголетия.
- Софья Маркеловна, да как вы так можете! - негодует Александра Петровна. - Вам только жить, только отдыхать!
- Живу, куда денешься, - усмешливо и мудро говорит Софья Маркеловна и адресуется ко мне: - Насчет живой истории - тут, голубчик, Сашенька права. Пыхчу, как трактор - что правда, то правда. А помнить - все помню. Память у меня лет эдак на пятьдесят меня же и моложе. Так что если охота припадет - милостиво прошу ко мне. Я вам весь этот альбом прокомментирую.
- Неловко как-то, Софья Маркеловна, стеснять вас, - колеблюсь, но и не отказываюсь я. Старушка мне очень нравится, потолковать с ней, независимо от всего, конечно, интересно.
- Да бросьте вы эти китайские церемонии, - махнув рукой, увещевает она. - Ныне вечером и зайдите. Найти меня больно легко: живу у самой почты. Спросите дом Маркелова, каждый покажет. Первый этаж и квартира первая. Живу, можно сказать, в родовом поместье.
- Почему в родовом? - с ходу, как неопытный окунек, заглатываю я последнюю соблазнительную приманку.
- Отец у меня из купеческого сословия был. В наших же хоромах комнату мне и оставили. - Утвердившись, что сказанное ею произвело впечатление, она с луч кавостью усмехается, подает бухгалтеру бумажку. - Нака, Сашенька, удостоверь еще раз, что я - это я. А то умные люди сомневаются.
- Вы сходите, обязательно сходите, - настойчиво советует Александра Петровна, старательно дыша на печатку и старательно прикладывая ее к бумаге.
Софья Маркеловна неторопливо застегивает пуговиц ЕЛ пальто, повязывает шаль, грузно поднимается. Встаю тоже, чтобы подвезти ее до дома, она наотрез отказывается.
- Нет, нет, я самоходом. Врачи ходить велят. Когда тихохонько, я дышу нормально. Это уж нынче порезвилась лишку. Как вон воробей старый - весну почуяла.
Проводив ее, возвращается Александра Петровна, с порога начинает убеждать:
- Вот уж к ней, правда, сходите. И ей приятно, лестно будет, и сами довольны останетесь. Я уж сама тут пятнадцать лет, и то - вспомнит что заслушаешься. Начинали-то они с одного пустого монастыря, по крупицам, можно сказать, собирали. Теперь-то нам что! Два корпуса, подсобное хозяйство, сад, легковой "газик", три грузовых. - И с чисто женской непосредственностью перескакивает: - Всю жизнь одна прожила. Так что настоящий дом у нее - тут, у нас.
- Семьи у нее не было?
- Нет.
Александра Петровна отвечает сразу, но в голосе ее - или мне это только чудится - звучит какая-то заминка.
- А у вас какая семья, Александра Петровна? - теперь, чувствую, удобно спросить и об этом.
- О, у меня целый колхоз! - смеется она, мягким и горделивым смехом своим окончательно снимая все мои первоначальные предположения. - Два сына и дочка, уже большие.
Договариваемся, что альбом я заберу в гостиницу до завтра, Александра Петровна неожиданно предлагает, скорее даже просит:
- Давайте на кладбище зайдем. Это рядышком. И я пройдусь, после разговоров.
Вот уж чего не хочется! В последние годы что-то уж слишком часто приходится, по прямой необходимости, ходить по этой последней человеческой дороге; кроме того, такое посещение как бы подтвердит обязательства, которые мне не хочется давать не только кому-либо, а и самому себе - может быть, потому, что они, вопреки желанию, словно нависают над тобой. Но Александра Петровна, направившись уже к вешалке, просит так простодушно, взглядывает так доверчиво, что не смею отказаться.
Досадуя, пытаюсь подать ей пальто, - она как-то ловко, по-девчоиочьи уклоняется.
- Не приучена. Мы тут попросту живем...
Она мне по плечо; почему-то у меня такое ощущение, будто мы с ней знакомы давным-давно. Навстречу, помахивая портфелями, идет ребятня, поминутно здороваясь.
- Наши, - объясняет Александра Петровна и строго окликает рыженького, в распахнутом пальто парнишку: - Громов, застегнись - прохватит.
- Ну уж!
Кладбище действительно оказывается поблизости, разросшийся городок как бы обтек его - остров печальной неизбежности, огороженный деревянным штакетником, за которым темнеют невысокие сосны. Самое подходящее дерево для такого места: всегда зеленое...
Сворачиваем с асфальта; проворно мелькают резиновые сапожки Александры Петровны, разыскивающие для меня несуществующую тропку; неприлично громко, на своем крикливом языке, перекликаются сороки. Под редкими соснами сереют еще остатки снега - слизясь, дотаивая, но тут суше: песчаная, устеленная бурой хвоей почва впитывает влагу, и только глубокая колея всклень налита стылой водой.
- Вот здесь, - говорит Александра Петровна, остановившись у железной, крашенной алюминиевой краской ограды.
У изголовья аккуратной, довольно длинной могилы - обелиск-пирамидка с врезанной фотографией крупнолицего, стриженного под "бокс" мужчины, уменьшенная копия уже знакомого портрета. Немного нелепо, бросаясь в глаза, ярко краснеют полоски ромбов, врезанных посредине продольных стен ограды.
- Это паши младшие постарались. Тайком подкрасили, - объясняет Александра Петровна и показывает расшитой ребячьей варежкой внутрь: - А вот, видите, нынче уже были - цветы оставили. Из Пензы, похож, - ктонибудь из бывших воспитанников. У нас в эту пору таких цветов нет. Мимоза.
Люди моего возраста достаточно уже видели всяких могил, стояли и все чаще стоят у них, поняли и смирились с тем, чего нельзя понять и с чем нельзя смириться.:
Я думаю сейчас о другом. О том, как странно это - знакомиться с человеком, которого уже нет. И что даст это странное знакомство, конечно тебе, пока живому, а ые ему, уже все отдавшему? Постараешься ли забыть о нем, как все мы, живые, в целях самозащиты, стараемся не все время помнить о дорогих могилах - потому что иначе нельзя, невозможно, - или, наоборот, он займет какоето место в твоем уме, душе и, навсегда умолкший, скажет тебе что-то,.через тебя - другому, третьему?..
Противно, как базарные торговки, стрекочут сороки, и кажется, сейчас я понимаю их крикливо удивленные возгласы: "Чего ходят? И чего каждый день ходят? Одно слово: человеки"...
3
Устроившись в гостинице и пообедав, отправляюсь в райком партии. Во-первых, представиться - ревниво районное руководство, когда приехавший из области не объявляется. Во-вторых, еще немного порасспросить о Сергее Николаевиче Орлове - не для какой-нибудь там страховки, а прежде всего потому, что он был коммунистом. И в довершение, еще внутренняя посылка, позыв - поближе познакомиться с первым секретарем райкома Головановым, самым молодым секретарем в области и, говорят, любопытным человеком. До сих пор встречался я с ним мельком, на каких-то областных совещаниях, и грешно упустить случай.
Трудная это должность - первый секретарь райкома, и вряд ли можно придумать более широкий круг обязанностей, чем у него. Это ведь лишь тот, кто не сталкивался, близко не соприкасался, иной раз, по наивности или полной неосведомленности своей, шутя позавидует: вот у кого житуха! Сиди в кабинете и давай указания. Проехал по району, опять дал указания - и только пыль столбом за машиной! Действительно же куда прозаичнее и жестче. Секретарь такого, как Загоровский, сельского райкома одинаково отвечает и за урожай и за то, есть ли в магазине самого отдаленного села товары первой необходимости, за надои молока и санитарное состояние водоемов, за строительство жилья, коровников, школ и за то, что бригадир колхоза, член партии, до синяков поучил свою игривую молодую жену. А всякие совещания, заседания, семинары, вызовы в область, где иногда и так наподдать могут, что в глазах потемнеет; а десятки всяких больших и мелких житейских дел и вопросов, с которыми идут к нему со всего района - от разобиженного персонального пенсионера, вдовы, которой не дают шифера перекрыть крышу, до делегации школьников, требующих для автокружка легковую машину - в то время как их и в хозяйствах недостает! Идут как к человеку, который все может, - даже тогда, когда он ничего не может, идут как к своему мировому, как к высшей совести. Нет, он не многорук, не многоглаз, не семи пядей во лбу, у него немало и хороших помощников, специалистов, каждый из которых отвечает за свое, порученное ему дело, - он отвечает за все. И, если говорить по совести, ему в любой час, в любую минуту можно объявить строгача - какойнибудь промах всегда найдется, как в любое же время безошибочно можно представлять к званию Героя. Имея все это в виду, остается добавить, что Загоровский район прочно считается одним из передовых в области, а о самом Голованове, возможно и не без оснований, поговаривают, что долго он тут не засидится...
За двадцать лет жизни в Пензе я объездил все районы области, в иных из них побывал не однажды и берусь утверждать, что во внешнем облике райцентров - много общего. Почти всегда - типично сельская окраина с огородами на задах и неприхотливыми ветлами на широких улицах; более благоустроенный центр - с пятнышками асфальта либо выбракованных бетонных плит, с вывесками магазинов и учреждений, с парками культуры и отдыха, в которых, как правило, никакой культуры и в которых никто не отдыхает; наконец - центральная площадь, со зданием райкома, непременной районной Доской почета и не менее непременной трибуной, размеры и вид которой целиком зависят от бюджета, вкуса и размаха местного начальства. К слову говоря, в одном райцентре и поныне еще красуется - нет, не трибуна - целый монумент, сложенный из кирпича и залитый цементом, неистребимый памятник безвозвратно канувшему в лету районному "хозяину". Есть все эти обязательные атрибуты райцентра и в Загорове, хотя расположенные здесь дватри завода наложили свой промышленно-городской отпечаток и на окраину, тесня ее каменными современными домами. И, опять же попутно говоря, пусть не послышится в моих описаниях райцентров некоей иронии, - упаси бог, я делаю их с теплой дружеской улыбкой, с любовью. Потому, что люблю бывать в них больше, чем в шумных городах, люблю их самих, открытых, гостеприимных, где почти каждый знает друг друга в лицо и каждый каждому - цену.
